— Я верю, Лев Маркович, верю! — Прижав руки к сердцу, поморщился Кацаф. — Но чем плохо, когда одни товарищи помогают другим товарищам в голодные времена? Это и называется — истинные товарищи! Кто станет меня винить об том, шо я хочу, чтобы руководители много и правильно питались?

Обменять вагон с продовольствием на положительное решение о создании новой губернии было, конечно, заманчиво. И, конечно, — цинично. Здравый рассудок Каганова глухо протестовал, и все же что-то заставляло прислушаться к авантюрной идее Кацафа.

— Значит, говоришь, помощь? — После паузы сказал Лев и посмотрел на согласно кивавшего Иосифа. — А не переборщим? В любом случае, надо еще с Семеном поговорить. Если он будет против...

Сверкнув золотой коронкой, Кацаф широко улыбнулся и замотал головой:

— Не будет Комиссаров против. Ну как он может быть против собственной же идеи?

Не успел Лев ответить на его слова, как внизу, в вестибюле хлопнули двери и послышались голоса прибывших. 'Инденбом, как и ожидалось... Далее... Жбанков, что ли? А вот это, наверное, Гопнер', — подмечал Каганов, спускаясь по парадной лестницы навстречу гостям. И едва не споткнулся от неожиданности. Вместе с особоуполномоченным шла давняя знакомая по ссыльным временам — Лиза Корнеева! Румяная, сияющая, стройная, с копной густых пшеничных волос. Восхитительная женщина!

Заметив Льва, она приостановилась и радостно взмахнула руками:

— Да это же Лев Каганов! Живой! А мы-то думали, что ты в Самаре сгинул! Извините, товарищи, это мой старый друг по ссыльным временам!

Тот, в ком Лев верно угадал Гопнера, кивнул, пожал ему руку и пошел вверх по лестнице вслед за Комиссаровым. А Лиза, обдав приятным ароматом ландыша, порывисто обняла Каганова. Сердце непривычно затрепетало. И Лев с некоторой растерянностью заглянул ей в глаза. Она что-то радостно говорила, а он, пребывая в странном ошеломлении, ничего не слышал. И осторожно, будто впервые, рассматривал ее.

— А где сейчас Коля? — Внезапно вспомнив о Лизином муже, спросил Лев.

Лицо Корнеевой дрогнуло, и улыбка сползла с губ.

— Умер Коля от тифа... Еще прошлой зимой.

— Прости.

— Ничего, это жизнь...

— Пойдем наверх, а то застряли на лестнице. Расскажешь, кто из наших, где сейчас? — Пытаясь отвлечь ее, предложил Лев. А в душе зашевелилось что-то радостное и теплое. Положа руку на сердце, Лиза всегда ему нравилась. Вот и сейчас искорка пробежала. Нужно ли ее гасить?

В кабинете Комисарова Песя накрыла хороший обед для прибывших. Что было очень кстати — гости за время дороги проголодались. От предложенного никто не отказывался, и первые пять минут все молча поглощали пищу. Слышался только стук приборов о тарелки.

За столом Лиза сидела ровно напротив. Поддерживая разговор с Гопнером, Лев смотрел в смеющиеся глаза Лизы и изо всех сих старался не улыбаться. Остро хотелось дотронуться до ее волос — словно наваждение какое-то нашло.

Подкрепившись и наскоро перекурив, гости прошли в большую комнату, приготовленную для совещания. Там уже минут двадцать гремели стульями представители уездов и сожельские товарищи.

Сухощавый сутулый Гопнер, похожий на пожилого бухгалтера, и Лиза уселись в президиуме. 'А ведь я даже не спросил, кто она теперь и почему к нам приехала?' — мысленно спохватился Лев, вставая перед собравшимися, чтобы объявить о начале совещания. Вынужденно затягивая вступление, он почти вслепую написал лаконичную записку: 'Как представить?' и незаметным жестом передал ее Корнеевой через сидевшего рядом Комиссарова.

Буквально через десять секунд ответ лежал перед ним на столе: 'Назови представителем ВЦИК'. Лев бросил быстрый оценивающий взгляд на Лизу. О том, что будет человек от Свердлова, их никто не предупреждал. И человеком этим оказалась Корнеева. Вдвойне обнадеживающе. Единственное, что неприятно царапнуло — сцена негаданной встречи на лестнице была явно спектаклем. Лиза не могла не знать, к кому она едет.

