Третий меморандум

"Защитник" медленно полз: было дымно, два или три коттеджа горели, в остальных были выбиты окна, и везде были трупы: рокер, висящий на заборе и утыканый стрелами, как морской еж; несколько ополченцев, у одного вместо головы — кровавая каша, Казакова замутило, но он заставлял себя смотреть, а дергающаяся смотровая щель открывала все новые сценки: горелое пятно, стена, заляпанная кровью и белесыми ошметками, какие-то кроваво-черные клочья; видно, здесь удачно кинули гранату или разорвался снаряд... "Защитник" выполз на пыльный плац, обогнул черный труп со стрелой в затылке, остановился, неторопливо навел орудие на провалы окон. "Ттдоу-тоу-оу", — вдалеке с катера разносили сторожевые вышки вокруг рабских бараков. Пулеметная очередь, бессильно, чиркнула по броне, раздались еще какие-то выстрелы... Странные выстрелы, до боли знакомые... белый флаг в окне, тесня и отпихивая кровожадных ополченцев, откуда-то сбоку в окружении Котов вылезает храбрый Голубев, принимать капитуляцию, но выстрелы... черт, это же мотоциклы! "Назад!" — заорал Казаков, — "Они удирают, назад!", и тут же откликнулся Стась с реки: "Сань, там с тылов дворца дюжина мотоциклов выскочила! Они между рекой и стеной проскочили, сейчас вдоль поля чешут, я не успею!" Казаков знал, что он тоже не успеет, пока вездеход выберется из города, но все же, приказал — назад, к воротам...

Немировский увидел в башни, как одиннадцать черных и красно-чер ных мотоциклов цепочкой выскочили от реки; издали они казались насекомыми, скачущими по полю. И еще он увидел, как наперерез этим насекомым устремилась от бараков серая, нерасчленяемая масса, затрещали далекие выстрелы, но это, казалось, никак не повлияло на массу; три первых мотоцикла накрыло, смяло, они исчезли, остальные заметались и повернули обратно, сдаваться в плен...

ХРОНИКИ ГОЛУБЕВА

"...Таким образом, ставленник экстремистов герцог Константин не процарствовал и двух суток. К сожалению, нам не удалось взять его в плен: во время попытки вырваться из Рокпилса на мотоциклах Константин и его кровавый дружок магистр Лиепиньш были настигнуты и буквально разорваны в клочья обезумевшей толпой освобожденных рабов. Как говорится, собаке — собачья смерть... Мы освободили из подземных казематов дворца своих пленниц, не пострадавших, если не считать нервного потрясения, а также обнаружили там герцога Романа с беременной женой, трех его верных офицеров и еще— какого-то легионера, посаженного туда, якобы, по причине психической болезни. Интересно, что этим психом заинтересовался Казаков, имел с ним пару бесед наедине, после чего тот выздоровел. Я это отношу, конечно, не на счет экстрасенсорных особенностей координатора, а на счет какой-то таинственной информации о сути Переноса, которой он, как я уже отмечал выше, пока не намерен ни с кем делиться...

Во время штурма Рокпилса 19 августа мы потеряли убитыми 17 ополченцев, троих котят и по одному из подразделений Охотников, Следопытов и "стажеров"; кроме того, впоследствии умерло трое раненых — один Охотник и два ополченца. Таким образом, общие наши потери — (не считая сюда потерь среди ополченцев) составили за все время войны, с нападения на Новомосковск по штурм Рокпилса, 20 человек. Во время штурма было убито не менее 20 легионеров. Кроме того, тем же вечером ополченцы линчевали двух пленных и нам с трудом удалось утихомирить толпу. Помимо легионеров Черной и Золотой когорт, мы захватили 35 девиц легкого поведения, пользовавшихся, в отличие от рабынь, свободой, не работавших и служивших рокерам коллективной женой...

Серебряная когорта, расквартированная в Рудном и Теплом Стане, помощи своим при штурме не оказала; правда, одна ала подошла к Рокпилсу, но город уже был занят советскими войсками. Утром 20-го числа от "серебряного" магистра Валчетиса прибыл парламентер: при условии сохранении жизни когорта почти в полном составе сдавалась в плен, только несколько человек одвуконь ушли за Двину; больше о них никто ничего не слышал до сих пор. Вечером того же числа я на "Псе" прибыл в Рудный для принятия капитуляции. Таким образом, на Сто шестьдесят седьмой день Переноса война завершилась; перед нами встала труднейшая задача устройства и организации новых поселков..."

