Продолжение 16

— Почему Вы сделали вывод о большевиках? — Батюшин неожиданным вопросом на несколько секунд ставит меня в тупик. Честно говоря, думал, что они вместе будут в прямом смысле агитировать за Советскую власть, а Николай Степанович большей частью молчит и наблюдает за нашими дебатами.

— Потому, что только они имеют четкую структуру, упомянутую железную дисциплину и даже военную организацию, действующую, в основном, в Петрограде. Но их ошибка в том, что крестьянство, составляющее подавляющее большинство населения, они и за людей не считают. У них только пролетарии в дело годятся. Мол, они не имеют ничего, кроме своих цепей, стало быть, высокие понятия им чужды и поэтому ими легче управлять. А у землепашцев наших надо из головы еще всякую дурь, типа вековых обычаев и уклада жизни выбить. Вспомним Пугачева, стоило ему назваться Петром III и от его имени обратиться к народу, полыхнуло так, что еле затушили.

— Денис Анатольевич, если Вы намекаете на идею "крестьянского царя", то... — Потапов задумывается на несколько секунд, затем вдруг очень внимательно смотрит на меня. — Или в Ваших словах есть что-то от офицера по особым поручениям при Регенте?..

— Николай Михайлович, Вы же прекрасно понимаете, что я не имею права честно ответить на этот вопрос... Но могу посоветовать повнимательней присмотреться к составу Регентского совета. На этом позвольте откланяться, благодарю покорно за приятный вечер. Честь имею, господа! — Хоть это и противоречит всем канонам вежливости и этикета, достаю из портмоне деньги и кладу на стол. Уверен, что так будет правильней...

Моего терпения стоически хватило на полчаса спокойно-философского созерцания того, как моя любимая мечется, будто угорелая, между трюмо и гардеробом, подбирая "хоть что-то приличное" для очередной встречи с суперзвездой. После чего пришлось состроить мрачно-решительную мордочку и заявить, что все эти прихорашивания моей дражайшей супруги перед рандеву с чужим мужиком вызывают неконтролируемые приступы ревности и могут привести к резкому ухудшению самочувствия одного очень знаменитого певца. В ответ на что был обозван очень многими ласковыми словами и облобзан,.. в смысле облобызован,.. короче, горячо расцелован Дашенькой. Нет, оно, конечно, понятно — Шаляпин есть Шаляпин. И ныне, и присно, и вовеки веков. Когда в день приезда попал с корабля на бал, то бишь, с поезда на концерт, ощущения были еще те! Особенно при исполнении "Орла 6-го легиона" в сопровождении рояля и двух диапроекторов, синхронно проецировавших слайды на экраны по обе стороны сцены. Кое-кто, кого я, кажется, хорошо знаю, с прямо-таки иезуитской хитростью подобрал исторические аналогии. Римские легионеры и русские богатыри, античная крепость и московский Кремль, прочие "совпадения" — еще куда ни шло, но когда под финальный куплет слева появился римский орел с лавровым венком, а справа двуглавый герб России-матушки, меня помимо могучего голоса, исполнявшего песню без каких-либо "фанер" и микрофонов, буквально в прямом смысле торкнула энергетическая волна присутствовавшей здесь публики и очень сильно захотелось достать из ножен что-нибудь очень острое и помахать железякой, вопя во всё горло "За Веру, Царя и Отечество!!! Вперед, на Берлин!!!". Впрочем, в сём порыве был абсолютно не одинок, все дамы насквозь пропитали слезами восторга свои кружевные платочки, а мужчины, независимо от возраста, комплекции и состояния здоровья выпятили грудь колесом и сжали кулачки, кулаки и кулачищи, чтобы тут же идти воевать супостата за только что названные Веру, Царя и Отечество.