Первым с докладом выступал Инденбом — губернский комиссар продовольствия и представитель Могилевского губкома. Судя по тому, как заученно он говорил и как скучающе его слушал Гопнер, всё уже заранее было определенно в Могилеве.

Каганов внимательно вникал в речи и раздражение вместе с разочарованием стремительно нарастали в нем. Проект Сожельской губернии был чудовищно перекроен. Да, за Сожелем однозначно признавался статус губернского центра. К нему, как и задумывалось, присоединялись окраинные уезды Черниговской и Минской губерний. Но самое главное было неправильным. Никто не собирался образовывать новый регион. Губерния, пусть и значительно укрупненная, оставалась той же. В ней менялся губернский центр и общее название. Могилев становился уездным городом, губернские учреждения переезжали в Сожель — вот и всё. Москва, очевидно, полагала, что этого достаточно.

Менялась география, но не руководство. А значит по-прежнему будут висеть над головой Ханов с Суртой и прочие могилевские товарищи с их привычно завышенным самомнением. Предчувствие, действительно, не обмануло. Однако верить в то, что это решение окончательное и бесповоротное, он не хотел.

Львом овладело острое негодование и чувство протеста. Он всмотрелся в людей в зале. Кто-то хмурился, кто-то зачарованно слушал, третьи переговаривались о чем-то своем. Кацаф был явно расстроен. Он сидел, наклонившись вперед и закрыв лицо руками. Каганов покосился на Комиссарова. Тот тоже как-то странно оцепенел.

Вагон продовольствия, говорите? Будет вам вагон продовольствия! — мелькнула едва ли не злорадная мысль.

Прямо перед глазами на столе неожиданно появилась записка: 'Эй, Лёва! Верни лицо на место!'. Лев скосил глаза на Лизу — только она могла написать так — и с серьезным видом передал через Комисарова листок с ответом: 'Поужинаешь со мной — верну!'. Корнеева прочитала, улыбка слегка тронула ее губы и, словно чувствуя, что он наблюдает за ней, медленно кивнула.

Тем временем начались прения. Суражские и Рогачевские представители пытались выяснить непонятные для себя вопросы в проекте нового административного деления. Слово попросила Лиза. И зал ненадолго притих, внимательно рассматривая гостью 'из самой Москвы', которая была не только красива собой, но и умела говорить с трибуны получше многих местных комиссаров.

Говорила она и вправду хорошо. Естественно жестикулировала, придавая большую убедительность своим словам. Ее низкий звучный голос завораживал. Можно было слушать и слушать, даже не понимая, о чем она ведет речь. Но и с этим всё оказалось в порядке. Говорила Корнеева емко, логично и очень доступно. Рассказывала об опыте создания Ивановской губернии, имевшем место совсем недавно. Лев откровенно любовался Лизой, ее чудесными волнистыми волосами, обрезанными в духе времени чуть выше плеч. Темно-синий костюм с одной стороны придавал ей деловитости, и в тоже время выгодно подчеркивал фигуру. Довершал образ голубой нашейный платок в тон цвета глаз.

— Красивая баба, да? — прошептал ему на ухо Семен.

Льва передернуло.

— Какая она тебе баба?! — Возмущенно прошипел он в ответ. Комиссаров удивленно глянул на него и, качнув головой, пожал плечами.

Резолюция была принята такой, какой ее ожидал видеть Центр. Ни Каганов, ни Кацаф, ни, тем более, Комиссаров против не высказывались, осознавая, что протесты, высказанные здесь и сейчас, нужного результата не дадут. Все прекрасно понимали, что главные решения будут рождены в Москве в течение ближайшего месяца-двух. И значит можно еще побороться.

После окончания совещания Гопнер запросил себе комнату для отдыха, ссылаясь на то, что последнюю неделю колесил по западным губерниям и толком не спал. Могилевских товарищей отправили на вокзал — как раз к подходящему им поезду. А Лиза, окруженная сожельскими товарищами, держалась бодро, шутила и с охотой рассказывала о нынешней московской жизни. Лев с удовольствием увел бы ее, но на выходе из зала совещания его перехватил Пухов.

Иван был откровенно зол и, похоже, даже растерян.

— Лев, погоди! Дело срочное!

Проводив сожалеющим взглядом удаляющуюся в обществе Вилецкого Лизу, Лев тяжело вздохнул:

— Что случилось?

Пухов поджал губы, помолчал и протянул бланки телеграмм.

