Дэвид Вебер "Брат по мечу" (Бог войны)

* * *

Чердан впился взглядом в дрожащие, скулящие обломки на своем алтаре, и в его сверкающих глазах закипела подпитываемая ужасом ярость. Гнев не был надлежащей частью ритуала. Гнев разрушил сосредоточенность, разбавил дистиллированную чистоту жестокости, совершенную технику агонии, необходимую для служения Скорпиону. Чердан знал это, но это знание мало что значило по сравнению с его собственным страхом и яростью к жертве, которая каким-то образом умудрилась бросать вызов ему и всем его многолетним навыкам и тренировкам в течение почти часа.

Он зарычал и снова потянулся за своим ножом.

* * *

Тело Трейна дернулось. Раскаленный добела разряд разорвал связь с ним, взорвавшись глубоко внутри него, а затем он шумно выдохнул и откинулся на каменный пол. Он больше не был по-настоящему в сознании, но какая-то элементарная часть его чувствовала невыразимую благодарность души молодой женщины в тот момент, когда она нашла благословенное облегчение в смерти. В этот момент она точно осознала, что он сделал для нее, и еще мгновение поддерживала связь между ними, разделяя с ним бесконечно открывающуюся перед ней радостную перспективу, давая ему хотя бы мельком увидеть, что он выиграл для них обоих.

Затем она ушла, и Трейн Элдарфро сделал свой первый глубокий, наполняющий легкие вдох более чем за час.

* * *

Чердан застыл, уставившись на алтарь с недоверием и внезапным, удушающим ужасом.

Он почувствовал, как его помощники, шатаясь, отступили назад, почувствовал, как они повернулись, чтобы бежать, но его собственные мышцы были заморожены. Не было никакого смысла убегать.

Его взгляд скользнул к ножу в его руке. Ножу, который никогда его не подводил... до сегодняшнего дня.

Он все еще смотрел на это, когда путы, удерживающие демона, исчезли вместе с последним остатком жизненной энергии жертвы.

* * *

Гарсалт поднялся с колен, глядя вниз на кровавые отпечатки рук, оставленные помощниками Чердана на его тунике. Он начал тянуться к ним, затем остановился. Кровь не была в новинку для него — ни один волшебник не достигал ранга и авторитета, которыми он пользовался в иерархии Карнэйдосы, не изучив способы колдовства крови — и все же в этой крови было что-то другое. Он почувствовал в ней силу, подобную кислоте, и его рука отдернулась, как будто ее ужалили.

И вот тогда звуки с другой стороны двери камеры внезапно изменились.

Всего на мгновение он не смог до конца осознать произошедшую перемену. Потом он понял — это была тишина. Больше не было ни пения, ни криков, была только тишина, и огромная тяжесть свалилась с него, когда он понял, что Чердан все-таки завершил ритуал.

Он все еще поворачивался к двери камеры с огромной улыбкой облегчения, когда она взорвалась бурей расколотого дерева, и огромный чешуйчатый коготь прорвался сквозь обломки.

* * *

— Стой!

Произнесенное глубоким голосом слово команды заставило Хоутона и Джека Машиту мгновенно повиноваться. Их головы повернулись к Базелу, но градани не смотрел на них. Его глаза были закрыты, уши прижаты, а мышцы на челюсти бугрились.

Базел лишь смутно осознавал присутствие своих спутников, когда почувствовал, как демон вырвался на свободу. Существо было совершенно не связано, свободно принимать свои собственные решения, выбирать своих жертв, и Базел мог ощутить нарастающую бурю его ликующего голода.

<Уолшарно!> — закричала его мысль.

<Я чувствую это, брат!> последовал ответ, и они снова слились в одно целое, несмотря на расстояние между ними.

Базел наблюдал глазами скакуна, как вся вершина холма погрузилась в залитую дождем темноту. Демон вырвался из огромного кратера, возвышаясь на фоне пронизанных молниями облаков в короне ядовито-зеленого сияния. Он был в два раза больше тех, с кем они уже сталкивались, и из его работающих челюстей и черных, как ночь, жвал посыпались ужасные куски последних оруженосцев храма. Он возвышался в небесах, вопя о своем триумфе и голоде, и ужас его прихода пронесся перед ним, как какой-то черный ураган.

