Дорогой подарок (продолжение Помолвки по-рокуэльски)

— Извините? — с издевкой повторила Феоне, ее голос упал до свистящего шепота. — Извините? — она вскочила. — Вы думаете, что этим отделаетесь? Вы что, совсем с ума сошли?! Мало нам Совета Араны, так еще и ваши дикие выходки! Не прошло и часа, как об этой мерзости узнал весь Кармель, Рамону пришлось приносить извинения епископу Медонскому!

Глаза мальчишки изумленно распахнулись, он метнул в герцога отчаянно-виноватый взгляд и покраснел до ушей.

— Ах вот как? Вы удивлены? — прошипела наставница. — Да как вам вообще в голову пришло... — она выразительно смолкла, гневно раздувая ноздри; Фабиан тоже начал злиться. — Вы полагаете, что извинятся за вашу дурь — это прямая обязанность его сиятельства? Что покрывать ваши выходки...

— Это не дурь! — закричал подросток. — Робийяр сам виноват! Он оскорбил... томоэ и меня тоже!

— Молчать!! Как вы смеете повышать голос! Вы, глупый мальчишка...

— Феоне, уймись, он уже понял, — ровно сказал эмпат. — Оставь нас, я сам поговорю с ним.

— Поговорить? Его надо выпороть! — свирепо фыркнув на прощание, волшебница хлопнула дверью.

— Подойдите. Ближе. Снимайте камзол, — приказал томоэ. Фабиан вспыхнул, но стал послушно расстегивать крючки. Как же Рамон догадался? Повязку мальчик наложил себе сам, но с самолечением у юного мага было туго. К тому же, полукровка не стал пристегивать к камзолу рукава, а сорочка была очень тонкой. Рамон встал с подоконника, развязал воротник фабиановой рубашки и спустил ее с правого плеча. Мальчик залился краской до самой шеи, не понимая, почему и обозлившись еще больше, но уже на себя.

— Опять поцапались с аргасским юношеством? — герцог поставил на стол аптечный ларец и стал разматывать повязку.

Подросток насупился. Аргасское юношество категорически не нравилось рокуэлльскому, а потому цапались они с завидной регулярностью.

— И как, успешно? — Рамон промокнул длинную ранку тампоном с обеззараживающим зельем. Фабиан поморщился. В отличие от зелья, ладонь томоэ, сжимающая его руку чуть выше локтя, почему-то вызывала приятные, но неопределенные ощущения. Теплая ладонь вокруг локтя заставляла непонятно почему краснеть... Юный маг досадливо нахмурился. Когда герцог закончил с перевязкой и убрал руку, мальчика кольнуло легкое сожаление.

— Томоэ, — Фабиан наконец набрался смелости и потянул его за рукав. — Томоэ, я... убил аргассца.

— Знаю, — отозвался Рамон таким тоном, что полукровка понял — томоэ пришлось извиняться и за это тоже. Мальчик опустил голову. Он ждал немедленной кары и изрядно удивился, когда сюзерен спокойно поинтересовался:

— За что ж вы так его?

— Он меня оскорбил, — буркнул вьюнош и исподлобья глянул на опекуна.

— В это я верю, — лениво протянул герцог. — Не думаю, что вы станете убивать аргассцев совсем уж без причины. Итак, в чем же было дело?

Мальчишка сжал кулаки, наливаясь праведным гневом.

— Он сказал... про нашу личную жизнь.

— Разве у нас может быть совместная личная жизнь? — вскинул бровь Рамон. Фабиан отвел взгляд. Ясно — опять сплетни о хадизарском грехе: аргассцы повторяются. Они пестуют эту выдумку, как редкий заморский цветок, и это уже становится скучным, придумали бы что-нибудь поновее, что ли...

— Отстояли вашу честь?

— Да!

— Зря.

— П-почему? — изумленно запнулся воспитанник.

— Теперь все будут уверены, что раз вы позволяете себе такие поступки, то у нас и впрямь близость.

Мальчик виновато опустил ресницы, комкая край скатерти.

— Впрочем, сейчас меня больше интересует не это, — продолжал Рамон, — а причины, по которым вы вдруг вздумали поизмываться над юным Робийяром.

