Урсула Ле Гуин "Танцуя к Ганаму"

Первые дни все были перегружены. Были моменты, когда Шану казалось, что он перестал думать — просто переживал, получал, а не обрабатывал информацию. — Разберемся позже, — со смехом сказал Далзул, когда Шан рассказал ему об этом. — Как часто человеку удается побыть ребенком? — Это действительно было похоже на то, как если бы я был ребенком, не имевшим никакого контроля над событиями и никакой ответственности за них. Ожидаемые или невероятные, они происходили, и он был частью происходящего и одновременно наблюдал, как это происходит. Они собирались сделать Далзула своим королем. Это было нелепо и в то же время совершенно естественно. Ваш король умирает, не оставив наследника; серебряный человек падает с вашего неба, и ваша принцесса говорит: — Это тот самый человек; — серебряный человек исчезает и возвращается с тремя странными спутниками, которые могут творить различные чудеса; вы делаете его королем. Что еще вы можете сделать с ним?

Риэль и Форест, конечно, сопротивлялись, сомневаясь в столь глубокой понимании местной культуры, но у них не было альтернативы, которую они могли бы предложить Далзулу. Поскольку царствование, очевидно, было скорее почетным, чем властным, они признали, что им, вероятно, лучше согласиться с тем, чего хотели гаманы. Пытаясь сохранить хоть какой-то сторонний взгляд на ситуацию Далзула, они рано разошлись, поселившись в доме рядом с рынком, где они могли быть с простыми людьми и наслаждаться свободой передвижения, которой у Далзула не было. — Проблема с тем, чтобы быть будущим королем, — сказал он Шану, — заключалась в том, что от него ожидали, что он будет весь день слоняться по дворцу, соблюдая табу.

Шан остался с Далзулом. Виака выделил ему одно из многочисленных крыльев громоздкого глиняного дворца. Он разделял его с родственником жены Виаки по имени Абуд, который помогал ему вести хозяйство. Ни Далзул, ни его местные хозяева ничего от него не ожидали; его время было свободным. Исследовательская группа чартена попросила их провести тридцать дней в Ганаме. Дни текли, как сверкающая вода. Он пытался вести свой дневник для Экумены, но обнаружил, что ему претит нарушать непрерывность опыта, рассказывая о нем, анализируя его. "Все дело в том, что ничего не произошло", — подумал он, улыбаясь.

Единственным опытом, который в чем-то отличался, был день, проведенный им с племянницей старого Виаки [?] и ее мужем [?] — он пытался разобраться в системе родства, но вопросительные знаки остались, и по какой-то причине эта молодая пара, казалось, не использовала свои имена. Они взяли его с собой на долгую и красивую прогулку к водопаду на склоне более крупного вулкана Иянанам. Он понимал, что это было священное место, которое они хотели ему показать. Он был очень удивлен, обнаружив, что священный водопад использовался для приведения в действие священной динамо-машины. Гаманы, насколько могли объяснить его спутники и насколько он сам мог понять, имели вполне адекватное представление о принципах гидроэлектроэнергетики, хотя им катастрофически не хватало проводников и вырабатываемая ими энергия не находила особого практического применения. Их дискуссия, казалось, была скорее о природе электричества, чем о его применении, но он почти ничего не понимал из этого. Он попытался спросить, есть ли какое-нибудь место, где они используют электричество, но все, что он смог сказать, было: — Где-нибудь есть выход? — В такие моменты ему было не так уж приятно чувствовать себя ребенком или слабоумным. — Да, — сказала молодая женщина, — это выходит в ишканеме, когда баземмиак вада. — Шан кивнул и сделал пометки. Как и всем гаманам, его спутникам нравилось наблюдать, как он разговаривает в микрофон и как крошечные символы появляются на крошечном экране — приятное волшебство.

