— Ит, берите стул и садитесь есть, — велела Ольшанская. Он кивнул, сходил в комнату за стулом и вскоре получил большую тарелку картошки, щедро сдобренной сливочным маслом, и три теплых блинчика.
— Судя по всему, нам предстоит в ближайшем обозримом будущем работать в одной области, — вещал Скрипач, сидя верхом на табуретке. — По крайней мере, в данный момент корреляция прослеживается, и мне кажется, что в этом всем действительно есть смысл.
— Скрипач, поймите, я — теоретик. И нас таких всего лишь трое. — Ольшанская налила себе чаю, зачерпнула ложечкой варенья. — По словам... некоторых компетентных людей нас держат в институте исключительно из милости. Я, конечно, человек сильный, — снова тот острый и беспощадный взгляд, который запомнился Иту еще по докладу, — но при этом не железный. Не знаю, сколько я еще выдержу, прежде чем сдамся, уйду отсюда и наймусь мыть полы в ближайшем гастрономе.
— Объясните, пожалуйста, о чем вы говорите, — попросил Ит.
— Спать надо меньше, — усмехнулся Скрипач. — Роберта Михайловна, вы можете в общих чертах рассказать ему то, что рассказали мне? Только очень вас прошу, сделайте это сами — мне бы хотелось, чтобы он услышал это именно от вас.
— Хорошо, — пожала плечами Ольшанская. — Уже почти двенадцать лет я занимаюсь поиском закономерности в расположении площадок, на которые прибывают так называемые гости, — начала она. — Закономерностей физических, математических и логических. По моему убеждению, эти площадки образуют некую систему, своеобразную сеть, в которой каждая площадка является одним из углов гекса...
Ит перестал жевать. Поднял на Ольшанскую удивленный взгляд, с трудом проглотил кусок картошки и потребовал:
— Продолжайте!
— Продолжаю. Гексы имеют разный размер и находятся под разными углами относительно наклона земной оси и магнитных полюсов Земли. Они расположены не по поверхности планеты, а пронизывают ею всю, насквозь. Точки выхода — лишь видимая область. Подозреваю, что и там, под нами... иногда могут появляться гости. Хотя это недоказуемо. Равно как и то, что, зная координаты трех точек гекса, можно вычислить остальные.
— А как вычислить то, что точки взаимосвязаны? — спросил Ит.
— Во-первых, по частотному ответу. Большинство известных точек реагирует на определенную частоту, это факт давно установленный и проверенный. Согласно моей теории, точки, принадлежащие одному гексу, будут отвечать идентично. Например, площадка в Домодедово реагирует на 15 герц. Если она — часть гекса, то должны существовать еще пять точек, отвечающих на 15 герц, причем точно так же, как она. Дальше. По моим опять же выкладкам, точки не статичны, они имеют так называемую пульсацию.
— То есть?
— Точки, принадлежащие одному гексу, будут пульсировать по-разному, но в их пульсации должна присутствовать закономерность, — объяснила Ольшанская. — А гости, если я правильно ухватила суть этого процесса, появляются именно в момент пульса...
— Что вы имеете в виду под пульсом? — Ит уже знал ответ, но ему сейчас было необходимо услышать ответ от этой некрасивой женщины, сидящей перед ними с чашкой чая в руке.
— Инфразвуковые колебания, конечно же, — ответила та.
— Сдаюсь. — Ит поставил тарелку на подоконник. — Вот это да.
— Что вы этим хотите сказать? — растерялась Ольшанская.
— Что вы абсолютно правы. — Ит покачал головой. — И что ваши начальники — идиоты и придурки. Роберта Михайловна, то, что вы описываете — это по сути дела Сеть, с которой работает Контроль. Это ментально-энергетическое построение, действительно очень сложно устроенная система, в которой, если разобраться, живет большая часть разумных существ во вселенной. Только в вашем случае эта сеть не глобальная, а локальная, она словно бы спрессована до размеров одной планеты. В настоящей Сети расстояния между вершинами гексов исчисляются сотнями и тысячами световых лет, а сами гексы в большей степени логические построения, нежели чем физические. У нас они называются сиурами. Но все остальное — верно. Оно не просто имеет право на существование, оно... оно так и должно быть.
