— Стойка! Я стоял плохо! Но сейчас я тебе покажу! — Горохов был полон решимости.
Он скакнул ко мне, и замер в эффектной стойке, проделав эдакое движение руками, как в кино. Я же просто сделал шаг назад, так, что бы он меня никак не достал. Сейчас этот горячий парень должен будет сделать шаг ко мне, что бы выйти на дистанцию атаки. А я могу издеваться над ним, пока у меня за спиной не кончится коридор, или у Горохова не кончится терпение.
— Дело не в стойке, Горохов! — спокойно заявил я ему. — Думай! Что ты сейчас делаешь очень...
Горохов бешено сверкнул глазами, скрипнул сжатыми зубами, и сделал широкий шаг вперёд. Слишком широкий для такой стойки. Попытался сделать. Я легко подсёк его ногу, и Горохов грохнулся на пол.
— ... очень неправильно! — закончил я свою фразу. — Неправильно, Горохов! Всё твоё карате не будет работать!
— Это ещё почему вдруг?! — вскрикнул бедолага, подскакивая на ноги, и едва не плача от досады.
— Потому что ты не спокоен, — тихо проговорил я, и Горохов замер, невольно стараясь разобрать мои слова. — Человек тщится считать себя разумным, но на самом деле, всем в человеке правят эмоции, — я плавно менял темп и тембр голоса на убаюкивающий манер. — Эмоции, Горохов, управляют и телом, и разумом. Разум способен работать только в отсутствии эмоций.
Горохов стоял не дыша, и удивлённо слушал меня. Я прям гордился собой: экий я умница, заговорил разъярённого орангутанга, усмирил взбешённого варвара, вернул в лоно цивилизации заблудшую душу! Ай да я! Вещаю мудрости! Виват мне!
— Великое искусство карате рассчитано на воина, нашедшего душевный покой, и работает у того, кто сохраняет хладнокровие. Вот почему, Горохов, ничего у тебя не получается! Скажи, разве я не прав? Скажи, ведь у себя в секции карате ты в спарринге выступаешь не хуже других тренированных бойцов, так?
— Да, — согласился Горохов, опустив голову.
— Это потому, что там ты не волнуешься, не боишься, и не гневаешься. Там ты собран и спокоен. А тут со мной — посмотри на себя, Горохов! Ты словно разъярённый варвар!
— А ведь верно! — согласился Горохов, поднимая голову, и вдруг широко улыбнулся мне. — Ты прав!
Бац! И Гороховский кулак врезается мне в скулу! Всё, что я успел сделать — это в последний момент дёрнуть головой. И то хорошо, иначе зубов бы у меня вышел сильный недочёт! Всё же, чему-то проклятый Горохов таки научился в секции карате! Вот же гад подлый! Я ему тут глаза на мудрость веков открываю, бисер, понимаешь, мечу, а эта свинья мне — в рожу!
— Спасибо тебе, Лёха! — искренне поблагодарил меня улыбающийся Горохов. — Ну, и теперь мы в расчёте! — и протянул мне руку для рукопожатия! Ах ты! Да я тебе сейчас эту руку оторву, и знаешь, куда засуну?!!
Вся разумность и мудрость враз слетели с меня, как пыль со старой шторы, которую сильно встряхнули.
Но вдруг правое предплечье оттянула заговорённая боевая сталь, и как только я это понял, на меня словно ведро холодной воды вылили. Проклятье! Я же сейчас бедолагу Горохова убью! Ох!
Горохов ничего не заметил, потому что я сейчас был к нему левым боком вполоборота. Он всё так же стоял надо мной, довольный, и протягивал руку.
Я выпрямился, медленно потёр горящую скулу левой рукой, выдавливая из себя воздух сквозь зубы. Праведный гнев придётся отложить! Драки не будет: на мне магическое оружие же! Правую руку с катаром я теперь за спиной прятал. Праведный гнев. Хм. А бывает ли гнев праведным вообще? Кажется, только что кто-то шибко мудрый моими устами говорил что-то о хладнокровии, спокойствии, власти разума и прочем таком всяком...
— В расчёте? Фиг тебе! С тебя пачка жвачки, Горохов! За науку! — проворчал я, и ткнул левым кулаком в его раскрытую для рукопожатия правую ладонь. Не мог я сейчас никому руку жать: на моей правой — катар! Который я сейчас за спиной прячу. Горохов хмыкнул, сжал свою правую ладонь тоже в кулак, и мы сдвинули кулаки костяшками. Вот ведь, горелая изоляция! Распаять мои контакты алхимическим огнём!