XVIII ГЛАВА

Неси это гордое бремя,

Неблагодарный труд,

Ах, слишком громкие речи

Усталость твою выдают!

Но помни, тем, что ты сделал

И что еще сделать готов —

Молчащий народ измерит

Тебя и твоих богов.

Р. Киплинг

Саднило разбитое колено и болел бок. Сегодня Казаков дважды падал с лошади, но, кажется, под конец все-таки она начала слушаться. По крайней мере, лучше чем вчера. Или позавчера. Казаков поморщился. Дело было на заднем дворе дворца, на узком вытоптанном манеже между каменной стеной и частоколом, так что от лишних глаз его самолюбие было избавлено, а бывшие герцогские конюхи стыдливо отводили глаза, но все равно было неудобно. В сотый раз за всё своё координаторство Александр недобро помянул ноблесс оближ. (Он же, как вы, наверное, помните, паблисити).

С другой стороны, осваивать конный транспорт было необходимо. Интересно, пронюхает ли Валерьян о том, что конюхи, не зная как и угодить освободителю, обучают его верховой езде на лучшем герцогском коне, а конь этот, стерва, белый? Казаков на белом коне въехал в Рокпилс, сжег публичный дом и упразднил науки...

Думая все эти думы, Александр сидел в удобном высоком кресле у узкого, но тянущегося до пола окна. Стекла повылетали при штурме, в остальном же местные энтузиасты постарались придать комнате пристойный вид. Герцог жил неплохо: в его спальне на квадратной атласной кровати Казаков ночевать стеснялся; там сделали лазарет для легкораненых при штурме и особо истощенных рабов. Сам координатор избрал резиденцией этот вот монарший кабинет, демократически спал на кожаном диване, жег ароматные монаршьи свечи и читал Моммзена и "Кама Сутру", стоявших рядышком на полке любимых монаршьих книг. Правда, читать приходилось мало: упразднение публичных домов оказалось не таким легким делом.

За окном два бывших рокера протащили по площади тяжелую волокушу, наполненную какими-то горелыми досками и прочим хламом. Кожаные куртки были порядочно уже извозюканы. "Надо бы их переодеть", — подумал жестокий казаков. — Чего добру пропадать? В рабские же дерюги и переодеть... Пленные третий день обитали в бывших рабских бараках. Во избежание эксцессов их сторожили Следопыты. Весь день пленники занимались ассенизационными работами, особенно неприятно это выглядело позавчера, когда таскали трупы и буквально отдирали от стен и земли засохшие тошнотворные останки. Была жара, в воздухе медленно расползалось сладковатое зловоние... Вчера и сегодня было уже легче — разбирали завалы, сгребали угли на пожарищах. Давно было бы пора отправлять в метрополию, но все никак не доходили руки ...

Женщины тоже... Вечером девятнадцатого в городе творились безобразия. Толпы освобожденных рабов дорвались до погребов некоторых высших офицеров, во дворец их не пустили, Казаков выставил охрану, но полностью остановить реакцию он поостерегся. Слава богу, не дали поджечь город, объяснили, что самим здесь жить, тогда они набросились на панковских баб, на этих красавиц-шлюх... Солнце закатилось в тяжёлые тучи, Казаков с патрулями ходил по лабиринтам улиц, на которые опускались синеватые сумерки и следили только, чтобы не было смертоубийств. Панковатые девицы, простоволосые, растрепанные, полуголые, сбегались ко дворцу, вцеплялись в охранявших его Охотников и котят, слезно молили впустить, ну, те и пускали... Да, ночка получилась. Сам координатор тогда не утерпел, поддался опьянению победной вседозволенности — непременно чтобы там, на герцогской помпезной кровати... Казаков вспомнил душную темноту, опытное, на все согласное — лишь бы не на улицу, к жтим! — податливое тело, бесстыдные руки, — и воровато покраснел. Сейчас он вряд ли узнал бы её в лицо, она его тоже. Вообще, знали про такое падение Главы немногие и падением явно не считали, но все же.... Под утро они заперли "своих" в бывших помещениях герцогини и её гувернанток, остальных разыскали и привели во дворец уже днём. Кое-где случились стычки с пьяными вдрызг горожанами, желавшими замучить легионерских баб до полусмерти, раз уж из их рук вырвали самих легионеров, потом они прибегали, извинялись... Одна девка, кажется, подруга какого-то ротмистра, покончила с собой... Казаков поморщился. А ля гер ком а ля гер, пусть-ка история для беспристрастности вспомнит, как эти девочки похохатывали, глядя на пытки, как они избивали рабынь палками по лицу за то, что те осмелились привлекать взоры рокеров... Кроме того, этой самоубийце сейчас, вероятно, лучше всех. На Земле.