— Мне никто не даст это проверить. — Ольшанская опустила голову, Ит заметил, что она тут же утратила к разговору интерес. — Это чистой воды теория, ничего больше.
— Почему? — Скрипач удивленно уставился на нее.
— Да потому, что для проверки нужно посетить сотни, если не тысячи, площадок прибытия, а кто даст на это деньги, и кому вообще нужны эти исследования? Вы представляете себе... например, у меня на данный момент рассчитаны три теоретических гекса. Знаете, где находятся точки самого изученного из них? Первая — под Стокгольмом, вторая — рядом с Казанью, третья — неподалеку от Ашхабада, четвертая — в Саудовской Аравии, рядом с Мединой, пятая — в Ливии, а шестая, последняя — во Франции. Вы представляете себе, сколько средств потребуется для проверки хотя бы одного этого гекса? А их десятки тысяч. Кто оплатит нашей группе переезды с места на место, откуда возьмется оборудование, как...
Она осеклась, сбилась. Подняла глаза и с вызовом, но в то же время немного виновато, посмотрела на Ита.
— Например, точка во Франции, — сказала она совсем тихо. — Два раза в год научное мировое сообщество закатывает там конференции. Все красиво, все замечательно, профессура с женами в бархате, академические мелкие дрязги и три недели докладов, в которых ничего нового. Переливают из пустого в порожнее. Федор Васильевич, да простит он мне эти слова, два раза в год туда, считай, отдыхать ездит. Но меня туда кто пустит? Кому я нужна?..
Ит вдруг с удивлением понял, что, во-первых, она гораздо моложе, чем ему на первый взгляд показалось, а, во-вторых, что она действительно держится из последних сил. Он вгляделся внимательно и ощутил, как в душе волной поднимается сочувствие к этой странной упрямой женщине. Темно-русые коротко стриженые волосы, пронизанные ранней сединой, высокий лоб, вздернутый нос, маленькие серые глаза, тонкие, сейчас сжатые в нитку, губы...
— Роберта Михайловна, простите за нескромный вопрос, — осторожно начал он. — Сколько вам лет?
— Тридцать шесть. — Она подняла голову и с вызовом посмотрела на Ита. — И мне до сих пор не дали защитить кандидатскую. И не дадут. И докторскую не дадут, если до этого дойдет, конечно. Накидают черных шаров, и вся недолга.
Ит коротко взглянул на Скрипача. Тот кивнул.
— Первый закон Линца, — в пространство произнес Ит.
— Что? — недоуменно спросила Ольшанская.
— Случайностей не бывает, — объяснил Ит. — Роберта Михайловна, мы... мы поможем вам, насколько это будет возможно.
— Каким образом?
— Подумаем, — Скрипач поднял глаза к потолку. — Для начала нам нужно будет ознакомиться с тем, что вы делали и делаете. И еще... Скажите, есть, к примеру, реестр площадок, с которых кто-нибудь снимал частотные колебания? Карта, схемы, список, что угодно?
— Поскольку теория спорная, официального реестра нет. Тот же "шельмах"... вы знаете, что такое "шельмах"?
— Видели, — кивнул Скрипач. — Если я правильно понимаю, это низкочастотный генератор.
— Верно. Так вот, о том же "шельмахе" до сих пор спорят — правомерно ли его использование и можно ли считать его показания справедливыми. Моя группа, между прочим, дорабатывала этот прибор. — Ольшанская хмыкнула. — Георгий Шельмах, его создатель, допустил несколько промашек, и мы...
— Подождите, а гости?.. — Ит уже совершенно забыл и про тарелку с картошкой, и про то, что ему, вообще-то, раньше хотелось спать.
— Вот по гостям карта есть. И реестр есть. Но это дебри. Дикие глухие дебри, в которых сам черт ногу сломит, — предупредила Ольшанская.