Они отвели его на террасу, пристроенную к маленькому зданию динамо-машины, которое было построено из обработанного камня, уложенного удивительно замысловатыми рядами. Они пытались что-то объяснить, указывая вниз по течению. Он увидел что-то блестящее в быстром блеске воды, но не мог разобрать, что это было. — Хеда, табу, — говорили они, слово, которое он хорошо знал от Далзула, хотя сам до сих пор ни с чем подобным не сталкивался. Пока они шли дальше, он уловил имя "Дазу" в их разговоре друг с другом, но снова не смог уследить. Они миновали небольшое земляное святилище, где в неформальном поклонении гаманов каждый из них возложил по листочку с ближайшего дерева, а затем отправились вниз по склону горы в долгом свете позднего вечера.

Когда они завернули за поворот крутой тропы, он смог разглядеть в туманной золотистой дали внизу, в великой долине, два других поселения, поселки или городишки-побратимы. Он был удивлен, увидев их, а затем удивлен своим удивлением. Он понял, что был настолько поглощен пребыванием в Ганаме, что забыл, что это не единственное место в мире. Указывая, он спросил своих спутников: — Принадлежит гаманам? — После некоторого обсуждения, вероятно, того, что, черт возьми, он имел в виду, они сказали, что нет, только Ганам принадлежал гаманам; эти города были другими городами.

Был ли тогда Далзул прав, полагая, что мир называется Ганам, или это название означало только город и его земли? — Тегуд ао? Как вы это называете? — спросил он, похлопывая по земле, обводя руками долину по кругу, гору за их спинами, другую гору лицом к ним. — Нанам тегудие, — неуверенно сказала племянница Виаки [?], но ее муж [?] не согласился, и они непроницаемо обсуждали это милю или больше. Шан сдался, убрал свой блокнот и наслаждался прогулкой в вечерней прохладе вниз, к золотым стенам Ганама.

На следующий день, или, может быть, это было послезавтра, Далзул зашел, когда Шан подрезал фруктовое дерево во внутреннем дворике, обнесенном стеной, в своей части дворца. Нож для обрезки представлял собой тонкое, слегка изогнутое стальное лезвие с изящно вырезанной, изрядно потертой деревянной ручкой; он был острым, как бритва. — Это прекрасный инструмент, — сказал он Далзулу. — Моя бабушка научила меня подрезать чернослив. Это не то искусство, которым я мог много заниматься с тех пор, как присоединился к Экумене. Они здесь хорошие садовники. Вчера я разговаривал с некоторыми из них. — "Неужели это было вчера? Не то чтобы это имело значение. Время — это не продолжительность, а интенсивность; время — это ритм и интервал", — думал Шан, изучая дерево, постигая внутренний ритм его роста, узорчатые промежутки между ветвями. Годы — это цветы, миры — плоды... — Обрезка делает меня поэтичным, — сказал он, а затем, посмотрев на Далзула, спросил: — Что-то не так? — Это было похоже на пропущенный пульс, неверную ноту, неверный шаг в танце.

— Не знаю, — сказал Далзул. — Давай присядем на минутку. — Они отошли в тень под балконом и уселись, скрестив ноги, на каменные плиты. — Вероятно, — сказал Далзул, — я слишком полагался на свое интуитивное понимание этих людей — следовал своему чутью, вместо того чтобы сдерживаться, изучая язык слово за словом, следуя книге.... Я не знаю. Но что-то здесь не так.

Шан наблюдал за сильным, живым лицом Далзула, пока тот говорил. Яростный солнечный свет придал его белой коже более человеческий оттенок. Он был одет в свою собственную рубашку и брюки, но распустил свои седые волосы, как это делали мужчины племени гаманов, и носил узкую повязку, перевитую золотом, что придавало ему царственный и варварский вид.

— Это варварский народ, — сказал он. — Возможно, более жестокий, более примитивный, чем я хотел признать. Это царствование, которым они полны решимости наделить меня, — боюсь, я должен воспринимать это как нечто большее, чем честь или сакральный жест. В конце концов, это политика. По крайней мере, может показаться, что, будучи избранным королем, я нажил себе соперника. Врага.

