Если это и происки спецслужб, то они весьма много знают. Так мастерски вести диалог, улавливая скрытые смыслы, подтексты и намеки на вещи, незнакомые даже историкам... Особенно вещи, касающиеся нас...
Оставляю игру, пишу по-русски. Предлагаю встретиться в Благовещенске через трое суток. Этого времени должно хватить, даже если он с Антарктиды добираться будет.
Кошка довольно щурит глаза, лежа на спинке кресла.
Отправляю Алене письмо по "электронке". В нем одна строчка — номер сотового.
* * *
Утром являюсь в свой новоприобретенный коттедж. Бригада таджиков старательно убирает оставленный мусор. Увидев меня, меняются в лице.
Улыбаюсь уголками глаз, прохожу внутрь.
...— Слюшай, мы все харашо сделали! А это было так само, да... — черноволосый быстроглазый бригадир тыкает пальцем в жирную царапину на дверце кухонного шкафа. Абсолютная память говорит, что он врет.
Уверен в безнаказанности. Ну-ну.
Ловлю его взгляд, вкладываю частицу силы, и "гость из Ближнего Зарубежья" осекается на полуслове.
— Скажи, ты хорошо спишь ночью? — едва слышно спрашиваю его на таджикском, безошибочно определив диалект родной местности по акценту. И по запаху.
Глаза бригадира похожи на блюдца.
— Сделай все хорошо, друг, и я не обижу.
Мужичок мелко-мелко кивает. То ли это дрожь, то ли он действительно подтверждает свою готовность "сделать хорошо". На штанах мокрое пятно.
— Значит, договорились, — киваю в ответ, переходя на русский и выхожу из кухни.
В доме все отлично. Черная массивная железная новая дверь кладовки как будто стояла там все время. Вхожу, закрываюсь на задвижку.
Полная темнота.
Как и требуется.
Щелкаю выключателем.
Пустое пространство полтора на полтора. Стены и потолок тщательно выкрашены черной масляной краской, ядовито пахнущей.
Мне без разницы.
Открываю дверь, выхожу, прохожу на кухню.
Шкафчик сияет новой дверцей, идеально подходящей по цвету.
Гастарбайтеры сбились в кучку посреди двора. В руках инструменты.
Ждут.
Выхожу к ним, приветливо улыбаясь.
— Спасибо, все отлично!
Недоверие.
Протягиваю бригадиру тугую пачку сторублевок, перетянутую резинкой.
Синхронный выдох облегчения.
С территории таджики исчезают в мгновение ока.
* * *
Звонит телефон. Алена.
— Ты где? Хорошо, я скоро буду.
Прячу телефон в карман и направляюсь к калитке.
Замечаю Алену у входа в кафе, где мы договорились встретиться.
— Привет.
Женщина замечает меня и улыбается, но от меня не ускользает ее легкое стеснение.
— Привет, я Алена.
— Я знаю, — говорю ей, внимательно всматриваясь в новую знакомую. Протягиваю ей руку. — Марк.
Запах.
Не добыча.
Странно.
— Я знаю, — возвращает она мне мою реплику. Ладошка у нее маленькая и нежная.
Открываю дверь, пропуская ее вперед.
— Выбирай, — протягиваю меню.
Алена выбирает черничное мороженое, я заказываю вишневое. Через минуту нам подают две стеклянных вазочки с воткнутыми ложечками.
— Здесь хорошее мороженое, — отмечаю я, съев пару ложек.
Мне-человеку оно бы понравилось.
Алена кивает.
— Да, это одно из немногих мест в городе, где мороженое стоит того, чтобы его есть.
Минут пять беседуем ни о чем.
Затем я аккуратно вставляю интересующие меня вопросы, приправляя их крупицами силы.
В браке глубоко несчастна. Муж зарабатывает больше нее, при этом считает каждую копейку, требуя экономить чуть ли не на туалетной бумаге. Закончившиеся "раньше времени" ручки вызывают тонну негатива. Выручает собственная зарплата.
Не разводится из-за детей.