— Разберемся, — уверенно произнес Скрипач. — Обязательно разберемся. И нас, Роберта Михайловна, они послушают. Еще как послушают. А заодно послушают вас, обещаю.
Ольшанская печально усмехнулась.
— Не торопитесь с такими заявлениями, — попросила она. — Вы не знаете, с кем имеете дело...
— Это вы пока не знаете, с кем имеете дело, — парировал Скрипач. — Ит, ешь давай! Небось уже остыло все.
— Дайте разогрею. — Ольшанская встала. — Мужчины — совершенно беспомощные существа. Папа, когда был жив, мог, по-моему, питаться одним хлебом, если прямо ему под нос кто-нибудь не ставил суп.
Она забрала у Ита тарелку, переложила картошку обратно на сковородку и зажгла газ.
* * *
Выздоравливал Ит, против собственных ожиданий, медленно, почти всю зиму — видимо, все-таки сказывалась и прошлая травма, и кома, и приступы, вызванные опухолью. Лечиться пришлось в общей сложности почти полтора месяца, но времени он не терял. Раз нельзя заниматься тем, что требует физической активности, можно делать что-то другое — например, читать. И он читал — все, что могло иметь отношение к делу. Работы Ольшанской и ее группы вызвали у него восхищение и, одновременно — горестное недоумение. Почему, ради всего святого, в этом идиотском мире не прислушиваются к тому, что говорит Роберта и подобные ей люди? Перерыв гору научных изданий, всяческих академических вестников и прочего, он обнаружил, что есть еще несколько ученых, тоже молодых, как и Ольшанская, и тоже работавших в похожих направлениях — но все равно, теория Роберты была ближе всех к истине. Ит видел — женщина действительно сумела вычислить закономерность, по которой выстраивались местные аналоги сиуров. Да, она не увидела множества других вещей, которые для Ита и Скрипача были явлениями само собой разумеющимися (например, связки между гексами, или углы поворотов гексов относительно друг друга, а так же корреляцию их размеров), но она сумела уловить и понять главное — суть явления.
По сути дела эти полтора месяца они только и делали, что читали и собирали информацию — всю, до которой получалось дотянуться. Скрипач мотался по городским библиотекам, притаскивая домой горы книг, а Ит читал, сидя дома, или, когда погода позволяла, выбираясь во внутренний двор высотки. По вечерам иногда выходили немного прогуляться или вдвоем, или вместе с Робертой, которая вскоре превратилась для них в Берту, но все равно — только на "вы", и никаких вольностей — и обсуждали, обсуждали, обсуждали...
Ит вскоре перестал удивляться этой странной московской "зиме", с облетевшими на пару месяцев деревьями и с не менее удивительным, чем сама зима, Новым Годом, на который всем аспирантским этажом сначала наряжали худосочную пыльную пальму, а потом праздновали, выставив в коридоре столы с нехитрой снедью. Это было забавно, весело и вызывало какие-то непонятные чувства — недоумение и умиление одновременно.
Изредка они заходили к Ольшанской, но Ита она из своей квартиры гнала нещадно.
"У меня очень пыльно, — предупредила она, когда они зашли в первый раз. — Очень пыльно. С пневмонией лучше ко мне не ходить".
То, что будет пыльно, они уже поняли, но когда увидели, что творится у Ольшанской дома, оторопели — такого они не ожидали. Вся квартира, точно такая же крошечная, как и у них, была от пола до потолка завалена книгами, картами, какими-то схемами, журналами... Повсюду лежали кипы бумаг, кроки, расчеты. Свободного пространства в квартире не оказалось вообще, если не считать подоконника на кухне, сиротливой табуретки, да дивана, отгороженного старой шаткой китайской ширмой.
— Да, Берта, это серьезно, — со смехом сказал тогда Скрипач. — Жаль, что у нас нет столько времени. Мы бы свою квартиру точно так же уделали.
В принципе, они уже двигались в нужном направлении — книг с каждым днем становилось все больше, они уже погребли под собой вторую кровать, подоконник и письменный стол. От окончательного захламления удерживало лишь то, что Ит болел и, увы, ему в подобном помещении находиться было просто нельзя.
