| Предыдущая глава |
↓ Содержание ↓
↑ Свернуть ↑
| Следующая глава |
Старик наконец чуть изменил позу и достал откуда-то из складок набедренной повязки кожаный мешочек. Что же, пора заняться тем, ради чего он остался возле погребального костра. Время пришло.
Несколько движений — и мешочек наполнился еще теплым пеплом. Много денег заплатят за эту серую пыль глупые маги. Тут этого добра — хоть кувшинами для зерна вывози. Большой город, много мертвых, чуть ни каждый третий день пылает огонь на берегу говорливой реки. Но страшное проклятье падает на того, кто касается погребального кострища в первую ночь после похорон. Именно в ту ночь, когда открыты еще врата миров...
Но старик знал, что делал. Не впервой... Затянул потуже мешочек, привязал к поясу. И исчез, словно растворился во мраке ночи. Был старик — и нет его.
Видели бы люди, кинулись бы поклоны бить тому месту, где сидел святой. Да кто отважится бродить безлунной ночью рядом с погребальным костром?
А старик, как сидел, поджав под себя ноги и зябко ежась от ночного ветра, в той же позе очутился на краю серой равнины. Странное это место. Странное и страшное. Ни дерева, ни травинки вокруг. Только черные, словно уголь, обломки скал, да серая, как пепел земля. Только ветер, несущий тонкую пыль, да смутные тени, скользящие над землей.
Живые тени стонут и жалуются, плачут от тоски безвременья, но нет им выхода из мертвого мира. Дорогу наверх, к свету, преграждает серокожий великан — мощный торс бугрится литыми пластинами мышц, ноги не уступают по толщине слоновьим. Сутулые плечи, слишком широкие даже для такого гиганта. Руки, точнее, одна рука, длинная, словно у горной обезьяны, с которой сойтись один на один не всегда отважится даже тигр. Вторая же заканчивается чуть выше локтя безобразным обрубком, из которого, словно продолжение обнаженной кости, торчит стальная рукоять хлыста.
Рядом со стражем старик кажется мошкой, мышкой или еще какой незначительной тварью, на которую наступи — и не заметишь, что чья-то жизнь кончилась.
— Опять ты, — недовольно бормочет великан. — И когда уж успокоишься?
— Опять я, — равнодушно отвечает старик. — Сам же знаешь: никогда. Нет мне успокоения даже в твоих владениях.
— Знаю. Потому и не мешаю тебе, наглец! — и серокожий разворачивается к старику спиной. — Ну, делай то, зачем пришел, а я буду делать вид, что ничего не вижу.
Старик звонко смеется, потом кричит что-то неразборчивое. Или нет, отдельные слоги слышны прекрасно, но язык настолько же древен, как эта серая земля. Если кто и понимает застывшего на краю равнины человечка, то лишь однорукий великан. Да, может, дальние горы знают, что означает этот речитатив. Но тени, словно их гонит ветром, мчатся к старику, воют, спешат, теснятся вокруг него, так что вскоре уже не видно хрупкой фигуры, все затягивает пульсирующим туманом, живой клубящейся мутью. Но миг — и тени, словно черные брызги, разлетаются в стороны.
— Сколько на этот раз? — поворачивается к старику гигант-охранник.
— Двое. Они достойны. Он и она...
— Я так и знал.
— Да, она дождалась своего принца.
— Что ж, прощай...
Не ответив, старик исчезает.
И появляется там, откуда пришел — возле погребального костра, на теплой земле, хранящей жар горевшего здесь пламени. Под мрачным, но уже начинающим светлеть небом.
Худой старик медленно встает, разминая затекшие от долгого сидения ноги, так же медленно оборачивается — и видит вдруг блестящие в зарослях кустарника глаза. Еще темно, но старику не привыкать, и мимолетный отблеск серого неба, проскользнувший среди листвы, говорит ему все, что нужно знать.
— Ну-ка, иди сюда! Хватит прятаться!
Из кустов выходит мальчишка — уже не ребенок, но еще и не юноша. Болезненно худой, грязный, одетый в рванину, не скрывающую свежих рубцов на спине. Тех рубцов, что остаются от тяжелой плети, для крепости вымоченной в растворе каменной соли.
