Самое интересное, что и милиционер, постепенно снизил обороты и под конец совсем мягким тоном порекомендовал:
— Вы побыстрее до дома добирайтесь, а то без документов недолго и в отделение угодить.
На что я, совсем расчувствовавшись, сказал:
— А хотите я вам прямо отсюда все жулье, какое тут видно, покажу? — не знаю, с чего на меня нашла такая уверенность, но незамутненная сознанием голова сама готова была работать на одних инстинктах.
— Ты что, серьезно, экстрасенс какой что ли? — рассмеялся патрульный, и его лицо окончательно превратилось из тупо-государственного подобия бляхи, висящей на его же форме, в милую, немного курносую физиономию деревенского парня.
— А что, не веришь? Смотри! — я уже сам завелся и с азартом стал внимательно осматривать площадь. Надо же, все подозрительные типы были на изрядной дистанции от нас, но мне было почти все равно, лишь бы только человек попал в поле моего внимания. Поэтому я стал перечислять. — Вон там парень в синей куртке чего-то явно жулит. Без насилия, но то ли обманывает народ, то ли еще что.
— Так это ж Клизма, паршивец, опять валюту меняет. Ладно, что еще? — уже заинтересовался патрульный.
— А там вообще не пойму, какой-то мрак, — мне стало даже нехорошо. — Не могу объяснить. Вот тот тип в темной рубахе. Вроде как и что-то очень нужное продает, но это все равно что смерть в фантик заворачивать...
— Ах, мать твою! — воскликнул патрульный. — Это ж...
Больше я ничего не узнал, так как милиционер, посуровев лицом, буквально кинулся в ту сторону. Я непонимающе пожал плечами, как бы спрашивая у девушки, что произошло. Та уже совсем успокоившись, снова мне улыбнулась и сказала:
— Не знаю, что ты тут проделал, но постового заслал куда подальше, Вася!
— А откуда ты узнала, как меня зовут? — удивился я еще больше.
— А что, и правда, Вася?
— Раньше думал Женя, но если ты знаешь наверняка, то... — договорить свою мысль я не смог, так как вызвал у девушки чуть не истерический смех. Ничего не понимаю — ну что тут смешного, если человек не помнит своего имени?
— Слушай, ты и в самом деле блаженный или прикидываешься? Я уже готова поверить, что ты мне приходишься придурковатым братом.
— Почему бы и нет? — я философски улыбнулся.
Мне бы может и нужно обидеться, если бы точно знать, что или кто такой блаженный. Ну а против того, чтобы приходиться хоть кому-нибудь братом, пусть даже и не совсем умственно полноценным, я вообще не собирался возражать. Тем более что, мне что-то подсказывало: это недалеко от истины.
— Ладно, до электрички еще полчаса, составишь мне компанию — зайдем в закусочную?
— Но ты же видела, у меня нет этих... денег. А без них почему-то никто ничего не хочет давать, — в моей голове всплывали неясные образы разноцветных бумажек с картинками.
— Да ладно тебе! Ты мне зарплату сохранил. Заодно еще и поохраняешь меня немного, а то я побаиваюсь, что эти типы вернутся.
— Я тоже боюсь этих, в фуражках... ментов, — сознался я и снова заслужил снисходительную улыбку.
А потом мы, как сбежавшие с занятий ученики (по определению моей новой знакомой), упивались колой и отъедались какими-то ливерными пирожками, о содержании которых было лучше не задумываться. Это тоже сказала девушка, так как я и так ни о чем не задумывался. Мне с ней было легко и просто. Мы болтали о каких-то ее маленьких радостях и больших проблемах. Но у кого же вокруг (кроме меня, конечно) не было проблем? Она тоже пыталась интересоваться моей жизнью, впрочем, как и я. Если бы еще хоть кто-нибудь, хоть что-нибудь нам разъяснил по этому поводу, но увы!
