Белоконь действительно требовал опись сдаваемого барахла, с каждого, кто его сдавал (а сдаёт команда — так с команды), несмотря на то, что основная часть вещей хранилась в "сейфах" под цифровым кодом. Делалось это на "непредвиденный случай": надо же знать, какое движимое имущество в случае чего "наследуется". Для облегчения доступа к возможному "наследству" ячейки, сданные одной группе (из расчёта — не более одной на двух человек), закрывались одним цифровым кодом. Существовал, конечно, и универсальный цифровой ключ, благодаря которому можно было получить доступ в любой из "сейфов", а как же...

Разумеется, Фома в своей "двойной бухгалтерии" был не одинок: в любой описи значилось значительно меньше, чем почивало в недрах камер-автоматов...

...— Белоконь опись требует, — сказал Гришка и замурлыкал дальше: — "Ты казала, во недэлю..."

— А почему ты не всё пишешь? — поинтересовался Серёжка.

— Слухай, тоби що, робыти нэчого?! Так я зараз пошукаю, та й найду...

— Гринь, ну ты чё... я ж только спросил... — Серёга переместился к тумбочке.

— А не фига вопросы дурацкие задаваты... На что... Я що, дурный, твою "гармату" пысаты? Чи Ромкины цацкы? Я скаженный, та нэ настыльки... Не отвлекай... "Я прийшов, тоби нэма..."

— А у себя ты полностью пишешь? — не унимался Сергей.

— Убиты, та з'исты... А то як же — по пылной... "Пидманула, пидвила. Ты ж мэнэ пидманула..." — Гришка утянул второй рюкзак и стал распихивать по карманам всякую мелочь, всё ещё разложенную по поверхности стола.

Большая часть мелочёвки заполнила собой "сухарную сумку" — двенадцатилитровый подсумок, купленный когда-то Ромкой. В тот момент Рэм усовершенствовал свою снарягу и приобрёл этот "кармашек" в числе прочих "от наличия денег и отсутствия мозгов", как он сам потом признавался. Приткнуть к рюкзаку это "чудо" не получалось категорически, разве что — изнутри... Некоторое время Роман усиленно пытался всем этот подсумок сбагрить, но никому такое счастье было и даром не надо. Кончилось тем, что Гришка, глянув на "сумку" хозяйственным оком, изъял её, проворчав, что с Рэма, де, следовало бабки слупить впридачу, но такой уж он добрый... И Ромка вздохнул облегчённо. Лежащий в камере хранения подсумок был, вроде как, при деле и никому не мешался.

— "Ты казала, що умру..." — Хохол наконец закончил упаковку манаток, отнёс оба рюкзака к выходу, прислонил к ним Янову раскладушку (в автоматическую камеру оная не влезала, её сдавали отдельно) и отыскал глазами Серёжку: — Отдохнул? Не волнует! Убирай стол и вокруг. Ща попру всё это сдавать...

— А почему опись в одном экземпляре?

— А фиг ли мне второй здесь катать? — удивился Фома. — У Белоконя ксерокс стоит. Он там копию снимет — и всё пучком...

Тут до Серёги дошёл ещё один странный факт: в центре стола возвышалась небольшая кучка вещей, упакованных в подсумки и пакет из жароупорного пластика.

— Гриш, а эт — чё? И чё с ним делать?

Гриц, влезший в лямки одного "сидора" и взявшийся за второй, оглянулся:

— А цэ — никому не трэба... Що хошь, то и делай, тильки нэ разкидывай... Щоб чисто було тут...

— То есть как, "никому"? — не понял Сергей.

— А так. Книжки — Костян купыл, прочитав, а бильше — волны йому нэ потрэбны; записнухи — Латыш вый'играв, та хиба ж йому трэба восимь штук?.. Стакан — Рэм на фестивале пыва получыв... — Фома надел второй рюкзак — спереди (смотрелось это жутко стрёмно: прутся два рюкзака), зацепил "сухарную сумку", взял раскладушку. Вышел, оставив Серёжку в полной растерянности: как это — Хохол, да пренебрёг материальными ценностями?!!