Детей трое. Два мальчика и девочка. Погодки. Старшая в третьем классе.
Задаю еще пару вопросов.
В глубине души боится все менять.
Как, впрочем, и большинство людей.
Касаюсь ее руки, передаю немного силы, придавая уверенность и спокойствие.
Расстаемся очень тепло.
Кошка валяется на диване, лишь дергает ухом на мой приход, изображая вселенскую обиду. Подхожу, беру ее на руки, чешу мягкий живот.
Глаз с вертикальным зрачком открывается, маленькие лапки хватают розовыми подушечками мой палец.
Все, я прощен.
Насыпаю в миску корм, наливаю воды.
Пушистая хрустит едой и мурчит.
В туалете освобождаюсь от съеденного мороженого.
* * *
Раскрываю ноутбук, захожу на знакомый ресурс. Новых сообщений нет. Электронной почты тоже нет. Как, впрочем, достаточно часто.
Погружаюсь в чтение новых ответов в темах на форуме.
"На самом деле, пребывание в состоянии "не-жизни" достаточно интересно. Поскольку минусов гораздо меньше, чем плюсов. Во-первых, это бесконечная, ну, или очень сильно длинная жизнь. Во-вторых, усовершенствованный по сравнению с человеческим организм. Повышенная сила и живучесть, на мой взгляд, достаточно веские факторы..."
"А что скажешь насчет необходимости пить кровь?"
"Да, диета не блещет разнообразием, но, с другой стороны, не требуется такого большого количества продуктов питания. К тому же можно воспользоваться добровольным донором..."
Ага. Донором. Как же. Донором-самоубийцей.
"В крайнем случае, можно пить кровь животных. Во многих фильмах упоминается эта возможность..."
А в случае крайнего голода человек может кору с дерева глодать. А потом животом маяться.
"...а ведь могут появиться и полувампиры. Если вампиры существовали ранее, то, скорее всего, среди нас живут их потомки..."
Вздыхаю и закрываю вкладку.
Мы — вирусы на теле человечества. Мы — его СПИД. Мы можем размножаться только за счет обращения. Нет, в случае необходимости я могу качественно сымитировать "процесс зачатия", даже с семяотделением, но это все — мимикрия. В моем семени нет жизни, и женщина после ночи со мной не забеременеет, не родит.
Воздух наполняется свинцовой густотой, и я привычно укрываюсь в кладовке, переждать.
На этот раз пережидание переносится тяжело. Когда все заканчивается, обнаруживаю, что пальцы впились в ладонь, оставив на ней глубокие порезы от ногтей.
Надо поесть. Я сегодня потратил силу.
Раньше можно было не охотиться...
...Гомон толпы, крики торговцев. Свист плетей.
Подхожу к помосту. На помосте — четверо рабов.
— Молодые и здоровые! Всего две мины!
— Ага, а чего они у тебя в колодках? — насмешливый выкрик из толпы. — За такие деньги я лучше осла куплю, он не сбежит!
— За всех! — парирует торговец.
Рабы глядят исподлобья, грязные волосы свисают на лицо клочками.
Гомон усиливается, но желающих покупать нет.
Торговец ждет, но напрасно. От злости он вытягивает одного из рабов плетью. Раб дергается, переступает ногами. Звенит цепь, которой он скован со своими товарищами.
Я подхожу вплотную к помосту.
— Я забираю их, уважаемый, — вежливо говорю я и протягиваю ему требуемую плату.
Торговец встречается со мной глазами и расцветает в улыбке.
— Диомид, я знал, что ты меня выручишь!
Я улыбаюсь в ответ. Торговец протягивает мне конец цепи, которой скованы между собой купленные мною рабы.
— Всегда удивлялся твоей силе, — снова широкая улыбка. — Вроде бы тощ, а силен!
— Боги ко мне благосклонны, Кирос, — вежливо отвечаю я и дергаю цепь.
Рабы двигаются за мной, тяжело передвигая скованные ноги.
Попадающиеся по пути ослы шарахаются в разные стороны.
До дома мы добираемся без приключений.