Но затем он остановился. Огромная бесформенная голова повернулась, склонившись набок, и уставилась вниз на единственную яркую голубую звезду, пылающую на лугах у подножия разрушенного холма.

Он снова взревел, и ему ответил вызывающий лошадиный свист, прорезавший дождь, как собственная труба Томанака. Уолшарно, сын Матигана и Йортандро, уставился на своего огромного врага, и острое, как игла, копье синей силы прорезало тьму. Оно врезалось в болезненно-зеленый ореол демона, и существо снова завизжало — на этот раз не столько от боли, сколько от ярости, — когда очищающее лазурное сияние Томанака взорвалось на нем.

Вихревой штормовой фронт с ревом вырвался наружу, и вспыхнул ослепительный свет, отражаясь от брюха грозовых облаков, запечатлевая гонимую ветром дикость лугов в своем актиническом сиянии. Демон взвыл, изливаясь из оскверненной земли под проливной дождь, стекая с холма к скакуну, и Уолшарно остался на месте.

Он был не один. Базел был с ним, соединенный разумом с разумом и душой с душой, подкрепляя дикую, свирепую силу жеребца каждой унцией своего собственного стихийного упрямства, своей собственной ярости. И Томанак был с ними обоими, протягивая руку, открываясь им, предлагая им все, к чему любой смертный — даже его защитники — мог прикоснуться и выжить. Они вложили свою силу, свой непреклонный отказ уступать в это сверкающее копье света, и уникальный сплав мужества смертных и ярости, смешанный с силой их божества, выковал и придал форму этому тарану необузданной энергии, изливающейся из Уолшарно.

Демон закричал, корчась в муках, но продолжая наступать, и Базел сжал кулаки, прислонившись лбом к каменной стене туннеля, в то время как он проникал все глубже и глубже. Он поднял все, что лежало внутри него, и почувствовал, как титанический конфликт колеблется, раскачиваясь взад и вперед.

А потом он почувствовал что-то еще, другое присутствие, и потянулся к нему. На мгновение он понятия не имел, что это было. Оно сияло своим собственным отказом уступать, своим собственным яростным вызовом, почти как другой защитник Томанака, и все же не совсем. И когда оно снова потянулось к нему, он внезапно понял это.

Третье смертное присутствие присоединилось к борьбе. Ему не хватало Ража Базела, не хватало свирепой дикости Уолшарно, но у него была своя собственная неутолимая сила. Его стальной стержень решимости и долга, его неприятие Тьмы и сила воли, которая может умереть, но никогда не будет сломлена. И когда он объединился с Базелом и Уолшарно, он открыл третий канал для Томанака. Свежий прилив энергии хлынул в них, и титанический кабель энергии, бушующий из Уолшарно, запульсировал с новой силой, с новой яростью.

Демон сделал паузу. Его голова и крылья хлестали, жвалы яростно щелкали ножницами, а когти прорезали огромные борозды в том, что осталось от склона холма. Он вызывающе завизжал... но также остановился. Зеленая корона вокруг него вспыхнула ярче, горячее, колеблясь, как молния, по мере того, как поток неприятия Томанака прокладывал себе путь сквозь нее дюйм за дюймом. Ужасающее сотрясение этого конфликта, казалось, потрясло землю. Исходящее от него необузданное сияние было видно за пятьдесят миль. Грозовые тучи над холмом отступили, сгорели, открыв дыру для звезд, и все еще сохранялось невыносимое равновесие.

Он держался, и держался, и держался. А потом, без предупреждения, он внезапно накренился.

Была одна, последняя ослепительная вспышка света. Огненное кольцо прокатилось по разрушенному склону холма, распространяясь во всех направлениях, как приливная волна синего великолепия, и демон исчез.

XVIII

— Думаю, Кен и Джек давно собрались домой, Венсит, — пророкотал Базел.

