Правое крыло монастыря переоборудовано под поликлинику. Чуть дальше на восток — гостиный двор для прихожан. Часть используется под жилье, остальное — магазины и узел связи.
Новостройки особого описания не заслуживают — все преимущественно сборное, щитовое, а если и кирпичное, то построенное по-быстрому.
За поймой реки — искусственно намытая дамба. Коттеджи с прирезанными к ним огромными участками соснового леса. В один из них меня и привезли в гости.
Кто? Да кому же, кроме Дмитриева. Утром он ворвался в палату, сказал, что с главврачом договорено, в Москве мне делать пока что нечего, да и некоторые товарищи давно желают познакомиться, а все никак не получается.
Машина, аэродром, громыхающий транспортник, снова машина, и вот я по адресу "Москва, Центр-300".
Вы уже догадались, что речь идет о милом местечке, которое основал Преподобный Серафим, канонизированный в 1903 году.
— Жить будешь здесь, в гостевом домике, — сказал Дмитриев, и мы пошли к строению стоящему на пригорке.
Бог весть, то ли неизвестные архитекторы использовали естественный рельеф местности, то ли, чтобы подчеркнуть красоту этого места, делались насыпи и искусственно завозился дикий камень, но больше всего мне это напомнило пейзажи Уманского парка. Разумеется, с необходимой поправкой на то, что это место значительно севернее.
Дом, где мне предстояло, как минимум переночевать, был сложен из огромных глыб дикого камня и снаружи был невелик, примерно как типовой дачный домик поздних брежневских времен.
Я начал восхищаться мастерством строителей, едва ступив внутрь. Да, именно так надо строить! Свободная планировка. Кажется, я так и не нашел ни одного прямого угла. Помещения, плавно перетекающие друг в друга. Избытка дверей тоже, впрочем, не наблюдалось. Они стояли разве что в санузле и на входе в небольшую баню.
На стенах — никакой отделки, нетронутый дикий камень, сглаженный льдом и столетиями.
Гостиная была почти пуста. Небольшой столик, в углу горка для посуды, четыре стула. В углу — небольшой кабинетный рояль. И камин, в котором при желании можно было бы изжарить кабана. Рядом — заботливо сложенная на кованой подставке стопка колотых дров. Кресло-качалка.
Спальня привела меня в восторг. Такие комнаты рисуют на картинках, в книгах сказок! Высокое сводчатое окно, нарочито грубо сделанная узкая деревянная кровать, медвежья шкура на полу, тумбочка, стул с высокой спинкой. Все.
Из спальни я вышел на просторный балкон, будто зависший над крутым склоном, к которому вплотную подступал нетронутый лес. Вдохнул свежего воздуха и вернулся в гостиную.
— Кто же придумал такую красоту? — спросил я у Николая Александровича.
-Хозяйка дома, — ответил он. — Она редко тут бывает. Но обещала зайти сегодня.
При этих словах его лицо приняло то смущенно-мечтательное выражение, которое бывает у давно и безнадежно влюбленных людей. Я понимающе взглянул на него. Николай Александрович смутился еще больше.
-Очаруйте ее! Хотите, я вам сейчас стихи запишу? Только вот с музыкой — извините. Так, помню пару аккордов.
Затем я сел исполнять святое для любого времяпроходца дело — вспоминать стихи Владимира Семеновича.
Когда появилась Она, я не слышал — Дмитриев, сидя за маленьким кабинетным роялем, подбирал музыку к стихам Высоцкого, которые я вспомнил и записал для него. В этот момент он как раз пел:
-Если терем с дворцом кто-то занял...
Мы вдруг почувствовали ее присутствие. Для меня это было как касание лба холодной ладошкой. Что чувствовал Николай Александрович, я не знаю. Просто он вдруг смутился, скомкал пение, и захлопнул крышку рояля. Она стояла, прислонившись плечом к стене, и улыбалась.
Стройную фигурку танцовщицы совершенно не портила грубая ленд-лизовская летная куртка и мешковатая техничка. Наверное, на таких женщинах любая одежда выглядит как бальное платье.
Её глаза... Как описать их? Более всего они напоминали мне синий ледниковый лед, который я однажды видел в той жизни, карабкаясь на Гвандру. Гордая посадка головы. Высокая шея, красоты которой совершенно не портит узкий, как нитка шрам.
Увидев ее, я прекрасно понял Николая Александровича. А потом она улыбнулась нам той улыбкой, ради которой можно остановить тайфун, совершить революцию или сорвать с неба звезду, и произнесла:
— Здравствуй, Коля, здравствуй и ты, малыш!
На мгновение замешкавшись, я ответил:
-Здравствуй, Жар-Птица!
Ночь с 31 октября на 1 ноября 1952 года.
... Британское посольство. В уютном кабинете, отделанном дубовыми панелями, горит свет. Хозяин кабинета — истинный джентльмен. Это ясно с первого взгляда, стоит только посмотреть на его вытянутое лицо, тяжелую челюсть, оценить, сколько лет, и с каким старанием он ухаживал за усами. Залысины и длинный, крючковатый нос совершенно не портят его облика. Добротный костюм слегка устаревшего фасона подчеркивает респектабельность. Его никто не видит, он никуда не собирается идти, но ему даже в голову не пришло снять или слегка расслабить узел галстука.