Фабиан сильно закусил губу, но скатерть истязать перестал. В его душе все взбурлило от злобы, но как рассказать — он не знал. Полу-оборотень беспомощно посмотрел на Рамона, но эмпат молчал — он хотел, чтобы мальчик наконец выучился говорить о своих чувствах, а не только невнятно бурчать.

— Итак?

— Он... он сказал, — с трудом выдавил полукровка. — Этот Робийяр, — подросток выплюнул фамилию, как ругательство; он вновь вцепился в скатерть, тяжело дыша, скрутил ее и, полыхнув на опекуна кошачьими глазами, закричал:

— Он назвал меня мужеложцем! Он сказал так, как будто это прямо легко и весело! Как будто это для меня... веселое занятие! — на скулах вспыхнули пятна, — Как будто... он вообще не задумался, что это такое и... и... И словно это самое нормальное для меня дело! Он никогда... он даже не подумал, потому... потому что он кретин!! Он ничего не понимает! А я хотел, чтобы понял! Вот, — утихнув, закончил мальчик.

— Ясно, — после паузы сказал эмпат. Вот ведь юный идиот! Интересно, почему Бьяно оставил его в живых? Воспитанник без колебаний убивает и за меньшее; по всей Рокуэлле уже ходят слухи о самом юном и самом жестоком телохранителе томоэ. — Но вы же понимаете, как это выглядело со стороны? — Фабиан вздохнул. Герцог приложил ладонь к его щеке, и она жарко вспыхнула под пальцами томоэ. Воспитуемый по-кошачьи потерся щекой о руку опекуна.

— Я готов понести наказание.

— Полагаю, что отношение к вам ваших друзей будет достаточным наказанием, — усмехнулся Рамон. Полукровка вздрогнул — ему несложно было представить, что скажет о его выходке Миро. Черт, да с ним же вообще разговаривать не будут!

— Ну и хватит об этом, я хотел обсудить с вами кое-что другое, — томоэ позвонил. — Орчату и два бокала, — велел он слуге и сел в кресло. Фабиан напряженно маялся у стола. — Бьяно, оставьте же вы скатерть! Идите сюда.

Мальчишка, как принято у рокуэльцев, сел на подушки у ног Рамона и положил голову к нему на колени. Ладонь томоэ тут же взъерошила волосы юного мага. Полукровка мурлыкнул и прикрыл глаза, уткнувшись лицом в руку опекуна. С тех пор, как между ним и герцогом случилось что-то странное в Остенлибе — перед тем, как мальчику в последний раз приснился Равизо — Фабиан стал очень тонко чувствовать малейшую перемену в настроении томоэ.

Сейчас он точно знал, что Рамон устал, раздосадован, расстроен и даже растерян, и при этом мальчик почти физически ощущал, как герцог успокаивается от прикосновений к нему.

Впрочем, полу-оборотень не имел ничего против прикосновений Рамона. Он разрешал своему сеньору то, что не позволял больше никому — например, сейчас его сиятельство теребил острый чувствительный кончик уха полукровки.

Вошел слуга, поставил на стол кувшин "орехового молока" и с поклоном вышел.

— Феоне меня теперь ненавидит, да? — спросил мальчик, поднимаясь и разливая орчату по бокалам. Рамон вздохнул. Отношения чародейки и Фабиана сильно испортились в последнее время.

— Я бы не стал так говорить, — осторожно начал герцог, принимая бокал. — Скорее, она разочарована тем, что ты уже не ребенок, которого можно потискать.

— Всегда ненавидел, когда меня тискали, — буркнул Бьяно, прикладываясь к орчате.

Рамон молча пил; воспитанник снова устроился на подушках, небрежно привалившись плечом к его коленям.

Вот от этого чародейка и бесилась. Пока Фабиан был трогательным большеглазым ребенком, она еще как-то терпела, что ему достается львиная доля внимания Рамона, но трогательное дитя превратилось в длинноногого подростка, и ревность Феоне вспыхнула с силой порохового заряда.

— Нет, ну почему? — допытывался Фабиан. — Что я ей плохого сделал?

— Ничего. В том-то и дело.

— То есть? — нахмурился мальчик.

— Она ревнует, Бьяно.

Полукровка чуть не захлебнулся орчатой. Эмпат сочувственно похлопал его по спине.