Он и волшебник стояли с Хоутоном в пятидесяти ярдах от "Крутой мамы", когда восходящее солнце заливало золотым светом изрытые и разрушенные руины того, что когда-то было большим холмом. Большая часть этого холма обрушилась в русло ручья у его подножия, и за ним уже образовался большой пруд или скромное озеро. Освобожденные пленники — более шестидесяти детей и одиннадцать выживших взрослых — сидели на мокрой, омытой дождем траве над медленно расширяющейся полосой воды, глядя на голубое небо и солнечный свет, которые они никогда не ожидали увидеть снова.

Базел и Уолшарно исцелили их раны, а очищающая сила Томанака притупила худшие воспоминания, избавила от самых ужасных кошмаров.

Трейн Элдарфро сидел с ними. Лицо мага было измученным, глаза наполнены тенями, но глубокое, неописуемое чувство покоя охватило его.

Машита и Уолшарно были гораздо ближе к БТ. Капрал достал свою цифровую камеру, деловито делая снимки обломков, поврежденного транспортного средства и — особенно! — эффектно умерших демонов, разбросанных по всему ландшафту. Уолшарно, который продолжал находить весьма забавным восхищение знатока лошадей из Монтаны, любезно позировал среди демонов, торжествующе водрузив одно массивное переднее копыто на раздробленный рогатый череп, а свою собственную голову высоко вскинув в благородной победе.

Хоутону на самом деле не хотелось думать о том, как разведчики отреагируют на маленький фотоальбом Джека.

— Полагаю, пришло время мне начать выяснять, как именно доставить их туда, — признал Венсит через мгновение в ответ на вопрос Базела и улыбнулся сержанту-артиллеристу. — Знаешь, я просто был немного занят.

— Оправдания, оправдания, — ответил Хоутон с ответной улыбкой. Затем он посмотрел на свой потрепанный БТ и покачал головой. — С другой стороны, я не совсем уверен, что отправить нас домой — лучший вариант. Когда лейтенант Алварес увидит это!..

— Ну, что касается этого, — медленно сказал Базел, глядя на слабое голубое свечение, видимое только защитнику Томанака, которое даже сейчас цеплялось за Хоутона, — я думаю о том, как мы могли бы найти здесь место для тебя, Брат по мечу. — Хоутон поднял глаза, слегка расширившиеся при виде обращения Базела, и градани серьезно улыбнулся ему. — Без тебя мы бы не остановили этого демона. Это делает тебя одним из нас... А мужчине никогда не хватает братьев по мечу, чтобы прикрывать его спину.

— Я... — Хоутон сделал паузу и прочистил горло. — Я польщен твоим предложением, — сказал он тогда, заставляя себя отбросить привычную броню легкомыслия и соответствовать готовности Базела говорить правду о своих чувствах. — Глубоко польщен... Брат по мечу. Но у меня есть обязательства, клятвы, которые я дал своей собственной вселенной и своей собственной стране.

— Не сомневаюсь, что так оно и есть, — согласился Базел. — Тем не менее, у человека есть право делать выбор, который он заслужил своими действиями. Я думаю, что вы с Джеком оба подпадаете под эту категорию.

— Это заманчиво, — откровенно сказал Хоутон. — Очень заманчиво. На самом деле...

Морской пехотинец замолчал, его глаза расширились, когда кто-то другой шагнул из бесконечности в настоящее.

Кеннет Хоутон никогда раньше не видел Томанака Орфро, Бога войны и Судьи князей, но он сразу узнал его. Божество стояло перед ними, наполовину выше Базела ростом, карие глаза и волосы блестели в утреннем свете. Скрещенные булава и меч его ордена сверкали на груди его простого зеленого плаща, а за спиной в ножнах висел огромный меч. Сила его присутствия была подобна кулаку, но в ней не было ни угрозы, ни высокомерия, и он улыбнулся.

— Я ведь предупреждал тебя и Уолшарно, что вы найдете братьев в странных местах, не так ли, Базел?

Хоутон не верил, что голос может быть еще более глубоким и звучным, чем у Базела, но Томанаку это легко удалось.