Потом, после концерта, наступила очередь самого Шаляпина побывать в нашей шкуре. В мое отсутствие дамы уже исполнили для него всё, предназначенное для женских голосов, теперь наступила моя очередь. "Плесните колдовства...", "Я уеду, уеду, уеду...", "Любовь и разлука" Малинина произвели очень сильное впечатление, а когда мы с Дашей исполнили дуэт графа Резанова и Кончиты Аргуэльо, Федор Иванович пристал с очень настойчивыми расспросами о происхождении шедевров, и по его глазам я понял, что никакая спецподготовка и рукопашный бой сейчас не помогут. Пришлось, скромно потупясь, внаглую наврать знаменитости, что после контузии мне по ночам иногда снятся очень яркие сны, сопровождаемые такими вот песнями. И что я, как автор, не имею ничего против, а наоборот, буду очень польщен и безмерно счастлив, если сам великий Шаляпин включит их в свой репертуар. А о доходах с концертов (бесплатно же только птички поют!) его агенты всегда могут договориться с Павловскими адвокатами, любезно согласившимися оказать мне небольшую услугу. Причем, с очень прозрачным намеком я тут же пылко заявил, что свои дивиденды буду перечислять в недавно созданный Великим князем Михаилом Фонд помощи семьям фронтовиков, к чему Федор Иванович отнесся скептически, не зная, правда, о том, что эта благотворительная организация будет под колпаком и тотальным контролем Отдельного корпуса. В конце беседы пришлось, правда, добавить певцу в его бочку мёда небольшую ложку дегтя, поставив условие, что все договоренности будут иметь силу только, если маэстро примет личное участие в концертах для фронтовиков, для чего уже подобраны песни из "приснившихся" и я обязательно покажу их уважаемому Федору Ивановичу.

Назавтра Шаляпин, ожидавший услышать, наверное, что-то в стиле "Соловей, соловей, пташечка" и "Взвейтесь, соколы, орлами", снова хлебнул "арт-шоковой терапии" полной ложкой, прослушав казачьи песни Розенбаума, "Коня" и еще несколько шедевров "Любэ", ну, и, естественно, скребущие душу песни Великой Отечественной — "Землянку", "Тальяночку", "Темную ночь", "Синий платочек".

Посидев от услышанного полминуты в молчании, Федор Иванович от ступора перешел к активным действиям и, грохнув кулаком по столу, согласился на всё, более того, попросил разрешения привлечь к этому делу "друга Лёньку", которым оказался служащий в данный момент прапорщиком Леонид Собинов...

Гудок паровоза и лязг вагонных буферов вырывает меня из приятных воспоминаний и возвращает к действительности. Поезд замедляет ход, несколькими тусклыми огоньками в ночной темноте светятся окошки домов,.. а вот и вокзал. Где это мы уже? Ага, Погодино, значит, скоро приедем... Михалыч что-то невнятно бормочет во сне и переворачивается на другой бок. Надо и мне немного покемарить, а то буду с утра, как сонная муха ползать. А дел — невпроворот. Добраться до места, связаться с Остапцом, уехавшим искать "окошко" для перехода, еще раз проговорить со всеми варианты действий и связи и, наконец, благополучно переправиться всей нашей веселой компанией через линию фронта. Причем, сделать это так, чтобы никто ничего ни сном, ни духом.

Наша веселая компания — это штабс-капитан, подпоручик и полтора десятка прапорщиков, едущих на фронт пополнить штат всяких там пехотных полков. А, если серьезно, — это мы с Михалычем и три пятерки Первого Состава, отпущенные Регентом. На время операции резиденцию Великого князя взял под охрану и оборону взвод разведроты, клятвенно пообещав, что мимо них даже мышь сможет проскочить только имея при себе спецпропуск с тремя печатями и десятком подписей. Сам Михаил Александрович отказался передислоцироваться в батальон, или Институт и тоже пообещал никуда из резиденции носа не казать. А началось всё с того, что радиостанции Западного фронта приняли с той стороны непонятную телеграмму "МУСТИ" с несколькими цифрами в конце, и доложили по команде в разведотдел, а тот, уже оповещенный о важности этой белиберды, тут же снёсся со штабом Особого корпуса генерала Келлера. И всё это означало, что полковник Николаи согласился на встречу и будет ждать в указанное время в оговоренном месте.