Домыв оставшееся пространство, Сергей осторожно исследовал содержимое двух подсумков и пакета. В самом деле, ничто из имевшегося там не представляло ценности ни в "поле", ни даже при житье при штабе. "Карманные" книги — дешёвые детективы типа "Месть Полоумного за золото Одноглазого" — такие читаются один раз, если вообще не заснёшь на середине. Стеклянный стакан — вещь хрупкая, с собой не потащишь, кофе не нальёшь — и держать горячо, и лопнуть может... Стопка блокнотов с ручками и без, — у каждого в группе были свои "кондуиты", — Костик с Ромкой фиксировали адреса и телефоны подруг, Фома — имущество группы, всякие расходы-приходы, дебеты-кредиты, Кэп — деловые моменты, Ян пытался заниматься немецким языком и составлял карманный разговорник снайпера... Но столько записнушек явно никому не надо. Были и вовсе левые вещи, например, — пластмассовые клипсы или игольница — ярко-красное плюшевое сердце, — видимо, тоже трофеи Стрелка... В общем, действительно, "оно мене не надо". Но всё-таки, определённую цену всё это имело: всё почти или совсем новое!

Вернувшийся Гришка рассеял Серёгины сомнения:

— Лёшке скинем, она разберётся. Чого добру пропадаты...

Вот тут Джо взглянул на "лучшего жмота всех времён и народов" под новым углом:

— Гринь, а тебе не жалко — так отдавать?

— Как — "так"? — не понял Фома, проверявший качество уборки помещения.

— Ну... бесплатно?

Гришка развернулся и смерил Сергея таким взглядом, какой чаще наблюдался у Яна. Или — у Кэпа. Серёге стало не по себе. Потом внезапно рожа Хохла расслабилась, и он улыбнулся:

— Чудак-человек, оно что — моё?

Серёжка загрузился:

— В смысле?

— Барахло-то — не моё, — пояснил Гриц. — Не моё — не жалко. А моего тут ничого нэма. А каждый со своим волен робыты то, що хочет. Мне ничого тут нэ трэба, а то б я взял. И группе — тако же — нэ трэба, а то б я на баланс поставил. Мне б жалко було, кабы оно пропало... А так — зараз Лёшке звякну, она к КПП подгребэт, чи — зашлёт кого через годыну-другу, я ей спихну, ей пригоди. Чи — она ще кому спихнэ, цэ — нэ миё дыло... Главно — нэ пропадэ. Ты соби-то нэ приглядив ничого?

— Нет... Но ведь... Можно продать... — произнося это, Сергей уже понял, что говорит глупость, хотя ещё не понял, в чём именно.

Фома посмотрел на него с сожалением, мол, маленький ты и глупенький:

— Некогда. И — уровень не тот. Яки суммки за те три дохлых сумки? Ну добре, ну сто гривен, а и того нэ будэ... А скильки годын я буду на "блошке" стояты за ту сотню? И буду крычаты-зазываты, уламываты, нервы трэпаты... Та нэ коштуэ та овчинка тий выдэлки! Мы ж — не нищие, чай? Да я ж за ту годыну бильше заработать можу...

Серёжка офигело помотал головой, в которой не укладывалось вышесказанное: чтобы Гриц — и от корысти отказывался?!! Фома изучил ошалевшую физиономию Джо, безошибочно "считал" его мысли и чувства и фыркнул:

— Слухи о моём жмотстве трохы преувеличены. Добре, Серый. Убрано добре. Зараз... ктора годына? — он взглянул на часы: — ...Двенадцать годын, тринадцать хвилын... Зараз вси пидойдут, а у нас — всё зроблено, молодцы мы з тобою! — он отцепил от пояса мобилку и защёлкал кнопками. — алло! Алёна Юрьевна, ты? Ага. Фоменко беспокоит. Лёш, тут три мелких сумки всякой дребедени нарисовалось... Что? Чтиво, записнушки, игрушки... Ну, говорю ж: ерунда всякая... Возьмёшь? Серый, сколько оно там по весу тянет? Да, Лёш, кило на пять, не больше... Забрать можно до семнадцати ноль-ноль, да. Сама или зашлёшь кого? Ну, присылай Адку к третьему КПП к четырнадцати ноль-ноль. Ну плюс-минус полчаса — эт святое! Ну, бывай, Алёна свет Юрьевна, до побачення! — Гришка вернул мобилку на место и лукаво посмотрел на Серёгу: — Вот, а ты кажешь "продаты"! Вси довольны, вси смеются. Лёшка рада, Гюльчитай — рада (от гарна дывчина!)... И от мэнэ, коханого, нычого нэ убыло. А всего работы — по мобиле звякнуть, та й до КПП добежаты... Учись, хлопче!

