Меченый. (Меченый - 1)

Пока десница срывала с пояса клевец, я подцепил ногой щиколотку мальчишки в рыжем жиппоне и драных кожаных брюках, выколол ему глаза и чуть не оглох от его истошного вопля. Потом скользнул влево, уходя от удара ножом, и запоздало понял смысл донесшихся до меня слов:

— Хватит дергаться, дура! А то сломаю обе руки!!!

После этого бой превратился в отрывистые картины, почти не связанные друг с другом:

...Кисть с зажатым в ней кинжалом на миг замерла между рукоятью чекана и моим правым запястьем, а потом резко опустилась вниз.

Хрустнула ломающаяся кость.

Перед глазами мелькнули ослабевшие пальцы, из которых медленно вываливался кинжал. И пол с обрывком чьего-то плаща...

...Клюв коротко клюнул за чью-то ключицу. И тут же выскользнул из раны, освобождая дорогу рвущейся к потолку багряной струе...

...Неосмотрительно выставленное вперед колено медленно смялось под пяткой чекана. А через мгновение клюв дотянулся до вытаращенного глаза седобородого дядьки в до блеска отполированной кольчуге.

Вошел. Чуть ли не по рукоять. Дядька начал валиться навзничь и открыл мне жирный затылок мужика в алом жиппоне, стоящего на коленях над моей Ларкой и пытающегося развязать мотню...

Я ударил. Изо всех сил: клюв, перебив позвоночник, пробил горло и выглянул между ключиц. Замерев хорошо если на расстоянии ладони от испуганного лица сестры.

Она вытаращила глаза, вырвала кисти из захвата, уперлась руками в грудь насильника и попыталась его оттолкнуть. Куда там — тело обмякло и... мне пришлось приложить все силы, чтобы уронить его на пол...

— Сзади... — одними губами произнесла Ларка, и я упал. На нее. Чтобы уйти от удара в спину.

Меч просвистел выше. И я, скатившись на пол, лягнул сапогом в оказавшееся рядом колено. А когда атаковавший меня мужик начал клониться вперед, взметнулся вверх и ткнул его пальцами в глаза...

— Па-а-аскуда-а-а... — протяжно завыл он, выронил клинок и закрыл лицо руками.

В количестве и внешнем виде перстней, 'украшающих' его пальцы, была какая-то неправильность. Поэтому, сместившись в сторону, я отправил его не к Двуликому, а в долгое-долгое забытье. Потом заметил шевеление у двери и подобрал с пола клевец: надо было упокоить недобитков. И разобраться с метателем ножей...

Глава 23. Баронесса Мэйнария д'Атерн.

Третий день второй десятины третьего лиственя.

...Капелька крови, сорвавшаяся с клюва чекана, падает мне на грудь и расплывается по коже безобразным красным пятном. А на отточенном острие начинает набухать вторая.

Почти задохнувшись от смрадного выдоха в лицо, непонимающе таращу глаза на окрашенный алым кусок стали, возникший в горле насильника. Снова дергаюсь, рвусь из последних сил... и вдруг понимаю, что мои руки свободны!

Изо всех сил упираюсь руками в его грудь, скольжу пальцами по потной и покрытой густым волосом коже, пытаюсь оттолкнуть наваливающееся на меня тело и чувствую, как меня вдавливает в ложе.

Не хватает воздуха...

Судорожно вдыхаю, слышу жуткое клокотание в его груди и натыкаюсь взглядом на льющуюся из его рта струйку смешанной с кровью слюны...

Меня передергивает от омерзения. Бьюсь, пытаясь сдвинуть колени, и вдруг ощущаю, что навалившийся на меня мужик начинает валиться в сторону!

Толкаю... Яростно, на выдохе... И вижу, как из-за его спины возникает забрызганное кровью лицо Бездушного...

Несколько мгновений не верю своим глазам. Потом начинаю открывать рот, чтобы заорать от счастья, и вдруг замечаю расплывчатую тень за его спиной...

Взгляд выхватывает тусклую серую полосу, только-только устремляющуюся вперед, и я выдыхаю:

— Сзади...

Широченная шея с чудовищно вздутыми венами летит мне в лицо. Небритый подбородок больно бьет в нос, и я на пару мгновений слепну от боли...