Выхожу в коридор и тихонько приоткрываю дверь в соседнее купе. С нижней полки на меня вопросительно смотрит дежурный, показывающий большой палец в ответ на вопросительный кивок, типа, всё в порядке. Выхожу в тамбур покурить, и в голове всплывает последний разговор с Великим князем Михаилом и то, что я могу сказать гансам, а что — нет...

Керосинка освещает неярким светом землянку, выделенную по легенде для "нового пополнения", которое изображают Остапец и его пятерка, посланные найти лазейку в немецкой обороне. Ради такого дела, пришлось всем поснимать свои кресты, медали и вензеля с погон, а Первому Составу еще и переодеться из казаков в пехтуру. Даже я с особого разрешения, естественно, временно разжаловал себя из капитанов в штабсы и стал офицером оперативного отдела, приехавшим с проверкой. С подачи Главнокомандующего такие рейды на фронтах стали обыденностью. Отслеживалось, в основном, оборудование окопов и прочей фортификации согласно всех последних веяний военной мысли, благо, после Барановичской операции аж целая комиссия из Ставки ездила осматривать германскую оборону. И сделала достаточно правильные выводы. Так что теперь не редкостью были сумбурно-внезапные визиты полковых и батальонных командиров в роты после недоуменных звонков дивизионного начальства, которое в свою очередь было хорошо "взбодрено" вышестоящим на основании докладов оперативников корпусных и армейских штабов.

— ... В общем, Командир, в трех местах побывали, — дохлый номер. — Иваныч прихлебывает чай из кружки, затем неторопливо продолжает. — А здесь, кажись, можно попытаться. Надо только с человеком одним потолковать правильно.

Раз он говорит, что существует возможность, значит, шансы есть. Следуя примеру остальных, тоже делаю глоток круто заваренного чайку, затем интересуюсь:

— И что за человек? Кто таков?

— Унтер тут есть один, четвертым взводом командует. Фамилия — Куцевич.

— И что с ним не так?

— Во взводе куча разных германских побрякушек. У самого Куцевича прибор для бритья, бритва простенькая, но новая. А так, фонарик, зажигалки, ложки с вилками, еще какая мелочь. Где взяли — не говорят, отбрехиваются, мол, трофеи.

— Так, Глеб, смотайся к этому сказочнику, скажи, что прапорщик Остапец его на чай и разговор зовет. — Отсылаю одного из "призраков" в качестве вестового и, пока он бегает, стараюсь разузнать общую обстановку. — Кстати, как вас тут приняли? Проблем не было?

— У нас — нет. — Один из диверсов, улыбаясь, присоединяется к разговору. — Хотя, приходили тут вчерась... борзые. Типа, раз новенькие, проставиться не мешало бы перед старенькими. Мол, полфунта махорки с вас, да фунт сахару.

— И?.. — У меня возникает чисто гипотетический интерес, — в приютившей нас роте уже появились небоевые потери, или нет?

— Договорились, что завтра утром принесут. Типа, как извинение за беспокойство. — Боец изображает самую довольную из своих улыбок.

— Денис Анатолич, Тимоха вон вдвоем с Глебом этими придурками минут пять по окопу в футбол играли. Пока не притомились маленько. — Кивая на только что говорившего, добродушно усмехается Остапец. — Обошлось без крови, даже зубы никому не выбили. Так, по паре синяков каждому, но это — не в счет.

— Понятно... А что — ротный, как он тебе глянулся? А то мне к нему еще с инспекцией идти.

— Да, вроде — нормальный, дело требует, но без закидонов всяких... Любит словечки разные, прям, как наш батальонный командир. Типа, здесь вам — не тут, и потому что — это не оттого. — Иваныч прикалывается, пользуясь случаем. — Но до Вашего высокоблагородия ему еще далеко будет...

Скрипит, открываясь, дверь в блиндаж, и беседа прерывается с появлением гостя, того самого унтера:

— Дозвольте, Вашбродь... — Немного развязный тон меняется, когда он замечает еще одного офицера и, как-то странно глянув на меня, рапортует уже вполне официально. — Унтер-офицер Куцевич...