Теперь всякие злоупотребления по женской части были запрещены. Караульный охотник, во время смены бросивший пост, ради того чтобы побаловаться с кокетливой девочкой из герцогской спальни (а там были и такие, которым всё равно с кем, лишь бы было) — вот уже сутки без воды и еды куковал в одиночном, сыром и тёмном каземате, и Казаков собирался промариновать его там ещё с недельку. Разумеется, на воде. Надо знать, когда кидать.... Э-э... камни и когда собирать. Библия оккупанта, так сказать.

Сзади деликатно кашлянули. Казаков обернулся. Молодцеватый котёнок в мешками под глазами ввел заросшего неопрятной бородкой парня в чем-то серо-неопределённом и застыл в дверях.

— Можете идти, спасибо, — сказал Александр. — А вы садитесь.

Это был легионер, даже рыцарь, из первоначальных рокеров, за три недели до войны посаженный в каземат по причине сумасшествия. Сумасшествие заключалось в том, что он внезапно потерял всякое соображение, начал кричать, что только что был дома и просить, чтобы ему прояснили, куда он попал; это сменялось периодами просветления сознания. Казаков полагал, что парня убили на Земле; первая беседа вчера не дала особых результатов, матрициант страшно взволновался и заявил, что ничего не скажет.

— Мне кажется, вас убили на Земле, — тонко и дипломатично начал Казаков новую беседу. Глаза рокера расширились.

— Ты.... вы.... ты кто такой.... Ты издеваешься?

— Я знаю, что вы не псих, — Казаков ласково покивал головой. — если вы до сих пор не догадались ни о чём, то можете радоваться: у вас нет никакой болезни. Я это знаю, — Казаков подчеркнул свои слова. — Когда пришельцы переносили нас на эту планету, они сделали копию и оставили ее на Земле. Когда копию убили, её память подселили к вам в мозг. Вам должно казаться, что последние полгода вы были одновременно там и здесь, так?

— Постойте, Рокер провёл рукой по лбу. — Вы... кто вы тогда такой?

— Неважно, — Александр сделал небрежный жест рукой. — Я хочу знать, что там, не Земле. Я хочу, чтобы вы рассказали мне про свою вторую память...

К сожалению, рокер помнил немногое, из того, что могло заинтересовать Казакова. Когда он увлекался, видимо в пику "здешней" памяти, рассказывал о барах и дискотеках, Казаков его осаживал. С интересом он выслушал повествование о том, как "люберы" приезжали в Питер и были наголову разбиты прямо на вокзале ("мы их везде били. Там били и здесь били", не без самодовольства пояснил рокер), а потом, у "Сайгона" объединенные силы ленинградцев всех мастей разбила наголову славная милиция ("суки, сюда бы их, мусоров"). Под конец рокер увлёкся до того, что, порывшись без спросу в гигантском встроенном шкафу, обнаружил там гитару, и исполнил самую свежуб ("то есть записана она два года назад, но мы только-только достали") песню "Дип пёпла". Казаков не перебивал. С Земли пришла депеша. Странного содержания, но депеша.

— Ладно, — сказал он наконец. — Вот ещё что. Ты никому не расскажешь о нашем разговоре. Был псих, вылечился, все дела. Во-первых, всё равно тебе никто не поверит; во-вторых, я твоё молчание — или болтливость — учту на суде. Ясно, нет?

— Ясно. — Рокер отложил гитару, вскочил. Казаков, повысив голос, позвал котёнка; котёнок появился, имея вид, ошарашенный подслушанным концертом, и увёл рокера.

Теперь этому парню, так же, как и Казакову, оставалась одна жизнь. Правда, у него она была обычного масштаба.