— Ну-ка, иди сюда! — повторяет старик.
Мальчик покорно приближается, готовый в любой момент сорваться с места и убежать.
— Думал порыться в пепле и найти что-нибудь из даров, не доеденное пламенем? — старик не спрашивает, он уверен в ответе.
Мальчишка опускает глаза.
— А как же проклятия? Глупый! Ты еще не знаешь, что такое проклятие. Думаешь, хозяин один раз отходил плетью — и все, страшнее страдания не бывает?
Мальчишка вдруг яростно вскидывает голову:
— Мой отец — жрец! Я — не раб! Я... Я ищу...
Старик с сомнением качает головой, но, усмехнувшись, спрашивает:
— Тоже мне — рожденный в свете! Ну-ка, назови все сто восемь имен танцующего бога?
Мальчишка уверенно начинает речитатив, но старик вдруг прерывает его:
— Владыка Горячего Пепла, Проклятый, Тот, Кто Танцует В Пыли? Ты понимаешь, что это значит?
— Мне кажется, что да! Он не боится проклятий, потому что проклят изначально. Проклят самим собой, а страшнее нет проклятия. Он не может обрести покой, Он не может остановиться. То, чего боимся мы, для Него — тот же танец, что и танец о прекрасных цветах Высших миров.
— И ты искал дорогу Проклятого? — удивляется старик. — Обычно этот путь обретают, когда от души не остается ничего, кроме кровавых лохмотьев.
— Я искал Дорогу, — вновь опускает глаза мальчишка.
Старик делает к нему несколько шагов. Касается его иссеченной, гноящейся спины. Рубцы моментально исчезают, болячки и язвы, пятнавшие худое тело, отваливаются сухими струпьями.
— Ну что ж, пойдем. Сегодня мне предстоит несколько дел. Глупые маги готовы заплатить за то, что они считают Силой. Но это — не Сила, просто две души получат свой кусочек счастья и отблагодарят неразумных.
— А ты? — мальчишка искренне удивляется.
— Что — я? — переспрашивает старик. — На мне столько проклятий, что никто не способен мне помочь. Так что если ты ждешь покоя, то возвращайся к тому, кто так старательно украшал твою спину. С ним тебе будет лучше.
Но мальчишка упрямо мотает головой.
Двое проклятых уходят, исчезают в колючем кустарнике с темной, словно лакированной, листвой.
И, как всегда перед рассветом, с реки поднимается туман, укутывает остывшее кострище, высасывает из него последние крохи тепла.
Взойдет солнце — и люди смогут приблизиться к месту погребального огня. Днем здесь будет лишь утоптанная поляна, поросшая короткой жесткой травой, да выжженный круг посредине — как от любого костра, разведенного ради того, чтобы приготовить еду или согреться в холодную промозглую ночь.
Тамара Севернина
Баба Поля
Платье штапельное,
В волосах гребешок,
По-хозяйски булавка на фартуке...
Встала бабушка рано,
Ждет нас каши горшок,
Спят в конфетнице пестрые фантики.
Баба Поля с утра
Месит тесто, оно
Из кастрюли поднимется парусом.
И когда солнце гостем
Заглянет в окно,
Будет рыбник — пирог с сочным палтусом...
Я смакую те дни,
Я их помню на вкус,
Безвозвратно ушли, бездыханные...
Снег прошел
Или сыпала бабушка дуст?
Солнце в печке иль дров полыхание?..
У окошка горюя,
Ты умела простить.
Прилетали ветра, как посыльные...
Только в мыслях могу
Твой покой навестить,
Подкосив свои ноги бессильные.
Помяну твою душу
Куском пирога,
Будто теплого детства отведаю.
Как близка ты мне, бабушка,
Как дорога,
Я, безмолвная, сердцем поведаю.
* * *
Люблю природу за непостоянство.
Еще апрель за холод не прощен,
А ласточки врываются в пространство,
И пульс волны прибрежной учащен.