— Кого?

— Акета.

— Я его не знаю. Он не здесь, во дворце?

— Нет, он не один из людей Виаки. Кажется, его не было дома, когда я пришел в первый раз. Насколько я понимаю, Виака, этот человек считает себя наследником трона и законным супругом принцессы.

— Принцессы Кет? — Шан еще ни разу не разговаривал с принцессой, которая держалась отчужденно, всегда оставаясь в своей части дворца, хотя и позволяла Далзулу навещать ее там. — Что она говорит об этом Акете? Разве она не на твоей стороне? В конце концов, она выбрала тебя.

— Она говорит, что я должен стать королем. Это не изменилось. Но она это сделала. Она покинула дворец. На самом деле, насколько я могу судить, она уехала жить в дом этого Акеты! Боже мой, Шан, есть ли хоть один мир в этой вселенной, где мужчины могут понимать женщин?

— Гетен, — сказал Шан.

Далзул рассмеялся, но лицо его оставалось напряженным, задумчивым. — У тебя есть партнерша, — сказал он через некоторое время. — Может быть, это и есть ответ. Я никогда не был с женщиной в таком месте, где я знал бы, по-настоящему знал, чего она хочет, кто она такая. Если ты будешь упорствовать, ты, наконец, доберешься туда?

Шан был тронут тем, что пожилой человек, блестящий человек, задавал ему такие вопросы. — Я не знаю, — сказал он. — Тай и я — мы знаем друг друга так, что... Но это нелегко... я не знаю.... А вот насчет принцессы — Риэль и Форест уже давно общаются с людьми, учат язык. Может быть, у них были бы какие-то идеи, как у женщин?

— Женщины — и да, и нет, — сказал Далзул. — Вот почему я выбрал их, Шан. С двумя настоящими женщинами психологическая динамика, возможно, была бы слишком сложной.

Шан ничего не сказал, снова почувствовав, что чего-то не хватает или он сам чего-то не понимает. Он задавался вопросом, знал ли Далзул, что большая часть сексуальной жизни Шана была связана с мужчинами, пока он не встретил Тай.

— Подумай, — сказал Далзул, — например, если бы принцесса вздумала, что ей следует ревновать к одной из них или к обеим, подумала бы, что они мои сексуальные партнеры. Это могло бы быть змеиным гнездом! А так они не представляют угрозы. Конечно, в поисках созвучия я бы предпочел всех мужчин. Но старейшины на Хейне — в основном пожилые женщины, и я знал, что должен им соответствовать. Итак, я попросил тебя и твою партнершу, супружескую пару. Когда ваша партнерша не смогла прийти, эти двое показались лучшим решением. И они выступили превосходно. Но не думаю, что они способны сказать мне, что происходит в голове или на гормональном уровне у такой сексуальной женщины, как принцесса.

Ритм снова прервался. Шан потерся рукой о шершавый камень террасы, озадаченный собственным ощущением растерянности. Пытаясь вернуться к первоначальной теме, он спросил: — Если это политическое правление, а не сакральное, не могли бы вы, так сказать, просто снять свою кандидатуру?

— О, это священно. Единственный способ, которым я мог бы отступить, — это сбежать. Чартенировать в порт Ве.

— Мы могли бы перелететь на "Галбе" в другую часть планеты, — предложил Шан. — Понаблюдать где-нибудь в другом месте.

