— А теперь пусть кто-нибудь мне объяснит, что на самом деле произошло в госпитале. Потому что из того, что я разговаривала с Диллоном, не следует, что я была единственной, кто это делал.

— Кто-нибудь еще будет так рассуждать? — спросил Мирддин.

— После такого фейерверка? — Джиневра хитро и хищно усмехнулась. — Без шансов.

— Спасибо, — сказал Мирддин.

— Пожалуйста. Можешь считать это моим маленьким вкладом в наше стратегическое сотрудничество.

Джиневра перегнулась через Артура к столу, порылась в приборе и выудила оттуда длинный мундштук. Артур поднес ей огня.

— Так что случилось в госпитале?

Нимуэ подняла на нее глаза.

— Диллон Суини попросил меня помочь ему умереть. Я не смогла ему отказать.

Джиневра поперхнулась дымом. Артур погладил ее по спине. Мирддин чуть пожал плечами.

— Это такое фейское представление об утешении? "Давайте всех убьем, чтобы не мучались"?

— Ты бы предпочла умирать долго и в муках? Прикованной к постели? Теряя разум? Ты сама?

Артур поднял руку:

— Разницу в представлении о милосердии мы уже обсудили.

Нимуэ пожала плечами:

— Пока люди будут звать... всегда есть шанс, что кто-нибудь придет. Вопрос — кто. И с какими целями.

Мирддин помассировал переносицу:

— А единственная... организация, которая более-менее дает технику безопасности, делает это так, что от проповеди кидаются с моста. Потрясающе.

— И что ты предлагаешь делать? — спросил Артур.

— Не знаю, — устало ответил Мирддин.

Мирддин шел по больничному коридору.

Он отлично понимал, почему Нимуэ тут было так плохо. И отлично понимал, почему сюда так тянуло Помону — здесь было много настоящего. Боль. Радость. Скорбь. Надежда. Отчаянье. Жизнь. Смерть. Сумасшедший концентрат. Даровая энергия.

Кажется, именно так на людей действует алкоголь. Отравление, провоцирующее эйфорию. Иллюзия могущества.

Он вошел в палату.

Киан Салливан, собранный заново и живой, лежал на кровати. Бледная женщина сидела у его изголовья и вязала что-то. При виде Мирддина она встрепенулась.

— Его нельзя беспокоить!

— Я ненадолго, — заверил ее Мирддин.

Киан повернулся.

— Привет, — сказал Мирддин.

Киан сначала недоуменно на него уставился, но потом на лице у него мелькнуло узнавание.

— А! Ты тот парень, который меня выловил!

— Типа того, — согласился Мирддин.

— Вот уж не думал, что такое скажу, — Киан поерзал, пытаясь устроиться поудобнее и поморщился. — Но спасибо.

Он уже мог садиться.

Мирддин поставил на тумбочку бумажный пакет.

— Купил вот на углу, — сказал он. — Это яблоки.

Киан запустил руку в пакет и выудил одно. Осмотрел его с подозрением, откусил и сморщился:

— Кислятина.

— И совсем не волшебное, — добавил Мирддин. — Добро пожаловать домой.

Киан смерил его взглядом и хохотнул:

— А ты в теме, да? По чудо-яблочкам?

— Есть немного, — опять согласился Мирддин. — Нашлось кому вытащить.

Киан хмыкнул и протянул ему руку:

— Киан Салливан. Ну, да ты уже в курсе, — он кивнул на табличку на кровати.

— Мерлин, — сказал Мирддин, отвечая на рукопожатие.

— Удачно ты рядом оказался, Мерлин, — задумчиво произнес Киан.

Кажется, он единственный был не в курсе, кто именно его привез. К лучшему, подумал Мирддин.

— Как ты себя чувствуешь? — спросил он.

— Лучше, чем планировал.

— Ты уже знаешь, что будешь делать дальше? — спросил Мирддин.

— Да, — ответил Киан, посерьезнев. — Сяду на мосту и буду караулить. Таких, как я.

— Это он шутит, — сказала бледная женщина.