— Иди, Горохов, с миром, а я подожду у реки! — буркнул я.
Горохов хмыкнул, и развернулся было уходить. Вдруг остановился, оглянулся на меня, покачал головой. Сделал пару шагов беззаботной походкой вразвалочку, но резко развернулся, и решительно вернулся ко мне.
Ну чего ещё ему?! Валил бы ты, Горохов! Мне оружие холодное прятать надо срочно, не ровен час, заявится кто сюда!
— Слышь, Лёха, а это чего сейчас было? — спросил он. — Ну, вот, про реку, и про мир? Это, я не понял, ты чего-то имел в виду? Или просто что-то умное ляпнул, что бы, типа, круто выглядеть?
— Это отсылка к Конфуцию, Горохов, — вздохнул я.
Горохов замер знаком вопроса. Не уйдёт, ведь, зараза! Надо было согласиться, что я это для умного вида ляпнул! Я заглянул в глаза Горохову, но тот взгляда не отвёл. В его глазах светилась наивная вера в то, что я его сейчас откровением одарю. Ладно, лови, Горохов!
— Мудрый Конфуций, не проигравший, кстати говоря, ни одной битвы, даже превосходящим силам противника, учил: — 'Дай дорогу дураку, и подожди у реки, любуясь кувшинками, пока течение не пронесёт мимо тебя его труп'. Ну, я дословно не помню, но смысл такой.
— А! А я так и думал, между прочим, что это из какого-нибудь Конфуция! — заявил Горохов, и, наконец, пошёл прочь. Но не ушёл — опять вернулся:
— Слышь, Лёх, а чего ж ты такой крутой к нам в карате не идёшь?
— Да куда мне ещё и карате?! — удивился я предложению. — Три вида спорта тяну!
— Вот я к тому же! Зачем тебе сдалось столько тянуть?
— Да как-то закрутилось, сам теперь не пойму, — пожал я плечами.
— А слышь, неужто мотокросс и впрямь круче карате, а? — поинтересовался он. — А я, знаешь, в карате-то назло родителям пошёл. Это потом втянулся, нравиться стало, как что-то получаться начало.
— Да вот и я тоже в мотокросс пошёл, что бы отцу досадить! — вдруг неожиданно для самого себя ляпнул я! Вот оно! Очень на правду похоже, очень! Надо бы с двойняшкой своим поговорить о мотокроссе и отце!
— Ты это, Горохов, не злись за заметку в газете, — вздохнул я. — Мы в следующем номере опровержение дадим.
— Да ладно, чего там! — отмахнулся тот. — С меня-то не убудет. Только не понятно, зачем вам в газете всякий такой вздор пустой писать?
— А! Девчонки! — вздохнул я. — Они так себе журналистику представляют: что бы громкие заголовки и сенсации!
— Да как же ты-то к ним попал? — посочувствовал Горохов.
— Они меня шантажируют! — громким шёпотом признался я.
— А есть чем?
— О! Ты не представляешь, на что они способны!
— Да уж, — Горохов покачал головой, и вздохнул.
Он всё же ушёл, и я, крадучись, прижимая к себе завёрнутый в школьный пиджак катар, пробрался в комнату нашей редакции. Благо, дверь тут теперь не запиралась, если знать, как потянуть. Присел на стол, приложил холодную сталь к ушибу. Подумал.
Как призыв оружия работает — я разобрался. Осталось разобраться, как сделать, что бы оно не работало, когда не надо! А думай-не думай, а холодное оружие прятать надо! И взялся я за художественную самодеятельность: вырезал задумчиво разные цветочки из цветной бумаги, да на катар наклеивал — что бы замаскировать под... сам не знаю что. Получился эдакий шедевр авангардизма. Я его подальше за шкаф затолкал.
...
Шпаргалки с предсказаниями, спрятанные в нашей стенгазете, так понравились народу, что их растащили за первые две перемены, и на третьей предсказания закончились. Наши девчонки в спешном порядке тайком на уроке писали новые. А на четвёртой перемене оказалось, что стенгазета снова полна пророчеств и советов! Но на этот раз все пророчества предрекали вызов к доске и проверку домашнего задания. Видимо, это учителя постарались! Мы не стали выбрасывать труд учителей, а перемешали их пророчества со своими — шутливыми.