Завожу в подвал всех четверых, снимаю объединяющие их оковы. Колодки так же снимаю, но надеваю ошейники, которые прикреплены к каменной стене подвала толстой цепью.
Надеваю на троих из них.
Смотрят зло, разминают руки, но нападать не пробуют.
Изменяю лицо.
Злость в глазах сменяется паническим ужасом. Дергаются, пытаясь убежать, но падают, отброшенные назад привязью.
Тот, что не прикован, бросается к выходу, но не успевает. Перехватываю его руку и вонзаю зубы. Яд действует моментально.
Вздох, и еда медленно оседает на пол.
У его товарищей лица белые, как мел.
— Проклятый... — еле слышный шепот.
Поднимаю взгляд на говорящего, оторвавшись от еды. Ранки зажимаю пальцем, чтобы не брызгала кровь.
Говоривший закатывает глаза и теряет сознание.
Возвращаюсь к прерванному процессу.
С последним глотком голод отступает...
Страх и ненависть. Много тысяч лет страх и ненависть были единственными чувствами, которые я вызывал у любого человека. Сейчас, благодаря кинематографу, добавились слюнявые восторги. Но — заочно.
Если бы они встретили меня — испугались.
Некстати вспомнился Ванечка.
* * *
Переодеваюсь, выхожу на балкон. Этажом ниже курят и смеются.
Взлетаю в небо темной тенью.
Направляюсь в сторону окраины. Центр города слишком хорошо освещен, к тому там понатыканы видеокамеры. Конечно, меня они не распознают, в случае необходимости — небольшой посыл силы, и техника выйдет из строя...
Оно того не стоит.
Делаю круг над местным кладбищем...
Хор голосов.
"...дикой ночи я приветствую Тебя! В тёмной ночи я обращаюсь к Тебе! Услышь слова любви и преданности моей! Отец мой, Сатана!"
Не сказать, что я удивлен.
Зависаю почти над их самыми головами.
Черные балахоны, капюшоны, черные свечи. На земле — обезглавленный петух. Даже не черный.
Интересно, зачем Сатане петух?
"...стремлюсь к Тебе! Желаю стать подобным Тебе, ради большей Твоей славы!"
В обмен на петуха? Ха-ха.
Даже в рифму.
Нет, местные сатанисты меня не привлекают.
Поднимаюсь выше, но взгляд задерживает одинокая мужская фигура в углу кладбища. Если бы не мое другое зрение, вряд ли заметил.
Спускаюсь пониже.
"...явись ко мне, и выполни мою просьбу! Взываю к Тебе, о Великий Хозяин Тьмы..."
Еще один.
Хочу лететь дальше, но что-то останавливает.
Запах обреченности.
Вглядываюсь.
Одет совершенно неподходяще для поклонника Темных Сил и даже просто для похода на кладбище ночью — серый костюм-двойка, галстук, туфли.
Бесшумно опускаюсь сзади. Попробую узнать, что нужно этому... вызывальщику. Выпить я его успею. Думаю, Хозяин Тьмы не обидится.
Мужчина долго что-то говорит, затем сжигает листок, который держит в руках. Оборачивается.
И видит меня.
Стою между двумя надгробиями. Отсвет фонаря за оградой вполне позволяет разглядеть мой силуэт.
Специально так встал.
Судорожный вздох и звук падения. Запах страха.
Взираю на все это меланхолично.
Молчание затягивается, и я лениво спрашиваю:
— Что надо?
Лицо в испарине, глаза не мигают.
— Так я пойду? — говорю приветливым тоном.
Опомнился. Встает, опираясь на памятник. Машинально пытается отряхнуть брюки от налипшей грязи.
— Э...
Страх сменяется недоверием и стыдом.
— Ты звал, я пришел. Говори, что надо.
Берет себя в руки.
— Вы кто?
— Дед Пихто в полосочку! — голос сочится ядом. — Последний раз задаю вопрос: Что. Тебе. Надо. От. Меня?
Недоверие.
Пожимаю плечами.