2. РЯДОВОЙ ВЕРЕСОВ. "...МЫ ВНОВЬ РАСКРОЕМ КУПОЛА..."

— Равняйсь! Смирно! — почти две сотни человек замерли в строю. Майор флотского спецназа изобразил поворот "кругом", сделал два строевых шага и вскинул два пальца к берету. — Товарищ полковник! Личный состав сборов групп Командования Сил Специальных Операций по Вашему приказанию построен! Начальник штаба сборов майор Штерн!

Полковник в свою очередь сделал три шага вперёд (строевых!!!) и гаркнул:

— Здравствуйте, товарищи разведчики!

...Временами Серёжке казалось, что главный недостаток кадровых военных — именно любовь к подобным заморочкам: "Смирно! — Вольно! — Шагом арш! — Напра— нале-во! — Здравствуйте, товарищи..!" Со строевой у триста четырнадцатой было, как мягко обозначил ситуацию Кэп, "никак". Попытки Вовки провести с личным составом хоть какие-то занятия по этой теме понимания у группы не вызвали да и надоели командиру даже быстрей, чем подчинённым.

...Строй без особого воодушевления проорал "Здрав... Жела... Това... Полковник!" — Серёга в своей нелюбви к строевой подготовке здесь был явно не одинок. Полковник этим вполне удовлетворился ("Вольно!") и, как по мановению волшебной палочки, превратился во вполне нормального человека.

— Доброе утро, джентльмены! — этот переход из одного состояния в другое поражал Серёжку постоянно (из самоходного мегафона — в довольно приятного дядьку с набором орденских планок!). — Квалификационная неделя подходит к концу, основные зачёты вы уже сдали. Сегодня — последний прыжок парашютного минимума. После обеда — соревнования снайперских пар. Остальные могут готовиться к "скачкам". Желаю успехов, товарищи! Виктор Михайлович, приступайте.

Майор, заправлявший на сборах ПДС, шагнул вперёд:

— Парни, сегодня прыгаем в два потока с восьмисот с принудительным раскрытием. Ничего нового и, в принципе, ничего страшного. Прыжок боевой, со снаряжением, на вторую площадку. Командирам групп провести с личным составом инструктаж по ТБ под роспись, — журналы возьмите в ПДС. В десять ноль-ноль — общий инструктаж, провожу я. Приступайте. Удачи!

Несмотря на шесть прыжков на учебке и пять — уже здесь, они так и не стали любимым Серёжкиным развлечением. Пророчество, что это нравится раз и навсегда, в данном случае не сработало. При мысли о парашютах Серёга поморщился от очередного приступа изжоги:

— Гриш, дай таблетку...

Фома, пробурчав что-то типа того, что Джо таблетки уже не пьёт, а питается ими, выдал Серому коробку "Зантака" и побрёл в сторону сваленных в кучу парашютов группы.

Утешало то, что здесь этот прыжок был предпоследним (ещё один — на "скачках"). Серёжка сгрёб в охапку оба свои парашюта, рюкзак, автомат и не успел сделать в сторону и трёх шагов, как рядом проявился Карась...

Даже на этих безумных сборах, где найти нормального по общегражданским меркам человека было трудно, Карась являлся личностью экстраординарной. Парнишка сделал своей задачей заботу о репутации 57-го Учебного Центра ВМС и немало в этом преуспел. По крайней мере половина народа на сборах уже считала, что в "пятьдесят седьмом" из обычных пацанов за пять лет обучения делают таких ненормальных, как Карась, — и он этим жутко гордился!

С пропагандой разных безумных идей были некоторые проблемы. "Однополчане" Карася были полностью согласны с его бреднями, но сами необходимой степенью экстремизма не обладали. Парни тихо верили в то, что они — самые крутые боевые пловцы-диверсанты на планете, и если кто-то был не в курсе, то их это особо не трогало. Но Карась из-за своих весогабаритных показателей (ростом "супертюлень" не вышел), возраста (пятнадцать с хвостиком) и, — главное, — одиночества среди других участников сборов, нормальной пропагандой заниматься не мог. А младше него здесь был только Сергей, и потому объектом проверки своих взглядов Карась выбрал именно его.