Перед глазами мелькают разноцветные пятна, а из глаз сами собой льются слезы.

Пытаюсь вдохнуть... Чувствую, что тяжесть, придавливавшая меня к ложу, куда-то исчезла. Потом откуда-то издалека слышу жуткий хруст и истошный крик:

— Паскуда-а-а!!!

Смахиваю с лица слезы, таращу глаза, чтобы хоть что-то видеть, и чувствую, что мои губы расплываются в дурацкой улыбке: Кром жив! Он стоит на ногах. А тот мужик, который пытался ударить его мечом, клонится вперед. И прижимает грязные пальцы с обломанными ногтями к лицу, изгвазданному кроваво-красной кашицей.

Мелькает кулак Меченого — и мужик падает на пол, как подрубленный.

'Добей!!!' — шепчу я и прикусываю губу — Кром, наклонившись, поднимает с пола свой чекан. И коротко бьет им по чьему-то черепу...

...Некоторое время тупо смотрю, как он добивает раненых, а потом вдруг начинаю чувствовать все усиливающееся жжение в разбитых губах.

Прикасаюсь к ним пальцами и ужасаюсь: они опухли и превратились во что-то жуткое.

Через вечность вспоминаю про разбитый нос, аккуратно ощупываю его и облегченно вздыхаю: он не сломан. Хотя и основательно разбит.

'Заживет...' — мелькает на краю сознания.

Приподнимаюсь на локте, убираю с лица слипшиеся волосы... и натыкаюсь взглядом на свою обнаженную грудь, заляпанную кровью и слюнями.

Непонимающе пялюсь на обрывки нижней рубашки, приклеившиеся к животу, и вдруг понимаю, что вижу себя всю!!! От груди и до середины бедер...

Вспыхиваю. Жмурюсь... Запоздало понимаю, что надо чем-нибудь прикрыться, и вспоминаю, что лежу на плаще... Прикрываю рукой грудь, вскакиваю... чувствую боль в подвернувшейся стопе...

Взгляд натыкается на бьющийся в агонии труп под моими ногами, а потом в затылке вспыхивает солнце...

...С трудом открыв глаза, я увидела над собой бледное, как полотно, лицо Крома. И его пальцы, сжимающие кусок тряпки, намазанной чем-то грязно-желтым.

Ощущения пришли потом — когда тряпка коснулась моего лица и осторожно нанесла мазь на верхнюю губу: у меня закружилась голова, начало саднить в затылке и неприятно жечь внутреннюю поверхность правого бедра.

— Вы упали и ударились головой... — глухо буркнул Меченый.

Я вспомнила, как и зачем вставала... и почувствовала, что сгораю от стыда: он видел меня голой! И не только видел, но и... — ощущения в бедре многократно усилились, и я, дико перепугавшись, рванулась изо всех сил и ткнула пальцами в... плотную повязку, сдавливающую верхнюю часть ноги!

— Ножом зацепили. Когда резали шоссы... — увидев ужас в моих глазах, буркнул Бездушный. — Кровило... Сильно... Перевязал...

Я закрыла глаза и закусила губу, чтобы не застонать. Она тут же полыхнула болью, а рот наполнился омерзительной горечью.

Кром возмущенно зашипел:

— Ну-у-у!!! Губы ж разбиты!!!

'Разбиты?' — мысленно повторила я и зажмурилась...

— С-сука!!! Кусаться вздумала?! — с лица мужика в некогда роскошном коралловом жиппоне мгновенно пропадает улыбка, а перед моими глазами мелькает смазанная тень...

Удар... Голову отбрасывает назад... А откуда-то издалека раздается клацанье зубов...

Запоздало понимаю, что зубы — мои. Ужасаюсь. Пытаюсь удержать равновесие и не успеваю перехватить тянущуюся ко мне руку...

Падаю на ложе... Слышу хруст рвущейся ткани и вижу, как разлетаются в разные стороны крючки от камзола...

Понимание того, что меня чуть было не ссильничали, резануло душу, как острый-преострый нож, напрочь вымело из нее все мысли. И... почти ослепило меня яркими, как вспышка факела в ночи, ощущениями: я снова чувствовала пальцы, сминающие грудь и бедра, ощущала смрадный запах из перекошенных ртов, видела похотливые улыбки и обещающие взгляды. Мою кожу жгли пятна крови и слюны, а спину давили складки плаща, в который меня вминали...