— Да, так ты и говорил, — согласился Базел, поворачиваясь лицом к своему божеству. — И я думаю о том, как бы мне поскорее оставить его у себя.

— Я знаю. — Томанак посмотрел вниз на Хоутона, и свечение вокруг морского пехотинца усилилось. Но затем бог покачал головой. — Я знаю, — повторил он, — и я был бы очень рад видеть сержанта-артиллериста Хоутона в числе моих клинков. Но это не его место, Базел.

Базел начал открывать рот, затем решительно закрыл его, и Томанак усмехнулся. Звук разнесся по утру, как музыка, и двое или трое детей у воды громко рассмеялись.

— Бывают времена, Базел, — сказал Томанак. — О, бывают времена. Но я вижу, что даже у твоего упрямства есть пределы.

— Я бы так не сказал, — ответил Базел. — Если ты хочешь "упрямства", то у меня есть все, что тебе может понадобиться. Но я думаю, что это больше, чем ты сказал.

— Потому что так оно и есть, — согласился Томанак. — И не только клятвы, о которых он уже упоминал, но и обязательства, которые должен выполнять любой человек чести, если он хочет быть верен себе. Это было бы достаточной причиной, но есть и более веская и гораздо более важная причина.

Он снова обратил свое внимание на Хоутона и покачал головой.

— Я знаю, о чем ты думаешь, Кеннет Хоутон, — пророкотал он. — И ты ошибаешься.

— Ошибаюсь? — повторил Хоутон, и Томанак кивнул.

— Ты думаешь, что то, что случилось с тобой за последний день или около того, было твоим спасением. Что ты заново открыл разницу между добром и злом — причину, по которой необходимо выбирать между ними. И ты боишься, что если ты вернешься в свое время, в свое место, без своей Гвинн, без такого четкого выбора, ты потеряешь эту уверенность.

Глаза Хоутона дрогнули при упоминании его мертвой жены, но он продолжал спокойно смотреть Томанаку в глаза, и бог войны кивнул.

— Я знаю, чего ты боишься и почему, — мягко сказал он. — Ваша вселенная сильно отличается от этой. Это не мое, так же как и это не твое, но я это знаю. И так же, как ты посетил эту, я посетил твою. Как я объяснил Базелу, все вселенные едины в каком-то смысле, даже несмотря на то, что каждая из них уникальна. И точно так же, как Базел и Уолшарно существуют в десятках, или дюжинах, или даже сотнях и тысячах других вселенных, ты тоже существуешь. В некоторых из них ты хорошо знаешь Базела и Уолшарно. В других вы никогда не встречались... и никогда не встретитесь. Но в каждой вселенной, в которой вы живете, вам, как и им, приходится принимать решения. И, как и они, ты делаешь их верно.

— Но...

— Я не говорил, что ты всегда уверен в своих решениях, — мягко прервал его Томанак. — Я сказал только, что ты хорошо выбираешь. Ты подвергал сомнению свой выбор в твоем собственном мире. Действительно, ты винил себя за то, что вообще не смог выбрать. Но правда в том, что ты всегда выбирал, и выбор, который ты сделал, был достоин человека, которого любила Гвинн Хоутон. Мужчины, которого она все еще любит.

Глаза Хоутона загорелись, и огромная рука на мгновение мягко легла ему на плечо.

— Твоя вселенная — не моя, Кеннет Хоутон, но часть тебя всегда будет моей. Базел может сказать тебе, что я знаю своих, и я знаю тебя. В другой вселенной даже я могу быть кем-то другим, но все равно я буду знать тебя как своего, когда бы мы ни встретились, где бы мы ни встретились. И я буду с гордостью заявлять о тебе, как о своем собственном. Но теперь я должен отправить тебя домой. У тебя там еще есть дела и люди, которые зависят от тебя. Так что иди домой, Кеннет Хоутон. Иди домой, помня все, что здесь произошло, и помня это обещание: когда-нибудь ты снова встретишься с Базелом, и твоя Гвинн будет с тобой, когда ты это сделаешь.