После уроков наша редакция, или, как все её уже все называли — клуб — собрался в полном составе отпраздновать успешный выпуск стенгазеты. Алёнка весело смаковала заметку о девочке, сломавшей шею, и купившей у колдуньи новую, и смеялась. Я плюнул на свои глупые обиды, не стал дуться, и смеялся вместе со всеми.
Ещё смеялись над тем, как Тахион выглядел, отвечая у доски в наряде пирата: — 'Косинус половины угла! Арр! Якорь мне в глотку!'
И над тем, как оперативно подхватили нашу идею с пророчествами учителя, добавив в скрытый карман стенгазеты пророчества о вызове к доске и о проверках домашних заданий. Ещё смеялись... я уже не помню — да и не важно! Весело было!
Да, ещё я сбегал в магазин, и купил целый торт для нашего праздника. Вначале продавщица с подозрением на меня покосилась, и заявила, что курево они не продают несовершеннолетним. Я удивился, объяснил, что я, вообще-то, за тортиком к чаю. А выходя из магазина, всё понял, когда увидел своё отражение в зеркальной витрине. На левой скуле расцветал шикарный синяк! Впрочем, за поеданием тортика и распитием чая, я про него почти было забыл.
— Пострадал за свободу слова! — объявил я в ответ на вопросы товарищей. Было весело.
...
Грустно стало дома.
— У нас серьёзные проблемы! — покачал головой мой двойник, разглядывая моё лицо. — Ты понимаешь, что ты наделал? Теперь нас легко отличить! Ладно — папа и школа! Но спецслужбы! Весь наш план основан на том, что они примут меня за тебя, проверят, убедятся, что я самый обычный, и отстанут. А что теперь?
Да уж, положение. Тут либо мой фингал замазать, либо двойнику такой же нарисовать! Сразу расскажу, опуская описания наших с двойником страданий: не так это просто! Что бы скрыть синяк, или нарисовать, и не выглядеть при этом недораскрашенным клоуном, надо навыком обладать в деле макияжа на уровне хотя бы кандидата в мастера.
В общем, ничего у нас не вышло, и мы решили, что в школу теперь придётся ходить только мне одному.
— А я пока буду к спортивным сборам готовиться, — вздохнул мой двойник.
— Чего к ним готовиться? — не понял я. — Ты же сам говорил, что это не соревнования. Лучше за учёбу возьмись! Подтянуть бы тебе... всё. Слушай, а чего тебя так в спорт-то потянуло? Я же — ты! Но не чую в себе такой прямо тяги к чемпионству, что бы сразу за три разных вида спорта браться!
Двойняшка мой скривился. Я припомнил разговор с Гороховым, и решил добиться ответов от самого себя, раз уж у нас так удачно разговор повернулся.
— Сдаётся мне, что ты отцу досадить хотел, — предположил я наугад.
— Ну, хотел! — легко согласился двойник. — Сам посуди: он вечно занят, я расту сам по себе. Меня воспитывает телевизор, школа, старшие пацаны во дворе — кто угодно, но не родной отец. Тогда папа поставил ультиматум: я должен ходить в спортивную секцию, что бы не болтался без дела. Ну и записал меня в лёгкую атлетику. У нас там оказался паренёк, который рассказывал про картинг. Это такие маленькие гоночные машины. Вот я тайком от папы переписался из легкой атлетики в картинг. Папа ничего не заметил, пока не пришёл вдруг на соревнования. Я как его на трибуне увидел... ну,... полихачил малость... чуть не разбился. Но ведь не разбился же! А 'чуть' — не считается! Но отец меня из клуба уволил. Он с тренером поговорил крепко. А я тогда ушёл в мотокросс. Отец зубами поскрипел, но смерился. Побоялся, что я ещё чего опаснее удумаю. Решил, по его словам, подождать, пока я себе чего-нибудь сломаю. А я вот назло разбиваться больше не стал.
— А как же коньки? — спросил я.
— А это уже позже было. Я тогда приз взял, в газету попал. Коротенькая такая заметочка. Даже по телевидению моя довольная рожа мелькнула. И вот мне тогда в голову пришло, что женщины мотогонками не интересуются. Они больше коньки смотрят. Но на художественное катание меня не взяли. Да и правильно сделали, не моё это. Зато вот гоняю на коньках.
