Потом я просто сидел на лавочке, ничего не делая. Поднялся, когда уже подошло время обеда. Чтобы меня не поняли неправильно: больничная еда невкусная. Но для пятнадцатилетнего парня, поправляющегося после болезни, утоление голода — вопрос жизни и смерти.
Я вернулся в корпус, прошел через фойе и направился к лифтам. Двери одного из них как раз начали закрываться, так что я быстренько протиснулся между створками.
В лифте уже кто-то был.
— Ой, простите, — тут же извинился я за бесцеремонность. Но как только разглядел своего попутчика, у меня вырвалось "ах".
Это была девушка в школьной форме.
Темно-синий блейзер — точно такой же, как на Юкари Сакураги вчера. Значит, она тоже ходит в Северную среднюю школу Йомиямы? Но разве днем она не должна быть на уроках?
Девушка была невысокая, худощавая, с тонкими, андрогинными чертами лица. Коротко стриженные иссиня-черные волосы. Кожа, наоборот, совершенно белая. Не уверен, как это называется, но выглядела она как белый воск, если выражаться старомодно. И вдобавок...
Сильнее всего мое внимание привлекла белая повязка, закрывающая ее левый глаз. У этой девушки что, какая-то глазная болезнь? Или травма?
Моя голова была настолько загружена этими мыслями, что я, к своему стыду, слишком поздно заметил, в каком направлении едет выбранный мной лифт. Он шел вниз, не вверх. То есть я направлялся не на верхние этажи, а в подвал.
Я взглянул на панель и увидел, что горит кнопка "B2". Нажав кнопку своего этажа, я неожиданно для самого себя обратился к девушке с повязкой.
— Прошу прощения, ты учишься в "Северном Ёми"?
Девушка ничего не ответила, лишь еле заметно кивнула. Никакой другой реакции проявлять она явно не собиралась.
— Ты едешь на второй подвальный этаж? У тебя там какое-то дело?
— Да.
— Но там же -
— Мне надо туда кое-что отнести.
Ее голос звучал холодно и безжизненно, будто из него откачали все эмоции.
— Меня там ждут. Моя бедная вторая половинка.
Пока я стоял как вкопанный под влиянием этих загадочных слов, лифт остановился и двери открылись.
Девушка с повязкой на глазу молча скользнула мимо меня и вышла в коридор; ее ноги шагали совершенно беззвучно. Что-то мертвенно бледное выглядывало из-за ее рук, крепко прижатых к груди. Мои глаза прилипли к этому чему-то. Что-то белое, крохотная кукольная рука...
— Эй! — позвал я, придержав двери лифта и высунувшись из него по плечи. — Тебя как зовут?
Девушка, единственный человек в этом полутемном коридоре, среагировала на мой голос, остановившись. Но не обернулась.
— Мей, — коротко ответила она. — Мей... Мисаки.
И снова двинулась прочь, будто скользя по линолеуму. Я смотрел ей в спину, не дыша, ощущая какую-то беспомощность и в то же время предчувствие, для описания которого не мог найти слов.
Второй подвальный этаж больничного стационара.
Здесь не то что больничных палат — не было даже процедурных кабинетов и комнат для персонала. Это я как-то автоматически узнал, пока лежал. Здесь был только склад, аппаратная и — в этом я был уверен — морг...
...Так или иначе.
Это была моя первая встреча со странной девушкой по имени Мей. Позже я узнал, что "Мисаки" пишется с помощью кандзи, означающих "видеть мыс", а кандзи "Мей" означает "звук", но к тому времени апрель уже кончился и начался май.
К оглавлению
Глава 2. Май I
1
— Рей-тян. Доброе утро.
Должен признать, звучало сперва миленько; однако чем больше я слушал этот пронзительный голос, тем неуютнее от него становилось. Не знаю, о чем эта тварь думала, но когда тебя в такую рань так энергично будят — это реальный геморрой.
— Рей-тян. Доброе утро, Рей-тян.
Рей-тян — это твое имя вообще-то. ...Но, разумеется, мое раздраженное бурчание никакого эффекта не произвело. Потому что его адресатом был не человек, а птица.
