Это был молодой, подчеркнуто аккуратно одетый и причесанный мужчина под тридцать. Ветер разочарованно тыкался в темную ткань его пиджака, но пахло от незнакомца, вопреки ожиданиям, не потом (в костюме? в такой теплый день?) а очень хорошим, сколько Алина разбиралась, одеколоном.

— Здравствуйте, Анна.

Голос и лицо показались Алине смутно знакомыми.

— Валентин Трубников, — представился мужчина, и Алине пришлось пожать протянутую ей ладонь. — Я слышал, как вы поете.

Трубников был ведущим местного телеканала, его изображение с надписью "Город смотрит "Новый Эфир" красовалось на растяжках и щитах. Алина узнала его с легким разочарованием: сначала в севшем за столик ей почудился Дэн.

— Нет, мне действительно понравилось, — поспешил заверить Трубников, вероятно, истолковав по-своему выражение ее лица. — Я, видите ли, занимался музыкой. Так вот, вы на самом деле хорошо поете.

— Спасибо, — Алина смутилась. Доброжелательный тон собеседника вогнал ее в краску. — Честно, вы первый, кто так говорит.

— Да бросьте, — добродушно отмахнулся журналист. — Не верю. Чтобы у вас не было поклонников.

— А у вас? — живо спросила Алина. Трубников улыбнулся ей той же улыбкой, что профессионально сверкала с плакатов и вполне подошла бы для рекламы центра стоматологии или отбеливающей зубной пасты.

— О поклонниках говорят рейтинги. Может быть кофе?

— Лучше чаю, — улыбнулась в ответ Алина, и Трубников вскинул руку, подзывая официанта. Музыканты решили, что вокалистка быстро не вернется, и заиграли что-то неузнаваемо классическое с весьма выразительными лицами.

Размешивая сахар и поглядывая на Трубникова, Алина пыталась определить, что он из себя представляет. За три месяца самостоятельной жизни она, конечно, не стала физиономистом, но в целом уже умела разбирать, что за человек сидит перед нею. Ожидаемое чудовище не смотрело из глаз журналиста, но спокойное равнодушие под плотным слоем внимательной доброжелательности тоже не нравилось Алине.

— У вас есть планы на будущее? — спросил Трубников, пригубив коньяку из стаканчика-наперстка. — Например, записать альбом?

Алина пожала плечами.

— Не знаю. Честно говоря, я пою всего десять дней.

— Нравится петь? — спросил Трубников проникновенно.

— Это работа, — просто ответила Алина. Почему-то ей было не по себе, словно взгляд журналиста, одновременно мягко-ненавязчивый и пронизывающий, проникал прямо в мозг. — К тому же не слишком трудная.

В кафе зашла супружеская пара и заказала куриный шашлык. Жена двигалась с великой гордостью, демонстрируя четырехмесячный живот. Музыканты продолжали играть инструменталку.

Алине казалось, что прекрасный весенний мир застыл в ожидании чего-то.

— А сколько вам лет? — поинтересовался Трубников.

— Семнадцать, — назвала Алина свой паспортный возраст и прочитала в глазах журналиста "Не ври".

— И как семья смотрит на то, что вы играете в кабаке?

Алина вздохнула и выдала Трубникову историю номер раз: мама после смерти отца вышла замуж и вместе с отчимом принялась закладывать за воротник, а выпив, била ее. Вот почему она, Алина, убежала в город, к тетке, где умудрилась поступить в институт, а тетка требует плату за стол и квартиру, вот и приходится подрабатывать, и ей повезло, что Дато добрый и особо ее не нагружает в будни. Для особых случаев имелась история номер два о мачехе, которая выгнала падчерицу из дома, а до этого издевалась похлеще гестапо: тут следующим номером программы становился ожог на запястье, который Алина якобы получила от злой бабы (на самом деле — во время работы поваром). Как правило, это был очень трогательный рассказ, но Алина пользовалась им редко.

Трубников выслушал ее с подчеркнутым вниманием, сочувствующе кивая, а потом сказал совершенно не в тему:

— Знаете, Алина, я думаю у вас впереди достаточно интересная и наполненная событиями жизнь.