Открою секрет — настоящая аристократия выше мелких условностей и дресс-кода. Так ведут себя слуги или откровенные мошенники. Этот джентльмен — не мошенник, он Чрезвычайный и Полномочный посол. Но в то же время, он слуга, до боли желающий быть аристократом.
С особо важными документами сэр Альвари любит работать ночами — меньше отвлекают. Он давно, еще будучи с 1946 по 1951 'политическим представителем' в Японии, приучил себя спать в два приема, как было принято пару столетий назад, и находит, что это разумно и правильно.
Лучше всего ему работалось под утро. Не зря говорят, что в такие часы рукой человека могут водить сущности иного мира, а мысль обостряется настолько, что при должном упорстве жаждущий знания способен проникнуть в суть вещей.
Его задача одновременно и проще, и сложнее. Странные события последних недель не только требовали осмысления, Тайному Совету следовало доложить так, чтобы не вызвать недовольства августейших особ, а это немного затруднительнее, чем просто понять.
Не дают покоя мысли, что, даже став рыцарем-командором ордена святого Михаила и святого Георгия, получив звание рыцаря Большого Креста Ордена Британской Империи, он так и остался для владетельных особ всего лишь исполнительным слугой. А ЭТИ слугам ошибки не прощают, более того, норовят обвинить в том, что по скудоумию затеяли сами.
— Ну зачем, дьявол их забери, им надо было, чтобы посольство оказывало кузенам помощь в организации дворцового переворота?! В конце концов, хоть бы посмотрели, какой на дворе нынче век! Может тогда им не пришло бы в голову путать Сталина с Павлом!
Не хочется даже думать, что последует после того, как русские внимательно изучат бумаги, так любезно предоставленные им Бимом...
Джентльмен находится в явном затруднении. Он понимает, что при существующих правилах выиграть невозможно, хуже того, непонятно, как изменить эти самые правила, чтобы все снова выглядело благопристойно.
— Эти тупицы из Форин-оффис думают, что русские в очередной раз погрязли во внутренних интригах. Miserable dolts! Выдавать желаемое за действительное — глупо, даже если это сильное желание. Тем страшнее обмануться, — думал Чрезвычайный и Полномочный посол Гаскойн.
По большому счету, особых оснований для беспокойства не было.
— Бумаги, полученные этими комми у американцев, всегда можно объявить дешевой подделкой и встать в позу оскорбленной невинности. С такой проблемой вполне справится и рядовой клерк. Гибель нескольких десятков высших чиновников, посягнувших на верховную власть — тоже в порядке вещей, и никак не задевает интересов Империи. В конце концов, не получилось с этими, найдутся другие. Мы всегда умели ждать случая, и использовать представившиеся возможности без промедления.
Но пыльный, скрюченный дьявол, притаившийся на дне души безупречного джентльмена, транслировал в мозг совершенно другие образы. Сэр Альвари достаточно долго пробыл в Японии, и прекрасно знал, что такое цунами. Сейчас вся эта огромная, непостижимая страна вдруг представилась ему в виде огромной волны-убийцы, обманчиво медленно встающей над мелководьем.
Те, кому приходилось рисковать, очень серьезно относятся к смутным ощущениям, к снам и мимолетным образам. Зачастую, подсознание настойчиво подсказывает нам то, что с порога отвергает разум.
Если подсознание орет об опасности, такими сигналами пренебрегать нельзя. Гаскойн тяжело задумался.
— Что же вызывает во мне такую тревогу? — размышлял он. — Во первых, нестандартное поведение их вождя. Мы привыкли считать его человеком аппаратной интриги, бесконечно далеким от реального общения с массами. Предполагалось, что жаждущие власти функционеры затравят его как волка на загонной охоте. Изолируют верных людей, предоставят на них компромат. Далее — по отработанному за много веков сценарию. Не получилось!
Но это, пожалуй, объяснимо. Мы думали, что имеем дело с постаревшим тираном, а оказалось, что он остался все тем же романтиком экспроприаций, которым был в молодости. Тогда он оставлял в дураках полицию, теперь, с той же легкостью, парализовал своих политических оппонентов. Населению роздано в оружие и вменено в обязанность поддерживать порядок в государстве.
Мы предполагали, что будет нечто подобное Дикому Западу, возможно, с новой силой вспыхнут волнения на национальных окраинах и уже были готовы оказать помощь сторонникам самоопределения. Мы предполагали, что активизируются организованные банды, в которых немало бывших солдат...
Но все происходит с точностью до наоборот! Вчерашние фронтовики с легкостью подчищают что националистов, что обыкновенных уголовников, не давая себе труда разбираться в сортах дерьма. Вот тебе и мудрость толпы...
Нет, это уже не толпа, как ее описывал Lebon, это нечто другое. Сталин декларировал демонстративный отказ от приверженности каким-либо '-измам', что было с восторгом принято рядовыми членами партии и подавляющим большинством населения. Решить, что есть благо, и куда следует направить усилия, должен сам народ — вот что он сказал! Против такого лидера способен пойти только самоубийца!