Майна, которую держали бабушка с дедушкой.
Бабушка сказала, что, судя по маленькому размеру, это, предположительно, самка. Звали птицу Рей-тян, и ей было — тут идет еще одно "предположительно" — года два. Позапрошлой осенью бабушка с дедушкой ее просто так вдруг взяли и купили в зоомагазине.
Квадратная клетка, в которой она (...предположительно) жила, стояла на краю крыльца, обращенного в сад. По-видимому, это была особая клетка для майн, сооруженная из толстых бамбуковых прутьев.
— Доброе утро, Рей-тян. Доброе утро...
6 мая, среда, утро.
Я проснулся просто ужасно рано — в шестом часу.
За десять дней, проведенных в больнице, в меня хорошо въелся режим "рано ложиться, рано вставать", но все равно, не в пять же утра. Накануне я лег за полночь, а для пятнадцатилетнего подростка, пытающегося быть здоровым, недосып — это просто ужасно.
"Еще часок покемарю", — с этой мыслью я снова закрыл глаза. Сомневаясь, впрочем, что мне удастся заснуть. В итоге через пять минут я сдался, выбрался из постели и прямо в пижаме отправился в ванную.
— О, Коити-тян, как ты рано сегодня!
Бабушка вышла из своей комнаты, когда я умылся и почистил зубы. Она оглядела меня с головы до ног и с немного встревоженным видом спросила:
— Ты себя хорошо чувствуешь?
— Отлично. Просто рано проснулся, только и всего.
— Ну хорошо тогда. Ты только не перенапрягайся.
— Ну я же говорю, все отлично.
Я небрежно улыбнулся и постучал себя по груди. И -
Это случилось, как только я вернулся в свою спальню (она же мой кабинет) на втором этаже, раздумывая, как бы убить время до завтрака. Мой мобильник, который я оставил на столе заряжаться, вдруг зазвонил.
Кто это? В такую рань...
Мое недоумение длилось лишь миг. Столь гнусное время для того, чтобы позвонить мне, способен выбрать лишь один человек.
— Эй, привет. Как жизнь?
Едва взяв телефон, я услышал жизнерадостный голос, принадлежащий, как я и ожидал, отцу.
— Тут, в Индии, два часа ночи. И жара страшная.
— Что случилось?
— Да ничего не случилось. Ты ведь сегодня в первый раз идешь в школу? Вот, решил позвонить, тебя подбодрить. Скажи спасибо.
— А, ага.
— Как у тебя дела в смысле самочувствия? Ты достаточно отдыхаешь после выписки? Ведь...
Посреди фразы его голос вдруг захрипел и стал совершенно неразборчивым. Я кинул взгляд на ЖК-дисплей — индикатор уровня сигнала показывал одну полоску. И даже она то гасла, то появлялась.
— ...Ты слушаешь, Коити?
— Погоди. У меня тут плохой сигнал.
Еще отвечая, я вышел из комнаты, потом принялся бродить по дому в поисках места, где сигнал был бы получше... и нашел в итоге у выхода на крыльцо, где стояла клетка майны Рей-тян.
— В смысле самочувствия все отлично. Можешь не волноваться, — ответил я на предыдущий вопрос и открыл стеклянную дверь, ведущую на крыльцо. Я еще в день выписки позвонил отцу и рассказал, что со мной случилось и как меня лечили.
— Да, а почему ты звонишь в такую рань? Здесь всего полшестого.
— Ты же наверняка нервничаешь перед первым походом в новую школу. И вдобавок еще не до конца отошел от болезни. Поэтому ты рано встал — угадал?
Блин, он хорошо меня знает.
— Просто ты такой. Стараешься казаться сильным, но на самом деле ты очень чувствительный. Это ты в отца пошел.
— Ты хотел сказать, в маму?
— Ну, может быть, но... — тон отца немного изменился, потом он продолжил: — Что касается этого твоего пневмоторакса, не думай о нем больше, чем нужно. Я не думал, когда был молодым.