Алина горько усмехнулась, и Трубникову вдруг показалось, что она не моложе, как он решил вначале, а гораздо старше.

— Она уже интересна, — ответила Алина. — Дальше некуда.

* * *

Борис никогда не брал попутчиков.

У мамы было несколько правил на его счет с давних-предавних пор. Не перечить (не спорить, не грубить, не ставить из себя, не шляться где попало допоздна). Быть хорошим мальчиком (смотри "Не перечить"). И не заставлять маму нервничать, так как у мамы больное сердце. Если ты променяешь поход с мамой на рынок на беготню по стадиону, то этим ты ее огорчишь. Если ты выберешь в жены девку, которая не нравится маме, то этим нарушишь все заповеди сразу. Если ты будешь брать попутчиков, то тебя могут ограбить и убить, а это разобьет сердце мамы, сам понимаешь. В общем, мама положила жизнь на твое воспитание, должен же ты быть благодарным.

За глаза сослуживцы интересовались (особенно, когда мама звонила Борису на работу узнать, хорошо ли он поел), как же он вытирает задницу без живого маминого участия.

Видимо поэтому, увидев черноволосую девчонку с рюкзаком, которая вскинула руку, увидев его "десятку", Борис остановился на обочине.

— До города, — сказала девчонка, открыв дверь, Борис окинул взглядом ее худенькое тело, усталое личико, пробивающиеся огненно-рыжие корни волос и майку с изображением уродца и надписью "Главное, чтобы костюмчик сидел" и промолвил:

— Садись.

Девчонку звали Анной, и это было все, что она сообщила о себе. Борис подозревал, что попутчики трепливы, но Анна словно бы приняла правила игры его мамы и не открывала рта, замерев в кресле и утомленно глядя в окно. "Сколько она так стояла на солнцепеке? — вдруг подумал Борис, поглядывая в ее сторону, но ничего не сказал.

Трубников оказался пророком. Жизнь Алины резко переменилась буквально через два дня, когда нанятые местным "бригадиром" киллеры расстреляли Дато прямо в упор в кафе. Дерзкое убийство так и не было раскрыто, а наследники покойного закрыли заведение, и Алина оказалась на улице.

Потом хозяйка квартиры, дама в целом деликатная, выдала замуж любимую дочку и попросила Алину освободить помещение в двухнедельный срок. Алина переехала в институтскую общагу перед самой сессией, и там оказалось совсем не так плохо, как она считала раньше. Соседкой Алины была второкурсница Маруся Коваленко, хлебосольная хохотушка и умница, и благодаря ее конспектам Алина сдала экзамены на "отлично". Затем Маруся уехала в родной Херсон, и, проведя два дня в каком-то спокойствии светлого одиночества, Алина вдруг поняла: домой.

Раньше, в тоске и рутине школьных дней и постоянных семейных скандалов, Алина думала, что ее дом — самая настоящая тюрьма: без свободы, без собственных мыслей. Чтобы понять, что дом был "местом, где свет", ей понадобилось потерять его.

Теперь надо было вернуться.

Денег не хватало даже на треть пути. Алина решилась на автостоп.

Конечно, она боялась. О пропавших и найденных потом мертвыми автостопщиках чуть ли не в каждой газете содержались душераздирающие истории. Но стоило выйти на трассу и вскинуть руку, как весь страх ушел, словно его изгнала чужая могучая воля, что тянула Алину домой.

Мама, наверно, постарела...

Алине повезло сразу: первый же затормозивший дальнобойщик, мужчина с ослепительной золотозубой улыбкой довез ее аж до границы области, а услышав "историю номер два", долго и гневно говорил по поводу всяких гадов и на прощание с извиняющимся видом протянул Алине пятьдесят рублей. Вариантов их использования было два: купить билет на автобус до Тулы (это была бы почти четверть пути) или поесть в придорожной кафешке (а не ела Алина почти сутки). Вздохнув, она потратила деньги на котлету с картошкой и чай, а утолив голод, снова вышла на дорогу.