— Не шучу, — сказал он. — Кто, если не я? Я знаю, как передумать за секунду до воды. Или как брякнуться о нее со всей силы. И как чуть не захлебнуться. Про то, что никакой Помоны нет. Никакой волшебной страны, где все сразу будет хорошо. Никакого другого мира, кроме этого.

Киан неудачно дернулся, поморщился, перевел дух и продолжил.

Женщина поправила ему подушку.

— Ты, главное, не переживай так...

Киан повел рукой, будто отгоняя что-то.

— Иногда нужно очень немного, — сказал он Мирддину. — Например, чтобы тебя услышали. Увидели. Именно тебя. Вот зачем люди придумали себе Помону. Матерь сна. Которая не обвиняет. Не спорит. Не грозит. Просто видит тебя, какой ты есть. Помоны нет. Но это не значит, что утешения не существует, — Он опять перевел дух. — Так что я сяду на этом проклятом мосту и буду сидеть. Чтобы никто. Никогда. Не прыгал так. В пустоту.

— Я слышал, рыцари часто охраняли мосты, — серьезно сказал Мирддин.

Киан хохотнул.

— Ну, я-то не рыцарь.

— Это ненадолго, — сказал Мирддин и поднялся. — Я поговорю.

"Неустрашимый" медленно прошел под мостом и дал гудок. Артур отдал честь, солнечный луч сверкнул на золотой кокарде фуражки. Киан Салливан, сэр Киан, Рыцарь Моста, которому еще не разрешили вставать с кресла-каталки, отсалютовал в ответ. Медбрат за его спиной чуть помедлил и повторил жест.

Корабль медленно уходил прочь.

— Вот какие люди тебе нужны, — сказал Мирддин. — Не теоретики. Не символы. Пока Салливан будет стоять тут, второй Помоны здесь не возникнет. Но одного Салливана мало.

— Да, — согласился Артур, развернулся и облокотился локтями о перила. — Вот и займись.

— Я?! — опешил Мирддин.

— Ага, — ухмыльнулся Артур. — У тебя, похоже, отлично получается.

Прежде, чем Мирддин успел возразить, Артур размашистым шагом пересек смотровую площадку, перегнулся через перила и заорал:

— Эй, капитан! Полный вперед!

— Есть полный вперед! — донеслось снизу.

[1х11] златая цепь: друг

Городок лежал в ночи — расплесканное озерцо света. Ночь была ломкая, хрустальная — осень в Срединных землях приходит быстро.

Эльфин прищурился, вглядываясь в неяркие огоньки. За каждым из них стояла история — здесь работают дотемна. А тут ухаживают за больным. А тут любят. Мимолетный узор, рассыпающийся и складывающийся заново, и заново, и заново, чутко отзывающийся малейшие изменения, и сейчас Эльфин чувствовал за ним новое. Руку, толкнувшую костяшку домино точно угаданным жестом, почерк, еще не устоявшийся, но уже видимый.

Эльфин не собирался вмешиваться, нет. Это было не его право и не его обязанность, но смотреть... о, не смотреть было невозможно. Это было настоящее искушение, а Эльфин слишком ценил настоящие искушения, чтобы оставлять их без внимания.

Он прислушался к себе, по старой привычке подбирать слова всему — радость? Да. Гордость? Да. Но более всего — жгучее, страстное любопытство, желание узнать, что будет дальше.

Эльфин не знал. И из всех даров, которые принесло ему Падение, это был самый главный и драгоценный.

— У людей новый король, — раздался негромкий голос.

Эльфин на секунду опустил веки.

— Да, — согласился он.

— Человеческие короли — это ненадолго, — сказал тот же голос.

— Да, — опять согласился Эльфин и, наконец, повернул голову.

Это была хорошая ночь. Ему не хотелось бы портить ее вульгарной дракой. Эльфин давно принял решение не вмешиваться в дела людей, но это было не только людское дело, а к Кармартену у Эльфина было достаточно сентиментальной привязанности, чтобы не смотреть на какие-то вещи сквозь пальцы.