— Судя по тому, что рассказал мне Виака, уход на самом деле не вариант. Отступничество Кет, очевидно, вызвало раскол, и если Акета придет к власти, его сторонники отомстят Виаке и всему его народу. Кровавое жертвоприношение за оскорбление личности истинного и священного короля... Религия и политика! Как мог я, из всех людей, быть таким слепым? Я позволил своим желаниям убедить себя, что мы нашли довольно примитивную идиллию. Но то, в чем мы сейчас находимся, — это фракционное и сексуальное соперничество между разумными варварами, которые держат свои секаторы и мечи чрезвычайно острыми. — Далзул внезапно улыбнулся, и его светлые глаза вспыхнули. — Они замечательные, эти люди. Они — это все, что мы потеряли вместе с нашей грамотностью, нашей промышленностью, нашей наукой. Непосредственно чувственные — предельно страстные — первозданно реальные. Я люблю их. Если они хотят сделать меня своим королем, тогда, клянусь Богом, я надену себе на голову корзину из перьев и стану их королем! Но перед этим я должен выяснить, как справиться с Акетой и его командой. И единственным ключом к Акете, похоже, является наша капризная принцесса Кет. Расскажи мне, Шан, все, что ты сможешь выяснить. Мне нужен твой совет и твоя помощь.

— Вы получите это, сэр, — сказал Шан, снова прикоснувшись к нему. После того, как Далзул ушел, он решил, что ему следует сделать то, чего ему не позволила неожиданная мужская гетеросексуальная защищенность Далзула: пойти попросить совета и помощи у Форест и Риэль.

Он направился к их дому. Пробираясь по удивительно шумному и благоухающему рынку, он спросил себя, когда видел их в последний раз, и понял, что прошло несколько дней. Что он там делал? Он был в садах. Он был на горе, на Иянанаме, где была динамо-машина... где он видел другие города.... Крюк для обрезки был стальным. Как гаманы делали свою сталь? Был ли у них литейный цех? Они получили нож в обмен? Его разум вяло, кропотливо перебирал эти вопросы, когда он вошел во внутренний двор, где Форест сидела на подушке на террасе и читала книгу.

— Ну что ж, — сказала она. — Гость с другой планеты!

Прошло довольно много времени с тех пор, как он был здесь в последний раз — восемь, десять дней?

— Где вы были? — спросил он в замешательстве.

— Прямо здесь. Риэль! — Форест позвала ее на балконе. Несколько голов выглянули из-за резных перил, и та, что с вьющимися волосами, сказала: — Шан! Я сейчас спущусь!

Риэль принесла горшочек с семенами типу, вездесущим лакомством Ганама. Они втроем сидели на террасе, наполовину на солнце, наполовину в тени, и щелкали семечки; типичные антропоиды, заметила Риэль. Она приветствовала Шана с неподдельной теплотой, и все же они с Форест были безошибочно осторожны: они наблюдали за ним, ни о чем не спрашивали, они ждали, чтобы увидеть... что? Сколько же времени прошло с тех пор, как он видел их в последний раз? Он почувствовал внезапную дрожь беспокойства, пропущенный удар был настолько сильным, что он положил ладони плашмя на теплый песчаник, собираясь с духом. Было ли это землетрясение? Построенный между двумя сонными вулканами, город время от времени слегка вздрагивал, со стен отваливались кусочки глины, с крыш — маленькие оранжевые черепицы... Форест и Риэль наблюдали за ним. Ничто не дрожало, ничто не падало.

— Далзул столкнулся с какой-то проблемой во дворце, — сказал он.

— Неужели, — сказала Форест совершенно нейтральным тоном.

— Объявился местный претендент на трон, самозванец или наследник. И принцесса сейчас живет с ним. Но она все равно говорит Далзулу, что он должен стать королем. Если этот претендент получит власть, очевидно, он угрожает репрессиями всем людям Виаки, всем, кто поддерживал Далзула. Это как раз та щекотливая ситуация, которой Далзул надеялся избежать.

— И непревзойден в разрешении проблем, — сказала Форест.

— Думаю, он чувствует себя в значительной степени в тупике. Он не понимает, какую роль играет принцесса. Думаю, это беспокоит его больше всего. Я подумал, у вас может быть какая-то идея, почему, после того, как она более или менее бросилась в его объятия, она ушла, чтобы остаться с его соперником.