В результате, ко времени ее электрички она была озабочена моей судьбой больше чем я сам. Мне даже пришлось чуть не силком пихать ее на перрон. На полпути она что-то совсем заупиралась, но я, не слушая, буквально тащил ее к электричке. И только когда она уже заорала на меня:
— Идиот! Куда ты меня тащишь? — до меня дошло, что я чуть не усадил ее не на тот поезд.
Мне стало страшно стыдно и обидно, что она не со мной хотела остаться. Видимо, прочитав все мои детские переживания на физиономии, девчонка усмехнулась и совершила невероятный поступок: слегка приобняв, чмокнула в щеку. Потом махнула еще раз на прощание и растворилась в круговороте пассажиров. А я продолжал стоять почти в том же месте что и сорок минут тому назад, только теперь я был переполнен новыми переживаниями, ощущениями и жизненным опытом.
Строго следуя указаниям этого опыта, я быстро смылся из привокзальной суеты и пошел по улицам, держа прежний курс: куда глаза глядят. Внутри меня было по-прежнему легкое и приятное настроение, немножко подкисленное, как хороший чай лимоном, расставанием с хорошим человеком. Но я знал, что встречу еще много хороших людей — их было полно вокруг. А как отличать плохих от хороших я знал, вернее не знал, а просто чувствовал, и наверно, именно поэтому мне было так легко на душе.
Вокруг жил своей кипучей жизнью огромный город. Я брел по тротуару и почти не смотрел по сторонам. Мне не нужно было смотреть — я чувствовал город, ощущал это невероятное, просто бесконечное множество судеб, желаний и переживаний, скользившее мимо меня. Каждый из этих людей представлял в себе Вселенную, замкнутую на себя, переживая все окружающее в соответствии с собственными представлениями, опытом и мировоззрением. Им было очень трудно увидеть окружающий мир и понять других людей. У них элементарно не хватало на это времени.
А я был лишен внутреннего мира и поэтому был свободен. Ну, может, не совсем — какое-то очень ясное отношение к плохому и хорошему у меня было. Я чувствовал, как какой-нибудь прохожий несет в себе многотонный груз власти, зачастую сам погребенный этой властью своих капризов, самовлюбленности и презрения к другим. А другой человек мог быть почти таким же легким, как и я сейчас, настолько его внутренний мир был открыт для любви и сочувствия.
Я шел, не замечая высоких домов, памятников, реклам, не обращая внимания на то, что я выгляжу, мягко говоря, не так как остальные люди. Я прислушивался к своим ощущениям: местами мне было легче, местами почти невыносимо тяжело, но в среднем на плечах лежало давящее ощущение огромного мегаполиса. Я чувствовал, что нахожусь почти один на один против этой насупившейся громадины — этакий малюсенький Аника-воин, размахивающий своей зубочисткой перед равнодушно-плотоядным монстром, который даже не обращает на меня внимания ввиду моих микроскопических размеров. Или обращает? У меня появилось чувство, что я близок к какой-то важной догадке, но вот какой — это была проблема. Пока я напрягался, отгадка вильнула хвостом и испарилась, а вместо нее из меня принялась проситься наружу недавно выпитая кола...
"Ой-ой-ой!" — прозвенела в моей пустой голове паническая мысль и я, зажмурив веки, попытался вспомнить, как решить столь насущную проблему в большом городе. Перед глазами встали две огромные, просто эпические буквы: М и Ж. Мозги явно пытались что-то мне подсказать, но вот значения этих букв я не помнил. Ну ладно Ж — Женя, но что такое М? Нет, так ни до чего не успею додуматься. Панически озираясь по сторонам, я определил, что нахожусь на небольшой и довольно угрюмой улочке, зажатой тяжелыми громадами старых каменных домов. Увидев напротив пустырь с какими-то гаражами, я завернул туда. Дальнейшее поведение мне подсказал нос, учуявший, где народ в большом городе мог найти решение такой малой проблемы. Заскочив в щель между гаражом и какой-то мусоркой, я удачно освободился от мучавшего избытка жидкости и расслабленно подумал о лучшей половине человечества: "А что им-то делать в экстренном случае?" Пока я так глубоко сочувствовал сестрам нашим, одна из таких лучших половин, правда, весьма преклонного возраста, выскочила из подъезда и напустилась на меня:
— Опять, гаденыш, пристроился! Ну, погоди у меня! И так от этого мусора вонь стоит, так алкоголиков еще не хватает!