— Она чего, совсем? — мальчишка поднял на Рамона слезящиеся от кашля глаза.

— Не то что бы, но она хотела быть единственной, — и это еще мягко сказано. Рамон сам ощущал, что его связь с подростком крепнет день ото дня, и даже себе боялся признаться, что Фабиан стал для него чем-то вроде наркотика для гашишиста.

— Ну и что ей мешает? — агрессивно уточнил Фабиан. — Я на ее место не претендую, — со всей силой подросткового сарказма добавил он.

— Вы слишком желчны для столь юного возраста, — строго ответил Рамон.

Фабиан молча утирался салфеткой. Он тоже не хотел, чтобы между ним и герцогом кто-то стоял. О боги, подумал эмпат, к тому времени, когда эти двое его поделят, он поседеет от их обоюдных переживаний.

— Ну и скажите ей, чтоб не волновалась, — буркнул отрок.

— Нет, Бьяно, это ты ей сам скажешь. И извинишься.

— Но я же!.. — возмущенно вскинулся Фабиан, Рамон наклонился и провел пальцами по его лицу. Мальчик злорадно усмехнулся: Феоне не могла похвастать такой глубокой связью с герцогом.

"И вообще, он с ней просто спит", — подумал мальчишка.

— Как вы думаете, — спросил Фабиан, задерживая руку томоэ, — почему это случилось? Там, в Майбурге. И что это такое?

Эмпат отнял ладонь. Иногда Фабиан задавал неудобные вопросы, а Рамон "храбро" лгал, потому что никак не мог набраться смелости рассказать ему правду.

— Бьяно, ты знаешь, в чем суть моих затруднений с Советом Араны? — спросил эмпат, чтобы отвлечься.

Фабиан молча покачал головой. Ему давно не нравилось то, что происходило в Кармеле: все эти шепотки за спиной, елейные улыбочки кефалонцев, презрительные физиономии аргассцев, но он никак не мог понять, в чем дело.

— Это связано с Остенлибским инцидентом.

Подросток удивленно посмотрел на Рамона:

— Что? Но ведь это было так давно!

— Не давно, а три года назад.

— Н-но... почему же они так долго копались?

— Бьяно, они же не деревенского конокрада ловят. Пока эмиссары провели расследование, пока они все раскопали, пока...

— А что они раскопали? — спросил Фабиан, глядя герцогу в глаза. Рамон замолчал. Воспитанник пытливо смотрел на него, а он в очередной раз решал вопрос — что будет, если он скажет? Или подождать, пока мальчик сам поймет? Тем более, что он не сможет рассказать того, что не знает...

Подросток, однако, пришел к своим выводам и напряженно привстал:

— Если вы там что-то сделали из-за меня...

Герцог прижал ладонь к его губам.

— Отчасти из-за вас, но я ни минуты в этом не раскаиваюсь. Я сделал глупость... хотя, конечно, князь не мог казнить аргасского подданного. Но я-то мог прикончить этого Робийяра! — с горечью вскричал томоэ, подумав, что имя "Робийяр" в его доме стало нарицательным.

— Значит, из-за меня, — полукровка опустил голову, напряженно сопя. — А если вы отдадите меня им и скажете, что это я виноват?

Рамон расхохотался.

— Бьяно, не мели чепухи! Ты им ни к чему, они охотятся на крупного зверя, — и, отсмеявшись, продолжил: — Если эмиссарам удастся доказать, что Остенлибский инцидент не был несчастным случаем, то у Аргаса и Кефалони будет великолепный предлог отдать меня под Суд Паладинов и поделить Рокуэллу.

— И вы это так оставите?!

— Почему вы так думаете?

— А почему вы все время смеетесь, как будто вам наплевать?!

Рамон снова засмеялся, и Фабиан обиженно надулся. Но подросток негодовал так забавно, что трудно было удержаться.

— Конечно, нет. И потому я прошу вас воздержаться от, хммм... выяснения отношений с аргассцами, что бы они ни говорили.

— Д-да, — понурился Фабиан, — от меня опять одни неприятности? Ведь там, в Остенлибе — вы сделали это из-за меня...