— Погоди. Женщины? Чего это ты вдруг про женщин, я не понял.
— Мама..., — двойник не стал таиться от собственного отражения.
— Ты надеялся, что она тебя случайно по телевизору увидит? — вдруг дошло до меня!
— Ну...
— Ох...
— А потом я решил, что три вида спорта — это в три раза больше вероятности, что она заметит. А стрельба — это единственное, что в моё расписание ещё влезло.
— Знаешь что? — вдруг подскочил мой двойник, — А я брошу спорт! Вот! Совсем!
— Да ты что?!
— А! Фигня это всё! Если бы ей было про меня интересно — она бы и так меня нашла! А если ей про меня не интересно, то и фигли я буду ей в глаза с телевизора лесть?! Глупо! С самого начала было глупо!
— Да брось! Ты чего вдруг?! — попытался я другого себя успокоить.
— Да ну их всех! Достали!
— Кто?
— Тренера! Отец! Папа видит свой отцовский долг в том, что бы поддержать сына на пути в чемпионы. 'Не сдавайся, сын! У тебя же отлично получается! Ты всё сможешь!'. А мне то чемпионство нафиг не надо! Понимаешь?
— Нет, не понимаю, — признался я.
— Просто спорт — это здорово и весело, пока это любительский спорт. А там дальше, когда спорт становится профессиональным, там совсем по-другому. Там нужен результат любой ценой! Это уже не весело, понимаешь? Не здорово, и даже для здоровья уже не полезно. Потому что и здоровье приносится в плату ради победы в этом аукционе.
Вот смотри: жизнь — это вроде как большой супермаркет, где ты можешь выбрать всё, что хочешь. Только цену заплати. А цена — это всё остальное, понимаешь? Выбираешь, что хочешь, и расплачиваешься тем, что не хочешь — замечательно устроено, правда? Всё просто и честно. Но в этом супермаркете два этажа. На первом — ширпотреб. Тут всё демократично и доступно. А вот на втором — эксклюзив. И тут ценников нет — тут аукцион. Потому что чемпионом хотят быть многие, но стать может только кто-то один. Тот, кто больше заплатит.
Вон, на отца посмотри — он тоже в аукционе за кресло миллионера весь выворачивается. А я вот не желаю переплачивать! Понимаешь? Мне не нужно больше, чем у других, не нужен чемпионский пояс. Мне нужнее, что бы в кайф! Что бы весело с друзьями погонять на моциках. Не ради победы, понимаешь? Мне не нужно быть самым богатым, и питаться в ресторанах просто потому, что нет времени приготовить самому. А это, между прочим, половина кайфа! Ты вон сам гренки жарил — наверное, заметил.
Я вообще, если честно, не знаю до сих пор, чего хочу от жизни. Счастья хочу. А вот в чём оно заключается — пока что-то не вижу. Но не в чемпионском поясе. Это, конечно, круто, оказаться на самой вершине пьедестала, но там — на вершине — счастья гораздо меньше, чем кажется взгляду снизу. Так, на пару часов.
Слушай! А научи меня магии, а?
— Да как же я тебя научу, когда я сам только-только начал обучение, и ещё ничего толком не умею? И не понимаю ничего! Вот, книжки по эзотерике читаю — и ещё меньше понимаю!
— Объясни что сможешь! — двойник настаивал.
— Ну, ладно, — вздохнул я, и решился: — Но я предупреждал! Так, с чего же начать... самая главная тайна магии... самое важное... сокровенное откровение...
Я смотрел на своего собеседника — на самого себя. Моё воплощение в этом мире. Спортивный вариант. Воспитанный в мире технологий, и о магии имеющий представление по детским сказкам и голливудским фильмам. Я смотрел, и ощущал себя противоположным полюсом. И собирал в уме крупицы смыслов, максимально далёких от другого меня. 'Загляни в самую глубину себя, представь, что там перед тобой — зеркало: присмотритесь в это зеркало — что ты такое?' — наставлял как-то на медитации Железный Дровосек. Сейчас я смотрел в своё отражение, отражение меня в этот технологический мир, отказавшийся от магии, в отражение, являющее меня без магии. И, отталкиваясь от этого обратного образа, я пытался понять в себе мага. Удивительное дело, но это как-то сработало! Беда только в том, что то, что я осознал, невозможно выразить словами. Можно попытаться, но получится всё равно непонятно:
