Жертвы Северной войны

— Так вы думаете, что, примени вы алхимию, они бы совсем обезумели? — спросила Мари инспектора.

— Да, конечно, — Альфонс Элрик кивнул. — Они ведь знали, что Шульман — алхимик. И тогда на расследовании можно ставить крест... Хотя мне и так любопытно, что я здесь могу нарасследовать. Никто ничего не знает, — он зевнул.

— Спать хотите? — участливо спросила Мари.

— Да...

— Если хотите, я вам в изоляторе постелю. Там нормальная кровать.

— Да я вроде как у сержанта остановился... и чемодан там остался... — майор с сомнением глянул в окно, потом зевнул еще раз.

— Вам же бриться с утра не надо? — спросила Мари. — Бритва не нужна. А душ и у сержанта на улице.

— Действительно, — Альфонс Элрик зевнул в третий раз. — Только я не хотел бы злоупотреблять вашим гостеприимством...

— Никакого злоупотребления, — фыркнула Мари. — Медпункт — одна половина дома. Мое жилье — другая. Ничего страшного. А вам с вашей ногой лучше лишний раз по улице не ходить. У сержанта с женой трое детей, у них и так места мало.

— Значит, так тому и быть, — улыбнулся бывший майор. Мари в очередной раз подивилась тому, какая у него приятная улыбка. Она бы и не подумала, что у живого человека может такая быть.

И Мари ушла готовить постель.

Бонусы:

Ал: Все по Фрейду, судари мои, все по Фрейду... Мне нравятся высокие темноволосые женщины, которые хорошо дерутся и носят белые халаты. Ну что ж, если бы мне нравились маленькие блондинки в красном и с отвратительным характером, это было бы тревожней...

Глава 3. Бессонная лунная ночь.

Вечер был исключительно хорош... наверное. Там, за окном, и сверчки пели, и луна светила где-то в высокой поэтичности над мохнатым лесом. И лягушки квакали. Да, лягушки — это очень важно. Они многое добавляют если уж не к красоте ночи, то к звуковому оформлению — точно. Но вот беда: Мари было уж никак не до них.

Она лежала в кровати и понимала, что не уснет.

Муторно ей было. Все никак из головы не уходила поляна, и люди, и выражение их лиц. Она же всех их знала... ну, по большей части. Нет, Мари было не привыкать, что ее знакомые вдруг шли на нее всем скопом войной — но то было в приюте. И даже там такого уже не случалось после того, как она попала под покровительство Кита. Когда Мари удалось из приюта вырваться, она решила, что уж тут-то и начнется "нормальная жизнь", где такому просто не место. Выходит, место есть, и еще как?.. Выходит, никакой разницы между "дном" и так называемыми "почтенными гражданами" нет вовсе? Везде одно и то же?

Нет, наверное, разница все-таки есть. Должна быть. Обязательно должна быть. Просто ситуация была стрессовая. Это еще мягко говоря.

Мари не спала и думала о том, убивала бы она сегодня или нет, чтобы спасти свою жизнь. Наверное, убивала бы... но отличалась бы она тогда чем-то от тех, кто просто так, походя, прервал жизнь ее родителей, вот вопрос?

Мари не спала, и старалась не заплакать, не впасть в истерику и не жалеть себя, потому что знала: ни к чему хорошему это не приведет.

Мари не спала, и прислушивалась к мужскому дыханию за стеной. Не прислушивалось: инспектор Элрик не храпел. Дышал тихо, ровно — а такое попробуй расслышь через толстую стенку из фанеры в два слоя! Хорошая стена... Уединение дает, а все сколько-нибудь громкие звуки пропускает: если бы что-то случилось с больными в лазарете, Мари сразу бы прибежала. Но за те два года, что она здесь работала, лазарет ни разу не заполнялся полностью (а стояло там всего три кровати) и никогда не заполнялся надолго.

С другой стороны, Альфонс Элрик не был болен. Раны его были не опасны, он просто устал, и вовсе не требовалось Мари вострить ушки насчет каждого шевеления за перегородкой.

Но она вострила. Не так уж часто за последние годы в одном с ней доме оказывался молодой обаятельный и сильный мужчина... такой, чтобы нравился... такой, чтобы вызывал интерес. И вот, пожалуйста, — спит за стенкой.

"Прекрати, Мари. Кошачья твоя натура!" — выругала она себя.

Не помогло. Все равно думалось, и думалось о разном, и думалось о всяком. А кроме того, вся эта кипучая смесь непонимания, обиды, ненависти, страха, дикой, ломящей усталости, от которой звенело в висках и нервным румянцем горели щеки — все это сплелось в голове у Мари в один безразмерный, вспухший ком — не выкинуть. Вот и лежала она смирно под одеялом, стараясь дышать ровно — ровнее, чем ее нечаянный гость, которого-то уж точно никакие неподобающие мысли не мучили (а жаль!) и смотреть, как синевато-серебряный лунный свет проникает в окно, оставляет пятна на дощатом полу, и потом... И потом мысли путаются, и в серебряном луче появляется Хромой Ганс с маленькой Гретой на руках, и уходят они куда-то, вверх, вверх, в вымороженное небо, и только снег... помилуйте, откуда снег, лето красное на дворе!

А потом из-за перегородки донесся короткий, сдавленный крик и вслед за ним что-то, похожее на рыдания.

Мари с кровати как подбросило. Она сообразила, что все-таки начала засыпать, но это уже ничего не значило — девушка торопливо схватила с гвоздя халат, накинула поверх ночной рубашки, бросилась к двери... чтобы попасть в лазарет, следовало пройти по коридору, потом зайти в соседнюю дверь. Она так и сделала, и еще с порога увидела, что ничего страшного не случилось: ее пациент просто увидел дурной сон. Он метался на кровати, из-за стиснутых зубов доносились рыдания, руки судорожно сжимали простыни... Однако глаза его были закрыты, и проснуться он почему-то не мог.

— Господин Элрик! — Мари кинулась к нему. — Господин Элрик!

Она схватила его за голое плечо (простыня, которую она ему по летнему времени дала укрываться, скомканная, валялась на полу, а спал он, как и следовало ожидать, только в нижнем белье), тряхнула как следует. Он только выгнулся сильнее и застонал снова. Она испугалась, как бы не разошелся шов на щеке, который она вот только что зашила, и это опасение прибавило ей сил.

— Господин Элрик! — опять крикнула Мари, и затрясла его на сей раз гораздо сильнее. — Проснитесь! Да проснитесь же!

Теперь ее усилия принесли некоторый результат: инспектор расслабился, выпрямился, задышал ровнее, открыл глаза. К удивлению Мари, они были полны слез.

— Что я?.. — он сел. — Что я наговорил? Это был кошмар?

— Не волнуйтесь, это был только кошмар, все уже в порядке, — произнесла Мари как можно мягче. — Вы ничего не сказали, честное слово. Стонали только.

— Я вас разбудил? — он осторожно взял ее руку и сжал. — Извините, пожалуйста. Я не хотел...

— Нет, что вы, я не спала, — мягко сказала Мари. — Никак не могла заснуть... Знаете, наверное, тоже подсознательно боялась, что будут сниться кошмары... после сегодняшнего.

— Вы говорите о драке, да? — он бросил короткий взгляд в окно. — Счастливый вы человек, Мари. Вам редко приходится сражаться.

— Сейчас — да.

— Раньше доводилось? — он смотрел на нее прямо и сочувственно, и Мари стало ясно: уж он-то понимает, что значит "доводилось". Да с самого начала ясно было, что он "понимает". Этот человек вообще как будто мог понять абсолютно все.

— Не будем об этом, — уклончиво сказала Мари. Она испугалась на миг, что сейчас действительно расскажет все-все, останется совсем беззащитной. А хотелось... Но смысл?.. Он все равно уедет через несколько дней, а она, Мари Варди, останется тут. Не стоит разрушать стену молчания, ибо это хоть иллюзорная, но защита. — Расскажите, что вам снилось, — предложила она. — Если это не секрет, конечно.

— Какой там секрет, — он усмехнулся. — Да вы садитесь, что вы стоите...

Мари села на край кровати; инспектор спохватился, подобрал с пола и накинул на себя простыню.

— Мне снилось, что я лежу тут на кровати и не могу заснуть, — сказал он. — Это... давний мой кошмар, и к нему уже привык. Знаю, как бороться. Надо просто терпеть... Понимаете, ничего не происходит, просто я лежу, и заснуть не могу. И знаю, что никогда не смогу, и это будет тянуться целую вечность: все люди будут спать, и видеть сны, а я один — только эту мертвую ужасную луну... Терпеть луну не могу, честное слово, — неожиданно признался он. — А потом я чувствую, что тело мое начинает распадаться. Ржаветь и рассыпаться в пыль...

— Ржаветь? — переспросила Мари, готовая улыбнуться.

— Да, — тон его был серьезен. — Именно ржаветь... Я этого не чувствую, только вижу, и это-то и есть самое страшное. А потом я совсем рассыпаюсь на куски, но видеть ничего не перестаю... И тут входите вы. Одетая в саванн. Вы подходите к окну, и начинаете смотреть на луну. Вы вся в лунном свете. Я хочу крикнуть, чтобы вы ушли и не были здесь, что это опасно, но вы не слышите... А потом вы превращаетесь в мраморную статую, и вас оплетает плющ...

— Здесь вы и кричали? — тихо спросила она его. — Господин Элрик...

— Разве я не просил звать меня просто Альфонс? — удивился он. — Ну, в неофициальной обстановке, конечно... Или даже просто Ал. Так меня друзья зовут.

— Ал... — она как будто попробовала это имя на вкус. — Коротко... Но оно и к лучшему. Я не люблю излишества.

— Я тоже, — он улыбнулся.

— Этот сон... вам часто такой кошмар снится? С вариациями?

— Да, — он кивнул. — Только обычно там... не вы. И я все равно никак не могу привыкнуть. Я только научился это скрывать... мои родные ничего не знают.

— Вы сможете теперь заснуть? — тихо спросила она его.

— Не волнуйтесь за меня. Это не так страшно, как может показаться... в мире действительно есть вещи похуже, чем страшные сны.

— Разумеется, — кивнула Мари. — Есть страшная явь.

И тут до нее дошло, что она все еще не вынула руку из его руки.

— Если вам тоже тяжело заснуть, — он говорил почти шепотом. — Может быть, составите мне компанию еще немного?.. Пожалуй, можно включить свет и поставить чайник.

— А можно и не включать, — улыбнулась Мари.

— Можно, — согласился он.

Тогда Мари наклонилась вперед и коснулась губами его губ. "Что я делаю?" — мелькнуло у нее в голове. — Столичный инспектор! Еще решит, что я его соблазняю!" Но, во-первых, она знала: ничего страшного. Во-вторых: она на самом деле его соблазняла... В конце концов, имеет она право раз в жизни позволить себе...

Прикосновение губ должно было быть совсем легким, но почему-то — и отнюдь не по вине Мари — таковым не оказалось. И вообще, она обнаружила, что ее крепко прижимают мужские руки — а прижимают, естественно, к мужской груди. Полузабытое ощущение было донельзя приятным... можно сказать, даже каким-то особенно приятным. Каким-то не таким. Словно бы все по-другому.

— Мари, вы... — прошептал инспектор. — Вы — это самое удивительное, что я встречал.

— Вы меня знаете только несколько часов, — с улыбкой возразила она.

— Этого достаточно, — серьезно сказал Альфонс Элрик. И снова поцеловал ее — на сей раз, глубже, чем в прошлый раз. А когда поцелуй закончился, она сказала:

— Пойдемте ко мне... Там будет удобнее...

Когда все закончилось, луна уже ушла. Мари лежала, обняв инспектора... о боже мой, все-таки тянет называть инспектором, хотя на самом деле это, конечно, не какой-то абстрактный чиновник, а ее Ал... так вот, она лежала, обняв Ала и думала о том, что уже очень давно не засыпала рядом с мужчиной. Впрочем, сейчас спать не хотелось, несмотря на то, что день получился из ряда вон длинный. Подумать только, еще с утра она отвозила в клинику старого Шульца, а с тех пор столько всего успело случиться!

— Мари, ты просто чудо, — шепнул ей Ал. И она поняла, что ему тоже спать не хочется. — Мне кажется, я всю жизнь тебя искал.

— Шов не разошелся на щеке? — спросила Мари с некоторой тревогой. — Не болит?

— Нет... Мари, я серьезно.

— Мы с тобой часов десять знакомы, не больше.

— Меньше, — ласково отозвался он. — Ну и что? Это не важно.

— А если я храплю?

— Зато я сплю крепко.

— А если я неряха?

— Не похоже.

— А если я скандалистка?

— К скандалистам я привык.

Короткое молчание. Затем Ал тихонько засмеялся.

— Что? — удивилась Мари.

— Я подумал, не собираешься ли ты сказать мне: "Слушай, на самом деле я — мужчина!", как в том старом фильме.

Мари засмеялась тоже.

— А что, — сказала она, не желая сдаваться. — Может, я здорово маскируюсь!

— Ну тогда ты тем более гениальна, — безмятежно отозвался Ал.

Мари приподнялась на локте и сердито посмотрела на него.

— И все равно ты уедешь, когда закончишь это дело.

— И тебя увезу. Если ты поедешь, конечно.

Мари почувствовала, что у нее голова сейчас закружится.

— Это что, предложение руки и сердца? — спросила она.

— Пока нет, — возразил он. — Чтобы делать предложение по всем правилам, нужно кольцо. А где я его сейчас возьму? Так что с этим придется подождать хотя бы до завтра... Или даже еще дольше... У вас же тут наверняка нет ювелирного магазина.

— С ума сошел, — произнесла Мари еще сердитее. — Кто же делает предложение девушке... — она хотела сказать "после того, как один раз с ней переспал", но выразилась мягче, — ... в такой ситуации?

— Я делаю, — Ал улыбался. — Я же говорю, я тебя всю жизнь искал. Мне даже нравились всегда только женщины, которые были похожи на тебя. Только я этого не понимал.

Мари ничего не ответила. Она просто спрятала лицо у него на груди и попыталась понять, что она чувствует. Это оказалось очень-очень трудно. Нет, действительно, трудно. Она даже не могла понять, любит ли она его. Он, определенно, ей нравился, и вообще подобных ему мужчин она до сих пор не встречала, и... но все-таки чересчур скоропалительно все. Кроме того Мари знала, как быстро порой могут вспыхивать чувства, как легко их принять за настоящие, и как они потом могут исчезнуть, не оставив после себя ничего, кроме пустоты.

Против воли она спросила, хотя совершенно не хотела спрашивать ничего подобного:

— А у тебя много было женщин?

Она ожидала, что он уйдет от ответа — обычно, у мужчин его возраста в "любовных приключениях" недостатка не бывает. Но он сказал с какой-то грустью:

— Три.

— Что? — Мари показалось, что она ослышалась.

— Три, — повторил он. — Это в кого я влюблялся. А если ты говоришь об интимных отношениях, то только две.

— Да ты святой! — она снова приподнялась на локте и заглянула ему в лицо. Он был серьезен.

— Нет, просто застенчивый, — вот теперь — улыбнулся. — К тому же, за первую девушку мы сперва соревновались с братом. Совсем еще детьми были. В итоге, он на ней и женился. Но с тобой все по-другому.

И Мари не знала, что на это сказать. Она снова легла, и через какое-то время произнесла:

— Странно думать, что завтра будет день, да?

— Да, — она почувствовала, что он попытался кивнуть, но сложно кивать, когда лежишь. — И надо заниматься делами. Ну ничего. Сделаем.

— Сделаем, — со вздохом согласилась Мари. — Правда, я предпочла бы поспать не четыре часа, а подольше.

— Ты, главное, хоть эти четыре часа поспи. А то будешь болтать, не скоро еще заснешь.

— Кончай меня пилить! Сколько можно! — откликнулась она с притворной сердитостью, чем снова его рассмешила.

И, засыпая, Мари подумала: "Точь-в-точь как когда мы с Алом, его братом и еще одной девочкой играли с Квачем... нам было лет по десять, и Ал говорил, что мне пора домой, а то родители будут волноваться..." В полусне она еще удивилась своим мыслям: в ее детстве они с Алом никогда не были знакомы, да и не могли быть, если уж на то пошло: он на восемь лет старше. И Квача тогда не было. И родители погибли еще до того, как Мари исполнилось десять...

Но у снов свои законы... И вот уже маленькая Мари несется по зеленой траве, и ярко светит солнце, и рядом с ней бежит огромный белый пес, и родители ждут дома...