Они будут ей рады. Действительно рады. Мама будет накрывать на стол, а папа отвернется к окну, чтоб никто не заметил в его глазах предательской влаги. А она расскажет, что учится в институте и сессию сдала на "пятерки", что живет в общежитии и даже работает.

В Тулу Алина попала только через четыре дня, причем два из них она шла пешком. К счастью, было тепло, и вопрос о ночлеге отпадал. Алина, словно обитательница фавелы, спала на земле, подложив под голову рюкзак; как говаривала ее бабушка, "летом каждый кустик поспать пустит". Наутро, разумеется, не было места, которое не болело бы и не ныло, но Алина все шла и шла.

И, конечно, они ее простят. Простят и не будут ругать.

В Туле шел дождь, а зонтика у Алины не было. В какой-то забегаловке, слишком крошечной для названия, она на последнюю мелочь купила булку с сосиской и кофе, пахнущий картоном, и, поев, вышла на улицу — абсолютно свободная, легкая, без денег, мыслей, привязанностей.

В подземном переходе Алина познакомилась с группой чумазых панков, которые на расстроенной гитаре лабали что-то совершенно непонятное, зато очень громко. Алину приняли в компанию. Она довольно быстро уговорила новых знакомых постоять спокойно и помолчать, а затем акапелла стала исполнять русские народные песни. Акустика в подземном переходе была потрясающая, и за три часа, благодаря тому, что рядом располагался рынок, Алина сумела напеть на четыре сотни. Панки зазывали ее остаться, заманивая на пиво и домашний сейшн к какому-то Пышному, но Алина отказалась и, забрав двести пятьдесят честно заработанных рублей, ушла.

Она проведет лето дома. Съездит с Олегом и Мишей ловить рыбу. Будет возиться на огороде с мамой. От этих мыслей сжималось горло, а на глазах выступали слезы. Домой...

Теперь, сидя в машине Бориса, она думала о доме с безотчетной тоской и тревогой. Словно что-то шло не так. Словно в семье Алтуфьевых для нее больше не было места. Словно она едет в место, которого нет. В то, что завтра утром, если все будет хорошо, машина не сломается, и Борис не выкинет свою попутчицу на дорогу ни с того ни с сего, как тот мутноглазый москвич, она приедет в родной дом, Алине верилось и не верилось.

Одиссея, устало подумала Алина, глядя, как за окном пробегают лесопосадки. Примерно в таком же чахлом осинничке каких-то пять месяцев назад она встретилась с Советом и потеряла Дэна. Воспоминание обрушилось на нее, как летний ливень на уставший от жары город, и Алина улыбнулась, чувствуя, как дрожат губы, а потом заплакала.

И Борис высадил ее. В тридцать пять лет приличный мальчик из хорошей семьи, он не захотел связываться с такими ненормальными, которые то улыбаются, то вдруг начинают рыдать чуть ли не в голос, и искренне пожалел, что нарушил мамино правило.

Он умрет через восемь лет от лейкемии, пережив мать на 4 года, одинокий, запущенный, никому не нужный, почти старик. Пряхи не ошибаются.

* * *

3 января из этого двора Алину увезли в психиатрическую клинику.

Ранним утром 11 июля после беспросветного мрака больницы, изнуряющего труда на десяти разных рабочих местах, потери друзей, боли и голода Алина снова входила в этот двор, думая, что ее путешествие наконец-то окончено.

Двор изменился. Стараниями нового депутата появились урны и лавочки, а старую баскетбольную площадку сменил суперсовременный детский городок. Старое дерево, — на нем отец соорудил что-то вроде домика, к которому вела веревочная лестница; вся малышня играла там в эльфов — выкорчевали. На его месте возникла беседка.

Алину словно бы кольнула в висок мягкая тупая игла. Двор слишком быстро стал другим — а может быть, это ее не было так долго? — и мысль, что Алину тут не ждут, завозилась в голове холодным червячком. Чувствуя, как ноги наливаются тяжестью, она вошла в беседку и села на лавочку, уронив рюкзак на утрамбованную землю.