Подкрашены зеленой акварелью
Все скверы, парки, дворики, сады.
Но соловей в леса зовет свирелью, —
Так пастушки зовут в луга цветы.
Хотя конец весны, — по всем приметам,—
Черемуха еще не хороводит...
Особый смысл в непостоянстве этом,
С предательством оно родства не водит.
* * *
Стремительная,
я живу бегом.
Жизнь длинная,—
поет звонок трамвая.
Но я спешу,
врагов не наживая,
Ни для кого
не становясь врагом.
Наталья Хитрова
Верхнекамский район
Кировская область
* * *
Златоглавой столице привет из российской глубинки
От зачуханных сел, деревень, городков и поселков.
Все нормально у нас, как и прежде — живем по старинке:
Хлеб растим, скот гоняем, да пьем самогонку.
Ты на свой юбилей пригласить нас, наверно, забыла,
Да и где всех упомнить — гостей иностранных хватало.
Мы не шибко в обиде — событье ТВ осветило,
Всем "нежравшим" народом смотрели, как ты ликовала.
Подсчитать мы хотели — сколь денег в трубу улетело —
Миллионов перстов не хватило, что делать — упадок,
Бабы наши в последние годы рожать не хотели,
Но зато у тебя, как мы поняли, полный порядок.
А у нас нищета, хоть работаем денно и нощно,
Каждый рубль на учете, что кровью и потом добытый.
Ждем подмоги, Москва, но а ты, как нарочно,
Все не можешь отставить бокал недопитый.
Говорят, что Москва это гордость и сердце России,
Знать, по чину гуляешь, в наряд подвенечный оделась.
Нас же словом заморским назвали — периферия,
Мы в сияньи твоих куполов — безнадежная серость.
Ты красуйся в веках, будь и славою нашей, и честью,
А не жирным прыщом на измученном теле России.
Мы остались, Столица, последней твоею надеждой
Под названьем убогим — провинция, периферия.
Ольга Юрлова
г.Киров (Вятка)
Литклуб "Молодость"
Непроизвольно вырвалось: "Родина!"
Остановилась. Молчу.
Май на дворе. Мною с детства усвоено:
"Майские" — вот и кричу.
Мальчик, другое совсем поколение,
Что ты смотришь? Иди!
Тетя вдруг вспомнила дедушку Ленина,
И что фашисты — враги.
Мальчик, иди и играй в шварценеггера!
Что ты уставился так?
Тетя не пьяная, тетя не вредная,
Этот платок, будто флаг.
Хочешь, отдам? Пригодится для Робина.
Мне он не нужен, возьми
Тряпочный символ, и знай — это "Родина",
Можешь карать и казнить.
Пусть, как в кино, все взлетает и рушится,
Дуй свою жвачку. Сильней!
Джинсовый мальчик, торчащие уши,
Родиной будешь моей?
Андрей Жигалин
Г. Киров (Вятка)
Музей памяти.
(сокращенный вариант)
В кладовке пыль и дальний писк...
От старой книги пахнет тушью...
Там Мандельштам, как василиск,
Закинул голову петушью.
И Пастернак с оленьим ртом
И семидневными глазами,
За ним — бессонницы гуртом
И пригородные вокзалы.
А Заболоцкого очки
Мерцают чинно и спокойно,
И строчек точные смычки
Травы касаются невольно.
И Лермонтов, пророк обид,
Апостол гордых и спешащих —
Забыть — убить — забыл — убит —
Как дважды два крыла горящих.
И Пушкин, нервный и простой,
Мирской святой и ясный грешник,
Стоящий кротко пред судьбой
И сплевывающий черешни.
Анчаров — клоун и трубач
Космической эпохи,
Меняющий на хохот плач,
На вдохновение вздохи.
Да Горький — нежность босяков,
Прикрытая черствинкой боли.
Как племена без вожаков —
Как тень без солнца, хлеб без соли.
Нахал и нежность, бунт и бой —
О, Маяковский, горло с кровью.
Прикрывший ненависть собой
И поплатившийся любовью.
Есенин, с ликом, словно плес,
Любимец баб и птичий лекарь,
В краю непуганых берез
Пронзенный черным человеком.