Кроме того, это тоже было искушение. Старое и банальное, конечно, но некоторые вещи не теряют своей свежести.

— Мэлгон, — сказал Эльфин, учтивым кивком приветствуя подошедшего.

Они были знакомы задолго до того, как Эльфина прозвали Гаттой и Медовым рыцарем, а Мэлгона — Пернатым Змеем, но до сих пор были похожи — не столько как братья, сколько как творения одного скульптора.

— Эльфин, — подошедший отзеркалил его жест. — Давненько не виделись. Как успехи?

Эльфин не смог сдержать улыбки.

— Прекрасно. — Ты даже не представляешь, Мэлгон, насколько. — А твои?

Мэлгон усмехнулся:

— Великолепно. А что ты делаешь в Смертных землях? Мне казалось, что Авалон не вмешивается в дела людей.

— О, — Эльфин опять улыбнулся. — Авалон и не вмешивается. А что здесь делаешь ты, Мэлгон? Какой-то новый проект?

Мэлгон ответил усмешкой:

— Нет, довольно старый. Ты поразился бы, если б увидел.

Эльфин поднял бровь:

— Так покажи.

— Только если ты пообещаешь ничего не попортить. Я слишком многое в него вложил, Эльфин, чтобы относиться к этому вопросу легкомысленно.

Эльфин на мгновенье задумался, взвешивая формулировку.

— Хорошо, — сказал он. — Даю слово не портить там у тебя ничего самому... и не попустить порчи, насколько это будет в моих силах. Такой вариант тебя устроит?

— Вполне, — Мэлгон отвесил шутливый поклон. — Будь моим гостем, Эльфин.

Город Солнца, как назвал его Мэлгон, располагался большей частью на холме. Внешняя стена города была весьма искусно расписана, но впечатление производила, скорее, тревожное. Каждый отдельный предмет был выписан очень тщательно, но в их сочетании отсутствовала видимая логика. Рыба-епископ, рыба-цепь, панцирь, звезда, гвоздь... Это походило на систему символов, но вырожденную, будто кто-то пытался использовать ее на автопилоте, не приходя в сознание.

Эльфин проводил взглядом уползающие ввысь ворота и решил не делать поспешных выводов. Не все вещи люди делают намеренно.

Ворота, наконец, поднялись. Мэлгон откинул капюшон с лица и вздернул подбородок. Стражи в начищенных бронзовых доспехах почтительно замерли. Мэлгон приветствовал их благословляющим жестом и сделал знак Эльфину. Они прошли внутрь.

— Суть проекта такова, — сказал Мэлгон, когда они вышли из поля слышимости стражников. — Я являюсь верховным правителем, а также первосвященником, а также воплощением бога солнца. Я пришел к выводу, что это наиболее эффективно с точки зрения организации.

— Организация — твой конек, я помню... — кивнул Эльфин. — А от кого у вас такие укрепления? — Эльфин указал на стражей на стенах. — Ты это место так запрятал, что его и Вран не отыщет.

— Верно, — ответил Мэлгон. — Но ничто так не тонизирует, как гипотетический враг. Людям нельзя давать расслабляться.

Город поднимался вверх пологими уступами, подъем почти не был заметен.

— А как относятся горожане к божеству, разгуливающему по улицам? — спросил Эльфин.

— Солнцеликий скромен и способен снизойти к каждому. Оттого каждый горожанин должен в любой момент быть готов предстать перед божеством и дать ответ за свои деяния не только в порядке ежегодной исповеди.

"У местных богов была дурная привычка бить стекла атеистам", пробормотал Эльфин себе под нос. Мэлгон сделал вид, что ничего не расслышал.

Они прошли город насквозь — через шесть врат, у которых несли стражу женщины с длинными копьями, мимо затейливо расписанных стен, у которых старцы излагали детям свое учение, мимо бассейнов и фонтанов, мимо внутренних дворов, где женщины стирали одежду щелоком, а мужчины ковали металл, мимо спешащих по своим делам горожан, строго группками по пять человек, мимо жилых казарм, размеченных буквами греческого алфавита. Город был идеально чистый, ухоженный, симметричный. Настолько ухоженный и симметричный, насколько можно было добиться, заморозив цивилизацию.