Я закрыла глаза руками и, почувствовав запах его пота, разрыдалась...

...Слезы лились сплошным потоком, но успокоения не приносили: чем дальше, тем более грязной я себя ощущала. И тем сильнее мне хотелось умереть. А когда я вспомнила, что сама открыла дверь этим зверям, то почувствовала себя никчемной и никому не нужной.

— Все уже закончилось... — донеслось до меня откуда-то издалека.

А потом к пальцам прикоснулось что-то мокрое и холодное.

— Давай, я помою вам руки?

Его слова прошли мимо меня — я дрожала, как осиновый лист, и пыталась спрятаться от своих мыслей...

...— Ну, вот и все... — донеслось до меня через вечность. — Сейчас я выволоку наружу трупы, потом принесу воды и приготовлю поесть...

Скрипнуло ложе. Я почувствовала, что он встал, и перед моим внутренним взором сразу же возникли картины из недавнего прошлого — как Кром уходил на охоту, как я закрывала за ним дверь... и как открыла ее на не его стук.

...— Гля, Данила, деффка!

— Ага... Ку-у-уда па-а-алез? Ма-а-ая!!!

Ощущение, что они где-то рядом, за дверью, было таким четким, что у меня оборвалось сердце. А из груди вырвался полу-стон, полу-всхлип:

— Не уходи!

— Я тут, рядом! — после небольшой паузы отозвался Меченый. — Уволоку их на ту поляну...

— Я с тобой... — выдохнула я. Потом встала и, почувствовав головокружение, изо всех сил вцепилась в его руку.

Кром встревоженно посмотрел мне в глаза и сокрушенно покачал головой:

— Вам лучше прилечь...

При этом руку он вырывать не стал. И даже не поморщился! А в его взгляде вместо ожидаемой брезгливости или презрения я увидела искреннее сочувствие!

Этого не могло быть! Однако было: он смотрел на меня так же, как отец. Или мама. И от его взгляда пустоты в моей душе становилось все меньше и меньше...

...Мы стояли так целую вечность. До тех пор, пока Кром не пошатнулся, а на его губах не возникла виноватая улыбка:

— Благословение Двуликого сжигает все силы... Если я не поем и не отлежусь хотя бы день — умру. А мне еще надо вынести трупы и повесить на место дверь...

'Я боюсь остаться одна...' — хотела сказать я. Но, заметив капельки пота, выступившие у него на лбу и крыльях носа, и оценив лихорадочный блеск глаз и их нездоровую желтизну, заставила себя кивнуть:

— Хорошо. Я подожду. Только не уходи далеко, ладно?

...Ушел. К роднику. Но не сразу — сначала вытащил наружу трупы, разжег огонь в очаге, кое-как приладил на место дверь, взял котелок и пообещал не задерживаться.

Я кивнула, проводила его взглядом, потом торопливо села, вжалась спиной в стену, обхватила колени руками и попробовала не трястись. С таким же успехом можно было не дышать. Или не чувствовать тошнотворный запах мочи и крови, пропитавший все и вся.

'Он рядом! Вот-вот вернется!' — не переставая, твердила я. И все сильнее и сильнее вжималась в стену.

А когда дверь, подвешенная на ремнях, скрипнула и распахнулась, я на всякий случай зажмурилась. И открыла глаза только тогда, когда услышала его голос:

— Это я...

Глава 24. Баронесса Мэйнария д'Атерн.

Пятый день второй десятины третьего лиственя.

— С-сука!!! Кусаться вздумала?! — лесовик кривит губы в жуткой усмешке и делает шаг вперед.

Отшатываюсь и вскрикиваю от боли: рванувшийся ко мне мужик хватает меня за волосы, одним движением наматывает их на свой кулак и демонстративно трясет им перед моим лицом.

Пытаюсь вырваться, выдираю себе клок волос и... не могу: лицо лесовика вдруг оказывается на расстоянии ладони, и я четко вижу родинку на его носу и черные волоски, торчащие из ноздрей.

— Вот и попалась! — ухмыляется он, тянется к моему камзолу и медленно, с наслаждением, принимается развязывать шнуровку.