Некрасов. Торные пути
Железной сдавленной дорогой.
И к Правде снова не пройти
Руси неспешной и убогой...
И. Бунин, резкий и цветной (может быть простой?)
Как резеда при свете вспышки.
С луной, собакой и женой
Испивший боль не понаслышке.
Набоков, хрупкий и цветной,
Как витражи в соборе сером,
Не побоявшийся спиной
Встать к дрессированным химерам.
Тарковский, древняя гроза.
И корни света — оправданье...
Души больная бирюза,
Пересиявшая страданья!
И Шпаликов, дорожный князь
И постоялец улиц пыльных,
Писал, трезвея и смеясь,
Стихи на лбах автомобильных.
И Саша Черный в белом фраке,
С вишневой трубкою в зубах,
Дверь отворяющий собаке,
С грустинкой в преданных глазах.
Поставлю свечи тем, кто дорог,
Кто жив, кто вечно будет жить!
Простите, что мой стих так долог,
Что не про всех сумел сложить
Слова признательности тихой.
Что, может, резок был слегка —
Поверьте, это не от лиха —
Лишь оперенная рука
Догадывается, кто ею водит...
Олег Юдин
ТРИ ПРЕДУПРЕЖДЕНИЯ СУФИ
Предупреждение Западу.
Если Вы намертво привязаны к хирургическому столу в операционной, а вокруг Вас — бригада врачей, собирающихся вскрыть Вам брюшную полость, расслабьтесь — и Ваша проблема разрешится. Представьте, что:
Вы намертво привязаны к хирургическому столу в операционной, а вокруг Вас — банда психов, убеждённых, что они — бригада врачей, собирающихся вскрыть Вам брюшную полость. Расслабьтесь — и Ваша проблема разрешится. Представьте, что:
Вы не привязаны к хирургическому столу в операционной, а вокруг Вас — банда психов, убеждённых, что они — бригада врачей, собирающихся вскрыть Вам брюшную полость. Расслабьтесь — и Ваша проблема разрешится. Представьте, что:
Вы — в операционной и одеты в халат главного хирурга госпиталя, и неважно, что вокруг Вас — банда психов, убеждённых, что они — бригада врачей, собирающихся вскрыть Вам брюшную полость. Расслабьтесь — и Ваша проблема разрешится. Представьте, что:
Вам снится, будто Вы — в операционной, а вокруг Вас — банда психов, убеждённых, что они — бригада врачей, собирающихся вскрыть Вам брюшную полость. Расслабьтесь — и Ваша проблема разрешится. Представьте, что:
Вы — кинозвезда, снявшаяся в роли, по ходу которой Вы оказываетесь в операционной, а вокруг Вас — банда психов, убеждённых, что они — бригада врачей, собирающихся вскрыть Вам брюшную полость. Расслабьтесь — и Ваша проблема разрешится. Представьте, что:
Вы ради забавы представили, будто Вы — кинозвезда, снявшаяся в роли, по ходу которой Вы оказываетесь в операционной, а вокруг Вас — банда психов, убеждённых, что они — бригада врачей, собирающихся вскрыть Вам брюшную полость. Расслабьтесь — и Ваша проблема разрешится. Представьте, что:
Вы докатились до такого Совершенства, что даже не способны себе ничего представить. Расслабьтесь — и обнаружьте, что у Вас нет никаких проблем.
Кто-то их уже разрешил.
Представьте: всё это — Чистая Правда!
Но, если Вы не согласны с этим, представьте, что:
Предупреждение Востоку.
Существовало под Небесами Аллаха — и сейчас существует — благословенное место, богатое идиотами (прошу благосклонного созерцателя труда сердца, ума и рук моих не причислять сугубо научные термины к сленговым выражениям представителей низших страт общества). Названное место так и называлось: Город Мудрецов.
Было это в то время, которое есть и будет, если ничего непредвиденного не случится — помолимся об этом в наших сердцах!
| Предыдущая глава |
↓ Содержание ↓
↑ Свернуть ↑
| Следующая глава |