— У тебя был шанс, человек. Видимо, ты можешь решить свои проблемы сам.
Дергается, как от удара.
— Н-н-нет. Погодите. Простите меня... Я не ожидал...
Смотрю ему в глаза. Силу не вкладываю, но он и без этого перестает дышать.
Жду.
Решается.
— Моя дочь. Лимфогранулематоз. Четвертая стадия.
"Лимфогранулематоз" выговаривает без запинки. Теперь понятно, почему обреченность.
— Вылечите ее! — полувыдох-полувскрик.
— А ты мне, видимо, душу свою за это отдать собираешься? — легкий оттенок иронии.
Кивает.
— Да. Только пусть...
— А зачем она мне? — перебиваю.
Запинается. В глазах изумление.
— Таких, как ты — у меня вагон и маленькая тележка. Это раз. А, во-вторых, ты далеко не такой великий праведник, чтобы твоя душа представляла ценность, — поясняю, как школьнику.
Изумление сменяется растерянностью, растерянность — отчаяньем.
— Есть другой вариант, — обнадеживаю его. — Если тебя устроит, конечно.
Кивает. Вместо отчаянья — снова вера.
— Мне нужен слуга. Здесь, на Земле. Тот, кто будет выполнять каждое мое пожелание и каждый мой приказ.
Он не изумлен — ошарашен.
— З-з-зачем?
Не отвечаю.
Стушевывается, отводит глаза.
— Да... Простите, это не мое дело...
Молчим.
— Она точно вылечится? — хриплый голос рвет тишину, словно тряпку.
Киваю.
— Да.
— И больше не будет болеть?
Пожимаю плечами.
— Раком — точно. Насчет простуды — не знаю.
Мой ответ словно вытягивает из него остаток сил. Опирается-повисает на памятнике.
— Я согласен. Что для этого надо?
— Протяни руку и закрой глаза. Не открывай, пока не скажу.
Крепко жмурится, протягивает правую руку как для пожатия.
Накидываю капюшон, изменяю лицо. Перехватываю запястье. Пуговицу на рубашке не расстегиваю, а отрываю. Обнажаю предплечье до локтя и смыкаю челюсти.
Голод накатывает.
Делаю глоток и отпускаю руку. Возвращаю свою внешность.
Теперь я тебя найду в любой части Земли. Ты — недоеден. И никто, кроме меня, не имеет право доесть.
Одергиваю рукав рубашки. На ткани расплывается темное пятно.
Судорожный вздох.
Смотрю ему в лицо. Глаза зажмурены изо всех сил.
— Можешь смотреть.
Открывает глаза, как моя кошка — вначале один, потом второй. Медленно.
— Где она находится?
— Кто?
— Твоя дочь.
— В "Детской краевой"... Это на...
Перебиваю его.
— Я знаю, где это.
Действительно знаю. Ее построили лет двадцать назад. Тогда я жил в Комсомольске-на-Амуре.
У него на глазах поднимаюсь в воздух и улетаю.
Охота-то не закончена.
Едой становится водитель "Тойоты", копающийся с фонарем в заглохшем двигателе в одном из дворов.
* * *
Домой возвращаюсь ближе к рассвету. Кошка бежит к холодильнику, требует еды, выговаривая мне за долгое отсутствие на своем кошачьем языке.
Насыпаю ей корм и думаю о встрече на кладбище.
Что руководило мной тогда? Почему я обратил внимание на этого человека? Зачем я решил заключить договор? И вообще — зачем мне слуга?
Слуги. С незапамятных времен люди стремились получить что-то "на халяву", пусть даже и за счет договора с потусторонним. Еще до возникновения христианства существовали обряды и ритуалы вызова всяких сущностей, с которых можно получить желаемое.
Жертвоприношения всякие.
Мы можем дать кое-что. Не многое, но кое-что.
Например, вылечить любую болезнь.
Договор служения прост. Желание в обмен на жизнь. На каждый день жизни. Души или служение после смерти нам ни к чему.
Слугой быть выгодно. По крайней мере, я своих слуг не обижаю.