— Извините, а вам и правда, нужен алкоголик? — меня удивили эти странные рассуждения.
"Наверно это известная всем женская логика", — что-то догадалось внутри меня, но вот дальше мысль опять не шла, так как вспомнить, в чем же была суть этой таинственной логики, никак не получалось. Да и не дали. Бабуля все еще пыталась сердиться:
— Еще и лыбится. Ты мне не лыбься! Знаю я вас, шантрапа бездомная... — но запал почему-то явно от нее уходил.
— Так я бы ни за что, ни одним...— попытался я убедить в своих самых чистых намерениях пожилого ветерана уличных сплетен, но наткнулся на проблему: "Чем, ни одним? Пальцем что ли?" Так и не разобравшись, я продолжил. — Милая госпожа пенсионерка, где же здесь найти место для этих дел? И вы не знаете случайно, что значат буквы эМ и Жо?
Что-то я не то сказал... Бабушка аж опешила, то ли от моей наглости, то ли от глупости, а может, и от всего сразу. Поняв, что плодотворной беседы не получится, я грустно вздохнул и пошел дальше. Бабуля же так и осталась стоять, удивленно на меня воззрясь, видать, не хватило той самой женской логики.
Непонятно, сколько я так шел, пока ноги не привели меня к странному месту. Это был большой перекресток, и вокруг толпы народа вливались в нескольких местах под землю и в одну из дверей в доме. Но больше всего меня поразила буква М над входом.
"Так вот, что она означает: метро!" — я воодушевленный догадкой и совершенно не представляя, что такое метро, "влился" с толпой в ближайшую дырку под землю. Что-то здесь было мне знакомым. Я ничему не удивлялся, но и вспомнить, что это все значит, никак не мог. Под землей оказался длиннющий темный коридор, и чего только в этом коридоре не было! Какие-то лавки, железные и застекленные киоски в стенах, в которых, как птицы в клетке, сидели девушки, и что-то меняли на все те же деньги. Местами у стен сидели люди весьма непрезентабельного вида, так что даже я на их фоне выглядел еще ничего. Да нет, наверное, я так и выглядел.
Толпа народа в основной своей серой и бурлящей массе заплывала по коридору в двери, которые не успевали закрываться. Я озадачился: "Зачем тогда двери? Чтоб жизнь малиной не казалась? Интересно, от кого эту фразу слышал? И почему жизнь должна казаться какой-то ягодой?"
Рассуждать мне не дали и запихнули прямо в эти не закрывающиеся двери. Я вылетел из них, как пробка, в относительно свободный зал, из которого вели несколько путей. Стоя посреди него, я наблюдал, как народ, забежавший со мной, бесстрашно бросается в проходы, где им преграждают путь какие-то клещи. Странно, но каждый раз, когда кто-нибудь туда заходил, клещи открывались и пропускали смельчака. Я понял, что тут что-то не так и, обострив внимание, заметил, что люди все время что-то вставляют в щели на исполинских зубах.
"Опять деньги нужны! — догадался я: Но как же их раздобыть? Не работать же!" — мне стало смешно от случайной мысли. Какое, вообще, отношение имели эти пресловутые деньги к работе? Никакого! Тем более, я затруднялся сказать, что такое работа. Одно было ясно: туда без денег не пустят, если, конечно не перепрыгнуть через эти клещи.
Я грустно развернулся и нырнул в другой, встречный поток, который выкинул меня обратно в темный коридор подземного перехода. Я уже настолько отупел от этой бесконечной массы людей, что почти ничего не соображал. И тут сообразил, что стою напротив одного деда, присевшего у стены. Перед ним лежала кепка, в которой лежало несколько медяков.