Во время первой же разборки, когда дело дошло почти до рукопашной (у Серёжки в башке в тот момент торжественно пиликала мелодия "Врагу не сдаётся наш гордый "Варяг"...", так как особых иллюзий по поводу исхода схватки он не питал), за палаткой, где состоялась стычка, появился Кэп с банкой кока-колы в руке. Если проводить исторические аналогии, эффект был, как если бы во время геройского побоища "Варяга" японцами на разборку "чьи в лесу шишки" явились бы все семь броненосцев порт-артурской эскадры. Вовка въехал в ситуацию быстро: отдал банку Ромке и сграбастал обоих "спешилов" за шиворот. Серёгу сдали Фоме с комментарием "с тобой потом поговорю", а барахтающегося "водоплавающего" Кэп отнёс (на весу, за шкирку!) "однополчанам". Там он вручил жутко оскорблённого Карася "своим" и провёл с предводителем "тюленей" симпозиум на тему "Боевое товарищество: как его понимать, и как с этим бороться". Предводитель проникся, и Карась утих.

Серому по возвращении Кэп прочитал лекцию из курса тактики "Действия при нападении превосходящих сил противника". Из неё следовало, что нормальные военные в подобной ситуации прибегают к манёвру на местности и вызывают подмогу — танки, авиацию, пехоту, ядерный удар, — в данном случае — его, Кэпа, или Фому, или Ромку, а лучше всего — всю триста четырнадцатую сразу... А не погибают, геройски отстреливаясь в чистом поле из малокалиберного пистолета от танка.

Сказать, что Карась утих совсем, было нельзя, но теперь он свои взгляды излагал Серёжке: а) тет-а-тет; б) только в словесной форме. Это можно было пережить, на худой конец — к этому можно было привыкнуть, — как к сорокоградусной жаре.

...— Эй, Мышка-Крыска, ты когда-нибудь прыгал с высоты меньше километра?

— Конечно, Земноводное! У меня на учебке была верхняя койка!

Карась побледнел. Желание выяснить, кто тут "земноводное", проявилось на его роже так же быстро, как и исчезло. Воспоминание о том, чем это кончилось в прошлый раз, было слишком ярким.

— Послушай, без дураков, — Карась справился с искушением, и в его голосе звучали почти забота и почти готовность помочь, — может, дать тебе пару советов? Или проверить твоё снаряжение?

— Спасибо! — Серёга уронил своё имущество на землю. — Мишка! Что бы я без тебя делал! Хоть ты расскажи, где здесь основной парашют, а где запасной, а? И что делать в воздухе, когда досчитаешь до четырёх? Всё время забываю!

Реакцию Карася предсказать было просто:

— Кошмар! Серёжа, ты что, ещё и считать умеешь?!

Серёжка плюнул и решил полемику не продолжать. Не дождавшись ответа, Карась двинулся к своей палатке: прыгать сегодня предстояло не только Серёге.

...Двенадцать десять. Над бетонкой взлётной полосы стояло марево. Тридцать восемь градусов по старику Цельсию. Серёга сидел на рюкзаке и с тоской наблюдал за разворачивающимся в конце рулёжной дорожки Ан-70. Народ вокруг вставал и направлялся к транспортнику, поминая незлым солдатским словом жару, авиаторов, парашюты, чью-то маму... "Остановись, мгновенье!.." — подумал Серёжка и, тяжело вздохнув, поднялся, уцепившись за протянутую Ромкой руку. Возле самолёта к жаре добавился выхлоп движков. Народ, задержав дыхание, взбегал по аппарели внутрь.

Через минуту Серёга сидел, привязанный ремнями к парусиновому откидному сидению. Напротив, едва не упираясь в него коленками, устроился Карась, который, как классический подлый враг, вечно появлялся там, где он меньше всего нужен и в самое неподходящее время. "Семидесятый" показался Серёжке огромной летающей душегубкой: жара в сочетании с теснотой (восемьдесят шесть рыл, как-никак!) дают в сумме что? — правильно, духотищу. А если учесть, что далеко не все были погружены в молчаливые медитации, да рёв двигателей... Серёга сидел мокрый, как мышь, и мечтал уже, чтобы это всё побыстрее кончилось; при взгляде на покрытую потом физиономию Карася он испытал небольшое облегчение: хреново было не только ему. Какой-то умный дядя в пилотской кабине щёлкнул тумблером, и к гулу четырёх турбин добавился шум работающего кондиционера; по десантному трюму прокатился лёгкий ветерок; жить стало легче. Серый приткнулся к плечу сидевшего рядом Ромки и заснул.