Отлетает крючок. За ним — второй. Из-под камзола выглядывает отороченный кружевами ворот нижней рубашки и кулон, подаренный мне отцом в день совершеннолетия.

Исцарапанные пальцы хватают за белоснежную ткань, отводят ее в сторону, обнажая грудь, и я, справившись с оцепенением, пытаюсь вцепиться ногтями в полубезумные глаза.

Пытаюсь... И вдруг с ужасом понимаю, что не могу пошевелить рукой!

Вскрикиваю... и слышу голос Бездушного:

— Ваша милость, это сон! Проснитесь...

— Сон? — трясущимися губами переспрашиваю я, открываю глаза и чувствую, что трясусь, как осиновый лист.

— Да...

В комнате, еле-еле освещенной отблесками света от почти прогоревших углей, фигура Крома, сидящего на краю моего ложа, кажется сгустком тьмы. Но я, скорее почувствовав, чем разглядев его десницу, хватаю ее обеими руками и прижимаю к себе: он — живой, теплый и может защитить меня от лесовиков...

Меченый понимает! Так как не выдергивает ее из моих пальцев, а еле слышно говорит:

— Я посижу рядом... Теперь все будет хорошо...

Вдыхаю, запоздало ощущаю смрад, пропитавший все и вся, и с трудом сдерживаю рвущийся наружу стон: я — не дома, а в залитом кровью охотничьем домике! Наедине со слугой Бога-Отступника!!!

Выпускаю его теплые пальцы, пытаюсь отодвинуться подальше и вскрикиваю от боли — прядь волос, попавшая под мое же бедро, мешает шевелиться!

Кром встревоженно наклоняется ко мне и, тараща глаза, пытается понять, что вызвало этот вскрик.

Освобождаю волосы. Потом прислушиваюсь к приглушенному рычанию, повизгиванию и клацанью зубов, раздающимся снаружи, и перепуганно спрашиваю:

— Волки?

— Да... Стая вернулась...

Ежусь от накатившего озноба, закрываю глаза... и тут же их открываю: перед внутренним взором появляются окровавленные пасти и обезображенные человеческие останки...

— День-два — и уйдут... — успокаивает меня Бездушный.

'Уйдут...' — содрогаясь от омерзения, мысленно поддакиваю ему я. — 'Когда сожрут лесовиков и обглодают их кости...'

— Не бойтесь... — вздыхает он, наклоняется вперед, и я, решив, что он собирается встать и уйти к своей лавке, вскрикиваю:

— Не уходи! Ну, пожалуйста!!!

— Не уйду... — обещает он. И я, опустив взгляд, тянусь к его руке.

Так — не страшно...

...Бездушный молчит.

И в его молчании нет ни презрения, ни усталости, ни недовольства — только сочувствие. Поэтому я еще сильнее сжимаю пальцы и закрываю глаза. Не для того, чтобы уснуть — просто, зажмурившись, легче убедить себя в том, что это рука папы.

А еще мне почему-то кажется, что так я смогу отвлечься от кошмарных воспоминаний...

...Отвлекаюсь. Но почему-то вспоминаю не родителей, не брата, не безбедную жизнь в Атерне, а все того же Бездушного. Вернее, его посох. И вдруг понимаю, что за сутки с лишним, прошедшие с момента появления лесовиков, на нем не появилось ни одной новой зарубки.

И это нельзя объяснить ни слабостью Крома после Благословения Двуликого, ни болью в его снова закровившей ране: когда надо, он делает гораздо более тяжелые вещи: разжигает очаг, готовит еду и даже колет дрова.

А еще я понимаю, что Кром не испытывает никакого облегчения от выпитых душ — наткнувшись взглядом на засохшие пятна крови, он хмурится, играет желваками, раздувает ноздри. Может виновато посмотреть на меня. Так, словно считает себя ответственным за появление лесовиков . Но не улыбается. Никогда.

При этом он прикасается к Посоху Тьмы так же часто, как и раньше. Разве что теперь проводит пальцами не по уже имеющимся зарубкам, а по той части Пути, которая пока чистая.

А ведь, если верить словам брата Димитрия, после такого количества убийств он просто обязан млеть от счастья! Или... нет — лесовиков было много. Значит, он должен завершить свой Путь и отправиться к Двуликому за Темным Посмертием.