— Что?.. Не думал? Я про это от тебя раньше не слышал.
— Я упустил возможность поделиться с тобой полгода назад. Не хотел выслушивать, что это наследственное, и так далее.
— ...А это наследственное?
— Мой второй приступ случился через год после первого, но затем рецидивов не было. Так что если оно действительно наследственное, то теперь тебе беспокоиться не о чем.
— Было бы неплохо.
— Это легочная болезнь. Теперь тебе придется бросить курить.
— Я не курю!
— В любом случае — просто скажи себе, что третьего раза не будет, и держи хвост пистолетом! А... ну, правда, все равно не очень перенапрягайся.
— Знаю, знаю. Не буду.
— Отлично. Передавай привет бабушке с дедушкой. В Индии такая жара!
На этом разговор закончился. Протяжно выдохнув, я вышел в дверь, которую открыл раньше, и сел на крыльцо. И тут же Рей-тян, словно поджидавшая этого момента, снова завела ту же песенку.
— Доброе утро, Рей-тян. Доброе утро.
Я лениво глядел по сторонам, не обращая на нее внимания.
Живая изгородь из цветущих красных азалий в утреннем тумане была такой красивой. В саду был небольшой прудик; я слышал, раньше дедушка держал там карпов кои, но сейчас ни одной рыбы видно не было. Похоже, за прудиком толком никто не ухаживал. Вода была мутная, грязно-зеленая.
— Рей-тян. Доброе утро, Рей-тян.
Майна гнула свою линию так настойчиво, что в конце концов достала меня, и я ответил:
— Понял, понял. Доброе утро, Рей-тян. Ты с самого утра бодрее некуда.
— Бодрее. Бодрее, — она (...предположительно) продолжила выдавать свой репертуар человеческих слов. — Бодрее... давай бодрее.
Конечно, все это вовсе не было каким-то грандиозным событием, разговором человека и птицы. Но все равно мне захотелось улыбнуться.
— Угу. Спасибо, — ответил я.
2
Накануне я после ужина беседовал с Рейко-сан.
Она использовала в качестве кабинета и спальни уютный домик на заднем дворе и часто уединялась там, вернувшись с работы, но, конечно, не каждый день. В тот вечер, когда у меня случился пневмоторакс, например, она смотрела телек в гостиной. Однако всей семьей мы собирались за ужином ровно ноль раз.
— Ну что, хочешь узнать про "Семь тайн Северного Ёми"?
Мой первый день в школе (дубль два) должен был начаться завтра, сразу после выходных, и Рейко-сан, конечно, это знала. Думаю, она не забыла обещание, которое дала мне, когда пришла навестить меня в больницу.
— Я ведь уже сказала, что в Северном Ёми всё немного по-другому, да?
— Ага, ты говорила.
Бабушка, закончив прибираться после ужина, сделала нам кофе. Рейко-сан пригубила (у нее был черный) и продолжила:
— Ну что? Хочешь узнать?
Глядя на меня через стол, она слабо улыбнулась. Как всегда, я нервничал, хоть и старался держаться спокойно, однако принял вызов.
— Э... ага. Но, это, вряд ли будет очень прикольно узнать их все разом.
Она сказала, что в Северном Ёми "немного по-другому", но, скорей всего, это просто мелкие отличия в одних и тех же байках. Где-нибудь в школе есть лестница, у которой появляется лишняя ступенька, или пропадает одна, или гипсовые бюсты в кабинете рисования вдруг начинают плакать кровавыми слезами, или еще что-нибудь в том же духе.
— Хотя бы одну или две для начала.
Я подумал, что, если буду их знать, это поможет мне завязать разговор с новыми одноклассниками.
— Ладно, тогда я тебе расскажу ту, которую узнала раньше всего, очень давно. Для начала.
И Рейко-сан рассказала мне "таинственную историю" про сарайчик для животных, расположенный за спортзалом.
Однажды утром кролики и морские свинки, которых там держали, вдруг исчезли. Дверь сарая была сломана, внутри обнаружились громадные пятна крови. Школа связалась с полицией, которая подняла большой шум, но ни исчезнувших животных, ни виновника так и не нашла. Сарайчик вскоре снесли, но на его месте иногда появляются забрызганные кровью кролики и морские свинки (или их призраки?).
— В этой истории есть одна странная деталь, — с серьезным видом продолжила Рейко-сан. — Исследовав кровавые пятна, оставшиеся в сарае, полиция установила, что кровь не принадлежала ни кроликам, ни свинкам. Это была человеческая кровь. Четвертая группа, резус-отрицательная.
Услышав это, я невольно прошептал:
— Уаа. А поблизости никого не было, кто сильно поранился? Или пропал?
— Абсолютно никого.
— Хмм.
— Ну что, разве не загадочно?
— Хмм. Но с этой деталью история больше похожа на детективную, чем на "про призраков". У нее, может, есть реальная разгадка.
— Кто знает.
Затем Рейко-сан выполнила второе свое обещание и рассказала мне несколько "Основных принципов Северного Ёми".
Номер один: если ты на крыше школы и слышишь воронье карканье, то, возвращаясь, должен шагнуть на лестницу левой ногой.
Номер два: когда учишься в третьем классе, нельзя падать на дороге, идущей с холма от задних ворот школы.
Эти два пункта смахивали на древние суеверия. Если нарушишь N1 и шагнешь не левой ногой, то в течение месяца поранишься. Если нарушишь N2 и упадешь на холме, то завалишь экзамены в старшую школу. Так всех предупреждали.
Однако "номер три" нарушил традицию и оказался неприятно реалистичным.
— Ты обязан подчиняться любому решению класса, — произнесла Рейко-сан все с тем же серьезным выражением лица. — В школе К**, куда ты ходил в Токио, довольно либеральные порядки, хоть это и частная школа-эскалатор, верно? Там ценятся стремления каждого отдельного ученика. В захолустных муниципальных школах, таких как Северный Ёми, все наоборот. Важен не сам человек, а то, как он взаимодействует с коллективом. Поэтому...
Поэтому, фактически, даже если что-то кажется мне неправильным, я должен стиснуть зубы и делать, как все? Ну, это не так уж трудно. Иногда я и в старой школе так поступал, в той или иной мере...
Я чуть опустил голову и поднес чашку с кофе к губам. Рейко-сан продолжила говорить, по-прежнему с серьезным лицом. Четвертый основной принцип Северного Ёми...
— Коити-тян!
Жизнерадостный голос бабушки прервал мои тихие размышления.
Я сидел на крыльце, обняв колени, по-прежнему в пижаме. Просто сидеть, подставляя себя спокойному утреннему воздуху и ласковому солнечному свету, было так приятно, что я чуть не пустил корни.
— Коити-тян, пора завтракать!
Судя по голосу, она стояла у лестницы внизу и звала, обращаясь на второй этаж.
Пора завтракать... что, уже? Я глянул на настенные часы. Было почти семь... стоп, сколько? Я что, целый час тут торчал, уставившись в пространство? Да что со мной?
— Пора кушать, Коити.
Это произнес уже не бабушкин голос, а скрипучий голос деда. И где-то совсем рядом.
Я вздрогнул и обернулся.
Голос доносился из комнаты на восемь татами, отделенной от крыльца раздвижной дверью. Я совершенно не заметил, как дедушка туда вошел. Когда я осторожно открыл дверь, он сидел перед установленным там буддистским алтарем, одетый в тонкую коричневую кофту поверх пижамы.
— О. Доброе утро, дедушка.
— Да, да. Доброе утро, — медленно ответил он. — Сегодня ты тоже идешь в больницу, Коити?
— Меня выписали уже, дедушка. Сегодня я в школу иду. В школу.
— Оо, в школу. Конечно же.
Дедушка был очень низенький и щуплый; когда он сидел на полу, сгорбившись, то смахивал на морщинистую обезьянку, украшающую алтарь. Ему совершенно точно было за семьдесят. В последние два-три года он сильно сдал и практически во всем начал проявлять признаки старческого слабоумия.