— Присаживайся, унтер-офицер, гостем будешь. Разговор к тебе есть... Чаю хочешь?

Тимоха наливает не успевшую еще остыть заварку в чистую кружку и придвигает к унтеру.

— Благодарствую, Ваше благородие... — Куцевич делает из вежливости пару глотков и вопросительно смотрит на нас.

— А позвали мы тебя вот зачем... — Правильно поняв его поведение, перехожу к сути дела. — Не расскажешь, откуда у тебя и твоих солдат интересные вещички? Только, чтобы не тратить время, сразу прошу — честно. Про трофеи можешь даже и не начинать — не верю.

Куцевич со вздохом отставляет в сторону кружку, молчит какое-то время, видно, перебирая варианты, затем поднимает взгляд на меня:

— Ваше благородие... Как на духу всё обскажу... Тока дайте слово, что — никому...

— Слово офицера, что всё, сказанное здесь, наружу не выйдет. Этого достаточно?

— Точно так, Ваше благородие... Я ж Вас знаю... Иначе б и разговору не было... С годик назад Вы у нас были, лопатки брали... Ну, штоб сваво выручить...

Стоп!.. Это когда Оладьин своего первого языка брал?.. Нам тогда пришлось Митяя отбивать... Как там того ефрейтора звали?..

— Это ты с Пашкиным тогда был? Всё жаловались, что ни винтовок, ни патронов нет?

— Точно так... Прокопыч, виноват, ефрейтор Пашкин сказал, што Вас солдаты "Бешеным" окрестили... А щас такие сказки говорят... И про княжну, и про Барановичи, и ешо про многое...

— Ладно, про сказки мы потом поговорим, ты нам лучше скажи, откуда всё это богатство у тебя.

— ... Тут какое дело-то... Нас, когда сюда определили, народ обживаться начал. Ну, и окрест шастать, мало ли что где осталось опосля германцев... Вопчем, нашли мои архаровцы неподалеку в рощице две повозки, видать, бросили их впопыхах колбасники, когда драпали...

— И там все эти побрякушки и лежали? — Скептически ухмыляется Остапец. — Милай, ты нас за детей неразумных не держи, а? Сами врать умеем почище твоего.

— Никак нет, Ваши благородия... Там тока консерва была, две полные телеги... Вот и решил я оставить всё это во взводе, подкормить своих... А потом как-то раз пошел к ручью, постираться надобно было. Тут недалече, как раз меж нами и колбасниками. Там даже окопов не рыли, сплошное болотце, так, колючки кинули три ряда и всё... Так вот, тока принялся, слышу — шаги, да с той стороны. Я бельишко-то мигом собрал, и — в кустики, в самое время притаился. Германец подошел с кучей фляжек, воды набрать хотел... Вот... Стрелять неможно, решил его тихонько ножиком кончить, да не смог... Уж больно он нашего дядьку Афанасия напомнил... На фабрике когда работал, был у нас слесарь один...

— Ты, что же, из рабочих будешь? — Иваныч ведет разговор, оставляя мне слушать и анализировать информацию.

— Ага... То есть, так точно, Вашбродь... Так тот германец воду набирает, по сторонам оглядывается, видно, пужается. А тут под ногой у меня ветка треснула. Он за винтарем дернулся, да я из куста высунувшись, уже в него уже целюсь. Он на меня смотрит, и просит, мол, не стреляй...

Ага, почти, как у Маугли — водяное перемирие, блин. Ну-ка, ну-ка...

— ... Не, он по-русски, правда, еле понять можно было, говорил... Ну, не смог я прибить его... Рука не поднялась... Так и подождал, пока он не уйдет, собрал свои манатки, и давай деру оттудова. А на другой день, всё ж пошел туда, к ручью-то. А на берегу — фляга лежит на самом видном месте. Я к ней подхожу, а из кустов этый же германец высунулся и опять негромко так, "Солдат, не стреляй". А потом выходит, берет флягу и мне протягивает — подарок, мол, говорит.