Она лишняя.

Алина зажмурилась. Помотала головой, чтобы избавиться от неприятного ощущения.

Или это чужое место?

Как же чужое? Да вон и тополь, на который Мишка лазил за Барсиком (дерево будто бы стало меньше и сделало попытку отступить за соседние стволы), и распялки для сушки белья — как здорово было играть в пиратов среди хлопающих по ветру простыней (распялки стояли без веревок, пустые, как зимние ветки деревьев), и полисадник, в котором по-прежнему старушка с первого этажа выращивает спаржу, бобы и петрушку (на мгновение зелень стала черно-белой и зернистой, словно на старой фотографии), и...

Глаза защипало.

Ты опоздала.

Двор прекрасно обходился без нее. Сдавленно зашипев, Алина шлепнула себя по щеке. Без истерик, пожалуйста, вот сейчас Тофик выйдет выгуливать свою собаку Баскервилей из родного подъезда, украшенного теперь металлической дверью, и можно будет идти домой. То-то все удивятся...

Тофик тут больше не живет. Уехал в Москву развивать свой бизнес.

...и, разумеется, она не будет рассказывать о своих бедах. Промолчит о том, как жила впроголодь и переносила болезни на ногах, ни слова не скажет о всех тех, кто пытался походя завалить ее в койку и уж конечно скроет факт путешествия автостопом: добралась электричками.

Н какое-то мгновенье окоем дрогнул и расплылся. Алина увидела полуразрушенный замок на берегу светло-розового океана. На сохранившихся башенках крутились флюгера, а в небе желтоватого оттенка кружил с горестными стенаниями птеродактиль с изумительно разумной физиономией.

Алина вновь закатила себе пощечину, и видение растаяло. Двор возник перед ней снова, залитый золотистым светом утреннего солнца, знакомый и совершенно чужой, будто уже свершилось непоправимое.

Она ждала. Светло-серая дверь родного подъезда все не открывалась. Постепенно пустующий двор ожил. Из дома напротив вышел встрепанный парень, помахал рукой, глядя на чье-то окно, и ушел на улицу. Незнакомая женщина, с табуреткой и тазом белья, принялась навязывать на распялки веревки и вывешивать вещи; лицо ее, несмотря на утро, было измученным. Рыжая колли тем временем задирала ногу на фонарный столб, ее хозяин на лавке флегматично курил, перелистывая газету. Пузатый мужичок возился с двигателем видавшего виды "Москвичонка", не менее упитанная дама, свесившись из окна, бранила и супруга, и машину на чем свет стоит. Алина смотрела и слушала, сознавая себя отделенной от мира, как тогда, осенью, после двойки по географии. Все они — женщина с бельем, собака, курящий мужчина, пухлая семейная пара — словно не замечали ее, как если бы Алина отсутствовала в их реальности. Или тогда, сделав выбор, она очутилась в ином пласте бытия, в котором никто никогда понятия не имел о ее существовании?

Утро было очень теплым; однако Алина вдруг почувствовала озноб, словно ее разгоряченную спину лизнул ледяной сквозняк.

Дверь подъезда наконец-то распахнулась. Из дома не торопясь вышла красивая, подтянутая женщина в дорогом сарафане и с плетеной корзинкой в руке, обернулась и позвала:

— Ребята, вы скоро там?

Алина ощутила, как коротко постриженные волосы поднимаются дыбом, толкая вверх бандану. В моложавой, стильной, ухоженной даме она не сразу узнала собственную мать, которую представляла усталой от забот и постаревшей, с седыми ниточками в прическе и лапками морщинок возле глаз.

На ее зов вышел отец — он изрядно прибавил в весе, знакомую футболку распирал внушительный живот, — и Миша, который, судя по всему, из раздолбая стал приличным юношей: аккуратная стрижка, волосок к волоску, и никакой жвачки во рту. Мама вручила ему корзину, взяла отца под руку, и втроем они покинули двор, являясь живой иллюстрацией выражения "идеальная семья".