— Добрый человек, подай Христа ради, если есть чем поделиться, — как-то неуверенно произнес он.
Я же, тем временем, пытался сообразить, с чего тут остановился: "Пожалуй, мне было с ним хорошо". Просто этот поток холодной отчужденности и сосредоточенности уже начинал меня изматывать, а тут вдруг какое-то светлое ощущение. Недолго думая, я плюхнулся рядом со стариком, притулившись к стенке, и ответил:
— Подал бы, да нечего. Сам видишь, в том же положении. Но ты не думай — я мешать не буду.
— Да как ты мне помешаешь? Это я тут мешаю, — дед снизил голос и, тихонько кивнув в сторону своих коллег, почти шепотом произнес. — Они вон постоянно сидят, а мне... деваться, просто, некуда, вот и сел здесь.
Слово за слово, мы разговорились, вернее, я больше спрашивал, так как о себе, кроме полной пустоты в голове ничего поведать не мог. Дедуля, тоже не избалованный вниманием, рассказал об ужасной в своей простоте истории. Еще года три назад он счастливо жил со своей женой в небольшой квартире. За плечами было высшее образование и долгая трудовая жизнь. В этом можно было усомниться, но я чувствовал, что он не очень умел врать, не то, что некоторые (это я про себя). Но сейчас я не врал, честное слово! Просто для того, чтобы врать, надо знать, что это неправильно, а я не знал ничего. Зато хорошо чувствовал этого человека, и он мне нравился. Не в пример его коллегам по занятию.
Беда не приходит одна и мой случайный собеседник в одночасье потерял жену и работу. Его нормальная жизнь потеряла какой-либо смысл. Он не выдержал такого удара судьбы и запил на остатки денег.
— Представляешь, — грустно выговаривал Михалыч. — Казалось, мы с Лидой и ссорились, и ругались иногда. Но вот не стало ее, и будто жизнь кончилась. Все ее вспоминаю...
На окраине Москвы у них жила дочь с семьей, но он почти прекратил общение с ней из-за своего пьянства. Деньги закончились, и пить стало не на что. Тогда он решился "по совету друзей" перебраться жить к дочери, которая еще до его пьянки звала отца к себе. Но из какой-то глупой гордости пенсионер не захотел идти к ней с пустыми руками и решил сперва втихаря продать квартиру.
— Ну и продал, да так, что остался и без квартиры, и без денег, — горько усмехнулся дед. — Так вот теперь бывает. Сунулся правду искать, а у этих "друзей" все вокруг куплено и концы воду. Только угодил в сизо — хорошо еще ничего на шею не повесили, а просто выкинули на улицу. Вот теперь и числюсь в полноценных бомжах. Из своего района не хочется никуда уходить, да больно жизнь стала злой, того и гляди мусора попрут за город...
— А что же ты, Михалыч, к дочке то не подашься? — удивился я бедственному положению старика. Хотя, какой он старик в шестьдесят два года? Если на внешний вид только — уличная жизнь не балует.
— Дочка переехала, номер ее телефонный потерял, да и зачем я ей теперь такой? — отвечал, тем временем, дед. — Эх, столько денег мимо носа увели! Думал, старость обеспечу, да дочери помогу...
Пока мы так беседовали, в его шапку стали сыпаться сначала железные кружочки, а потом бумажки, и цифры на этих бумажках становились все больше. Михалыч непонимающе смотрел на свою шапку, а я на людей, мысленно их благодаря за помощь человеку.
— Слушай, ты счастье приносишь! — наконец вымолвил дед, потом спохватился и вытряхнул деньги из картуза в карман, оставив только несколько небольших монеток. Шапка снова стала заполняться деньгами.
Я попытался продолжить беседу, но Михалыч как-то совсем напрягся и все с опаской посматривал на соседей. У тех дела шли негусто, но я чувствовал их неискренность и поэтому никак не мог проникнуться сочувствием.