Эти новые идеи — настоящая чума! И уж совсем не ко времени в Москве появилась эта адская машина. Детектор лжи, как они его назвали...
Когда я первый раз увидел в газете фотографию этого уродца размером с концертный рояль, грубый остов с торчащими жгутами проводов и кучей самописцев, я смеялся. Когда узнал, что это сделали воронежские студенты, смеялся еще больше. Что путного могут сделать недоучившиеся доктора из города с таким смешным названием? То ли ворон, то ли еж, чушь какая-то! Решил, что так эти дикари выводят людей из равновесия. Но после доклада аналитиков смех чуть не превратился в истерику.
Похоже, теперь, в ходе этих народных слушаний, ни у кого не получится утаить от людей правду, промолчать или скрыться за обтекаемыми формулировками. Страшновато, не Бог, такое появится у нас... Кто без греха? Я вот тоже...
Хотя, Сталин первым сел в это опутанное проводами кресло, и оказалось, что перед народом он чист. Хитрый, как все аиды, Каганович, решил попробовать обхитрить машину, и дело кончилось тяжелым инфарктом на двенадцатом вопросе. Говорят, не выкарабкается.
Выводы аналитиков сразу же подтвердила эпидемия самоубийств, буквально захлестнувшая партаппарат, армию и службы безопасности. Не в силах отказаться от опроса, чиновники стреляются. Некоторые, правда, бросаются в бега, но далеко ли они убегут? Пример с Булганиным, которого американцы даже не пустили на порог, многим прояснил мозги. И теперь они рассказывают обо всем, надеясь лишь на милость.
Большевики хладнокровно пересматривают итоги чисток 1937 года и начальный период войны. Скрупулезно выясняются виновные в том, что лучшая в мире Конституция так и не работает. У каждой трагедии появляется фамилия, имя и отчество.
Солгать невозможно — при том, что никого не пытают, данные опросов абсолютно объективны. Все происходит публично, с широким освещением в прессе. Никто никого не арестовывает ночами. Пока, во всяком случае. И от этого становится только страшнее.
Правительственная комиссия не делала окончательных выводов. Но в газетах уже открыто пишут о том, что с Советами воевала не Германия, а объединенная Европа и целая свора внутренних врагов. Что Гитлер не был истеричным самоубийцей, надеющимся на блицкриг — он имел основания рассчитывать на мощную пятую колонну, подготовленную нами... Что на начальном этапе войны именно предатели-генералы обеспечили фюрера артиллерией, танками, стрелковым оружием и боеприпасами. Что они хотели сменить власть, приведя страну к военному поражению.
Перечисляются номера банковских счетов в гномьих подвалах. Озвучиваются суммы, имена посредников, данные нами обещания. В газетах публикуют целые вкладки, где с достойной немцев педантичностью перечисляются списки присвоенного ответственными товарищами. В бесконечных перечнях — музейные редкости, антикварное оружие, картины старых мастеров, золото, драгоценности. Сотни миллионов человек осознают истинных виновников кровопролития...
Люди воочию увидели: у маршала Жукова на даче — великолепие, достойное негритянского вождя. Тонны антиквариата, ковры на полу оказываются постелены в два слоя... Общее недоумение... Как он посмел?!
И вновь этот старый абрек предстает ангелом! У него на сберегательной книжке всего лишь девятьсот рублей, а из имущества — несколько трубок, пара костюмов и мундир.
Как дым, развеиваются подготовленные лучшими умами легенды о том, что русские способны воевать лишь большой кровью, что они косорукие дикари, что Европа гуманна и доброжелательна, а бесноватый был единственным уродом, с которым, слава Богу, всем миром справились.
Как там говориться? Ага, вот: из избы вытряхивается сор.
Открылась бездна...
Это настоящая беда, Россия сосредотачивается.
За окном потихоньку начинает сереть. Светает. Время поэтов и искателей истины прошло. Теперь это обычное московское утро. Безукоризненный даже в мелочах джентльмен так и не смог найти нужных слов для доклада Тайному Совету Британской Империи.
Эпоха сытости для просвещенных мореплавателей заканчивается. Теперь у них проблемы. Королевству суждено стать просто заштатным островком с омерзительным климатом и явно избыточным населением.
01 ноября 1952 года. Раннее утро.
Меня скоро доконает эта мифологическая реальность, в которой совершенно свободно удается знакомиться с персонажами популярных книжек! Доостала!
Разве что, тот бойкий сочинитель вставил в текст совершенно реальных персонажей. Тогда, ладно. Перетерпим.
В то же самое время, я ничуть не лучше. Бессмертный сталкер, епта. Решено, принимаем реальность такой, какой она предстает — все равно по-другому не получится.
Я ворочался всю ночь и не мог заснуть. И понимал, что отделался относительно легко. Значит, она все-таки реальна, Настя! Правда, некоторые гости называли ее Эвитой, но и против Насти она не возражала. Похоже, у нее много имен. Несчастный Коля, как он на нее смотрел! Боже, какая женщина!