Координатор выглянул в окно и присвистнул. На площади слонялось несколько человек, худых, производящих странное впечатление одеждой — штопаные кожаные с содранными эмблемами, тщательно выстиранные мешковатые штаны... Это были народные представители от Рокпилса, Конезаводска и Люберец. Александр сбежал к ним, на ходу напяливая и застёгивая куртку, хоть и было жарко. Предстояли официальные дела. Собственно, пока эти представители были никем; народ пока никак не управлялся, он отъедался по рыцарским погребам и отдыхал, охрана города, надзор за мусорщиками-легионерами и прочие функции исполняла оккупационная армия. Как было дело в Люберцах, Александр вообще не знал, туда нога освободителей даже не ступала; в Рудном и теплом Стане второй лень сидел Голубев и занимался теми же проблемами, представители оттуда ожидались завтра. Посёоки нуманитариев (до сих пор безымянные) декларативно заявили, что присоединяются к ТСРГ и сегодня, как радировали оттуда, даже вышли на уборку урожая и отработали аж четыре часа; их представители тоже ожидались завтра, и можно было открывать конференцию. Но этих вот зорошо бы обработать заранее. Так сказать, разделяй и властвуй...

Рн додумывал, уже подходя к депутатам. Те при виде столь явного начальника, подобрались. Депутата от Рокпилса Казаков знал в лицо: этакая колоритная фигура, невысокий ладный крепыш-блондин, Толя Луканин, один из "дембелей", вдребезги разругался с коллегами ещё в марте, был нещадно бит, переведён в рабы, по слухам, готовил бунт: как бы то ни было, он всегда вносил некое организующее начало, ходил с десятком друщей, в Дикую ночь помогал патрулям, уговаривая наиболее буйных...

Любер был с измождённой физиономией, но вообще-то сильно напоминал молодого бычка; четырнадцатичасовая сельхозфизкультура пошла его бицепсам на пользу. Он сразу взял быка за рога.

— Мы уже организовали правление, — сказал он. И вчера, и сегодня уже шли работы. Мы хотим к вам присоединиться, вообще-то, но мы ничего о вас не знаем.

— Да мы, собственно, тоже, — Луконин мило улыбнулся. — Знаем, что хорошие ребята, но хотелось бы поконкретнее...

— Вот сейчас этим и займемся. — пообещал координатор. — Прошу ко мне. Я временно сижу в кабинете герцога, — слегка извиняючись добавил он, — но в принципе этот дворец стоило бы отдать под больницу или роддом. У вас как с этой проблемой?

ДНЕВНИК КАЗАКОВА

".. 23 августа. ... Какие мы хорошие, какие мы советские, в то же время, реверанс в сторону любера, какие мы правильные и могучие, как заботимся о прогрессе и законности. Рассказал о своих идеях касательно того, что мы представители Земли, что на нас смотрят, что нужно сплочённо и вместе и изо всех сил... Разошелся, как на митинге. Сидят, в рот смотрят: я так понимаю, непривычно — какой-никакой, а глава государства, и вот так с ними балакает. Потом брагу достал. Потом Луконин гитару взял. Он же, стервец, кээспэшник! Он же мне "Майдан" пел! И "Предательство", и "Мы с тобой", и вообще я там размяк совершенно неприлично для главы государства, но, кажется, друзья мои размякли ещё быстрее. Черт, так хорошо сидели, тут вылез этот любер, начал требовать, чтобы им всех легионеров выдали для повешения за яйца. Объяснил я ему всё про дешёвую рабочую силу, Луконин слева захлопал его по плечу, этот... Иванов справа. Любер признал ошибку и предложил ещё выпить, что и исполнили... На меня эти песни такую тоску зелёную нагнали, что был бы матрициант — пошёл бы и застрелился. Потом Иванов и любер засопели с непривычки, а мы с Анатолием, как лепшие кореша, мимо обалдевших постовых — в город, к друзьям и подругам, как он выразился. Флот, КСП, жил в Беляево... Я буду не я, если не станет он консулом. Впрочем, этот и так станет. Нет, картинка: теллурийская ночь, два полумесяца, кто-то в степи воет, а здесь — косттры на площади, кружки людей, опять до боли знакомые и родные песни, и опять девчонки — бледные, одни глаза, но какие глаза! И брага эта...