— Оставьте это идиотское самобичевание, — поморщился Рамон. — Не сомневайтесь, не будь Остенлибского инцидента, они бы придрались к чему-нибудь еще.

Герцог снова взъерошил волосы полукровки, тот в ответ невесело улыбнулся, попытался встать...

— Ай!

— Извини! — спохватился герцог: его перстни запутались в волосах мальчишки, и Фабиан застыл в скособоченной позе, словно томоэ драл его за волосы. Рамон принялся выпутывать кольца из шевелюры воспитанника; подросток зафыркал и наконец засмеялся, обняв опекуна за талию для пущей устойчивости.

Рамон никогда не считал странной привычку Бьяно ластиться к нему, когда они оставались наедине — детство у Фабиана было несахарным. К тому же ни на кого другого нежность мальчишки не распространялась, он терпеть не мог прикосновений, хотя... на глубокие декольте кармелок уже заглядывался. Рамон хмыкнул. Пора уж...

— А я так хотел, — вдруг жалобно протянул Фабиан, — Феоне назадавала мне кучу превращающих заклинаний, а практиковаться не на ком! Разве что на аргассцах...

— Бьяно, — Рамон сделал суровое лицо, — не смейте ни во что превращать аргассцев!

— Я пошутил, — мурлыкнув, полу-оборотень потерся щекой о грудь герцога, щекоча горячим дыханием. — А точно нельзя?

— Зверек!

— Ладно-ладно, не буду, — Фабиан оторвался от Рамона, проверил, сколько волос осталось на макушке, и, перекинув камзол через плечо, ушел к себе.

В ставни хлестал ливень. Мальчик-слуга, радуясь, что он внутри дома, а не снаружи, вошел в гостиную, чтобы растопить камин, и едва не споткнулся.

Камин уже горел, и перед ним стоял какой-то юноша, с ног до головы закутанный в темный плащ.

— Э-э... — пролепетал мальчишка. Гость вытянул руки к огню, и слуга понял, что это не юноша, а женщина, одетая в мужской костюм. Был уже глубокий вечер, комнату освещало только пламя в камине, и мальчик видел лишь тонкие изящные руки, да массивный аметистовый перстень на безымянном пальце гостьи.

— Иди к хозяевам, мальчик, — велел низкий бархатистый голос. — Скажи, что я пришла.

Слуга судорожно закивал и опрометью кинулся в кабинет эмиссара — перстень на руке женщины горел, как глаз кошки, и даже дурак понял бы, что перед ним — магичка....

Джеймс Олсен был мужчиной весьма массивным, можно даже сказать — полным, но по лестнице скатился вдвое быстрее слуги. Эмиссар — слишком мелкая сошка, чтобы заставлять ждать даму, которая его посетила.

— О, донна Феоне, какая честь, я сейчас же прикажу...

— Уймитесь, Олсен, меня все устраивает.

Подобных слов и тона, которым они были сказаны, эмиссар не потерпел бы ни от кого другого, но сейчас молча оперся о стол, переводя дух и не решаясь сесть. Он тоже ничего не видел, кроме белых рук, протянутых к огню, и сапог, но в личности гостьи не сомневался.

— И вы, донна Феоне, все же решили...

Чародейка громко фыркнула из-под капюшона.

— Я решила вас выслушать, Олсен, не больше... но и не меньше.

Эмиссар закусил губу. Он терпеть не мог великих магов, особенно баб, но сам не отличался выдающимися способностями к волшебству, и потому вынужден был лебезить перед ними.

"Но все же она пришла, — удовлетворенно подумал Олсен. — Значит, испугалась. Ведь Совет Араны может найти управу и на нее".

— Не надейтесь взять меня на испуг, — из глубин темной ткани донесся смешок. — Я не Хейнрих, чтобы впасть в трепет от вида вашего эмиссарского значка.

— Но вы все же здесь, донна, — сквозь зубы сказал Олсен.

— Кто в доле, Джеймс?

— Пр... стите? — поперхнулся эмиссар. Волшебница скрестила руки на груди, и маг, за неимением лучшего, сосредоточился на ее сапогах. Пообещав все припомнить в свое время.

— Кого еще купили? — в голосе Верховной рокуэльской волшебницы прорезалось раздражение. — Епископ Медонский, аргасский консул, кефалонский консул, кто еще?