— Дома, спальни, кровати и прочее необходимое — все общее, — вещал Мэлгон. — Но каждые шесть месяцев начальники назначают, кому в каком круге спать и в какой спальне...

Эльфин наклонился и сорвал травинку, пробившуюся между плотно пригнанными камнями мостовой. Растер между пальцами — раздался горький и свежий запах.

Никогда не перестает, подумал Эльфин. Жизнь никогда не перестает.

Мэлгон нетерпеливо притопнул каблуком, недовольный, что его единственный слушатель отвлекся.

— На шестой стене, как ты видишь, изображены изобретатели наук, вооружения и законодатели.

— Моисей... Озирис... Александр... Ну и компания! Ликург... — Эльфин осекся. — В жизни у меня такой постной физиономии не было, — решительно заявил он.

Мэлгон засмеялся и хлопнул его по плечу.

— Прости. Канон есть канон.

Следующую часть стены занимала фреска "Охота Солнцеликого" — высокая фигура, бесстрастный лик в обрамлении языков пламени, колесницы, лучники, загонщики, лев, осыпаемый стрелами. Выражение агонии на морде было совсем человеческим.

Детали, подумал Эльфин. Детали, детали, детали.

— А кто расписывал стены? — спросил он вслух.

— За священные фигуры отвечает Син, — сказал Мэлгон. — Фоны и зверей рисуют люди.

— Дай угадаю. Это тот же мастер, что расписывал ворота.

— Да, кажется. Был у Син мастер, с которым вышел конфликт, и его понизили.

— И часто у вас случаются конфликты?

— Самое беспокойное ведомство у Мор. Она занимается вопросами деторождения. Воспроизведение потомства является религиозным долгом, направленным на благо государства. Пары назначаются так, чтобы давать наиболее гармоничное потомство. В остальном жены и дети считаются принадлежащими общине. Это, конечно, временами вызывает некоторое возмущение... фаворитизм все-таки неизбежен. Но ничего такого, с чем мы не могли мы справиться, конечно.

— Может, тебе стоило бросить все и начать разводить рыбок? Они, кроме всего прочего, всегда молчат.

Мэлгон поморщился.

— Не иронизируй. Популяция замкнутая, если ничего не контролировать, очень быстро начнется вырождение. Мы, конечно, регулярно делаем генетические присадки, но это тоже... непростой процесс.

— А я-то думал — что ты делаешь в Кармартене. А у тебя было очередное плановое похищение младенцев.

— Ты прекрасно понимаешь, что это не доставляем мне никакого удовольствия. Но есть вещи, которые должны быть сделаны.

— Я всегда восхищался твоим чувством долга, Мэлгон. Ты же знаешь, сам я для подобного слишком... гедонист.

— Возможно, тебе стоило меньше общаться с Эпикуром.

Они посмеялись.

Вершину холма венчала широкая площадь, в центре которой высился круглый храм. Мэлгон гордо обвел рукой свои владения.

— Видишь? Ты утверждал, что невозможно создать стабильный локус. Что невозможно создать и поддерживать что-то, отделившись, за счет своих собственных сил. Но мне это удалось. Я создал идеальный город. Идеальный народ. Идеальный симбиоз между пастухом и стадом. Я поддерживаю их благосостояние — они меня кормят. Совершенна автономия.

Эльфин хмыкнул:

— А что насчет "генетических присадок"?

Мэлгон отмахнулся:

— А, это временные трудности. Был проект по увеличению одаренности, и в качестве побочного эффекта мы получили падучую. Издержки селекционного подхода. Поколений через пять, я думаю, нам удастся от нее избавиться. Видел бы ты, в каком состоянии я это племя подобрал! Кучка голодных дикарей, едва прикрытых шкурами. А сейчас? Я дал им науку. Архитектуру. Ремесла. Посмотри на них, Эльфин, это настоящее произведение искусства! Люди — это глина, из них можно вылепить что угодно. Нужно только приложить достаточное усилие.