Пневмония трепала его долго, антибиотики пришлось менять три раза, пока не подобрали те, что начали действовать. Приступы тоже стали приходить чаще — видимо, сказывалось то, что Ит из-за постоянной температуры и слабости был вынужден большую часть суток лежать. Роберта, впервые увидев, что с ним, испугалась и предложила вызвать "скорую", Скрипач, конечно, отказался, быстро снял приступ сам, а потом, поймав Ольшанскую после заседания кафедры, объяснил ей, что, по сути дела, единственный способ по-настоящему помочь им двоим — это продолжать работу, которую она делает. Тут его не вылечат. Он хорошо держится и продержится еще какое-то время, но помочь ему возможно только дома, а без ее разработок вернуться шансов нет. Ольшанская вроде бы все поняла, но попросила на всякий случай не запирать на ночь дверь в квартиру — чтобы она, если понадобится, могла войти или позвать на помощь. Скрипач объяснил, что они и так не закрывают...
С наступлением весны, однако, все пошло на лад. Ит практически выздоровел. Кашель прошел, слабость тоже канула в небытие, приступы почти прекратились, и с каждым днем он чувствовал себя все лучше. Скрипач, посмотрев на это дело, предложил начать тренироваться, и Ит этому предложению очень обрадовался — тело стосковалось по движению, по нагрузке.
Сначала стали потихоньку бегать, постепенно наращивая темп и расстояние. Потом — нашли несколько тихих мест, в которых можно было заниматься более серьезными вещами, типа простейших спаррингов. Дальше — больше. Пару-тройку ночей в неделю они стали отводить под тренировки иного толка, уже профессиональные — и хорошо, что никто не увидел, что они творили, пренебрегая какой бы то ни было страховкой, на стене высотки, погруженной в тень. Маловероятно, что кого-то обрадовало бы зрелище падающей вдоль отвесной стены человеческой фигуры, которая в какой-то момент непостижимым образом останавливалась там, где, казалось, не было ни единого выступа, за который можно как-то зацепиться, или другой фигуры, стоящей не просто на руках, нет, на пальцах на самом краю крыши...
До формы было, конечно, еще очень далеко, но некое подобие уже присутствовало. Тот же ускоренный режим теперь не вызывал никаких проблем, те же личины снимались запросто, без напряжения, а трое суток "на щелчке" воспринимались как нечто само собой разумеющееся, а не как сверхнагрузка, после которой нужно потом сутки отлеживаться.
Сложнее всего пришлось с Федором Васильевичем. В первый месяц, самый тяжелый, когда работа только началась, а Ит разболелся не на шутку, Федор Васильевич часто высказывал недовольство всем подряд. И тем, что они сошлись с Ольшанской, и тем, что Ит, вместо того, чтобы лечь в больницу, целыми днями читает, и тем, что Скрипач, вместо того, чтобы поработать с его группой, до сих пор занимается проектами для Ространса и Минздрава. Однако позже все тоже утряслось и стало налаживаться. Несколько вечеров ушло на то, чтобы убедить Томанова, что проект Ольшанской — не ересь и не околонаучный бред, потом почти месяц разбирали выкладки, и в результате, к вящему удивлению Роберты, ее группа вдруг получила первую порцию финансирования, да еще и три продовольственных заказа в придачу. Скрипач подсуетился, сходил тихонечко к нужным людям — и Роберта впервые в жизни поехала в командировку вместе с группой, снимать с трех расположенных вокруг Москвы точек частотные характеристики. Откуда-то выплыло новое оборудование, которое получила группа, потом снова пришли деньги — и уже в большем количестве, чем в первый раз. Ит и Скрипач понимающе пересмеивались, глядя на ее удивление. Что греха таить, они, конечно, приложили к этому руку, а дальше все пошло само собой, уже практически без их помощи. Роберта расцвела — приосанилась, стала чаще и свободнее улыбаться, и даже попробовала как-то привести в порядок свою квартирку, вот только времени для этого у нее теперь совершенно не оставалось.