— Тебе Хавкин рассказывал о Семенове? Вот, посмотри!

Обе телеграммы в ультимативном тоне требовали освобождения из-под ареста военкома-насильника. Одна из них была подписана заведующим передвижением войск Белоруссии товарищем Кресиком. Другая — неизвестной фамилией с громкой военной должностью.

— Оперативно! Как они узнали?! — Удивился Каганов.

Смачно сплюнув, Иван процедил:

— Дерьма везде хватает! Успел кто-то настучать. И это ж еще не все. Звонит мне этот товарищ Кресик по прямому проводу, слово вставить не даёт, орет! И все 'предписывает', да 'приказывает'!

С трудом переведя дыхание от охватившего гнева, он витиевато выматерился и закурил.

— Но это еще ладно! Представь, что заявил! Если вы, говорит, позволите себе хоть раз подобное, я подниму на ноги всю Вторую Тульскую бригаду, отдам приказ окружить Чрезвычайную Комиссию и со всеми вами разделаюсь!

— Таааак... — Пробормотал Лев. — Это, конечно, переходит всякие границы! Ты отпустил Семенова?

Пухов скривился, как от сильной зубной боли.

— Отпустил, гаденыша. С таким злорадством, тварь, уходил. И ведь понимаешь, что обидно!? Буквально вчера я пятерых военспецов из Тульской бригады по телеграмме Дзержинского отпустил. А ты ведь сам знаешь, где нам эти туляки уже! — Иван с чувством саданул себя ребром ладони по горлу. — Я тебе больше скажу! Офицерье бывшее в этой бригаде заговоры строит. Собираются по четвергам в кофейне, планы вынашивают. По слухам, 23 февраля мятеж поднимать хотят. И тут еще Кресик со своим ультиматумом!.. Лёва, что посоветуешь?

— Пойдем ко мне! Изложишь всё это официально, как заявление в Полесский Комитет. А я в ЦК переправлю. Это не шутки. Один мятеж я с трудом, но пережил, второго мне не нужно.

— Да там вряд ли дело серьезное. Говорильня сплошная! — махнул рукой Иван, быстро поднимаясь по лестнице. И невесело усмехнулся. — Все делят, за что бунтовать будут — за нового царя или учредилку. И так бурно делят, что конца-края не видать. То ж — интеллигенты. Им идею подавай, а без идеи они холостые, что тот патрон без пули. Другой вопрос — Кресик! Тут моего отряда интернационалистов не хватит, чтобы его остановить.

Они быстро добрались до комнаты 'Савоя', отведенной под кабинет Каганова. Лев нашел несколько чистых листов, пододвинул чернильницу и, поглядывая на часы, нетерпеливо стал ждать, когда же председатель ЧК вымучает текст заявления. Иван старательно выводил буквы, тяжело вздыхая над каждой строчкой. Занятие это, похоже, его успокаивало.

— Слуууушай! — Уже на второй странице оторвался он вдруг от письма. — А что это за краля к нам приехала?! И ты мне не сказал! Вилецкий вон какой довольный возле нее крутится!

Не сумев сдержать раздражение, Лев резко ответил:

— Это, Иван, не краля! Это, во-первых, представитель ВЦИК. А во-вторых — мой старый товарищ по ссылке!

Иван хмыкнул:

— Ах, вот оно как! Товарищ.. По ссылке! Эх, мне бы в ссылку с таким-то товарищем!

— Иван Иваныч, не юродствуй! — Жестко сказал Лев и подошел к любимому окну. На улице уже чувствовалась весна. Высокие грязные сугробы в течение дня заметно уменьшились, и талая вода залила мостовую во всю ширину. Выглянуло солнце, появились просветы голубого неба. И всё вокруг казалось ярким и жизнерадостным. Каганов улыбнулся своим мыслям и с легким вздохом вернулся к делам насущным.

— Думаю, нам надо собраться у Комисарова и обсудить положение с Тульской бригадой, — оглянувшись на читающего свое заявление Пухова, предложил он. — Войцеховича позовем, обязательно уездного военкома Маршина... Кого еще предложишь?

Ненадолго задумавшись и не отрывая взгляда от бумаги, Пухов дополнил:

— Бригадного комиссара Ильинского! Говорят, его в бригаде Кубиком прозвали! Метко, правда? Вот пусть и отчитывается за своих туляков. Давай, не откладывая, сегодня проведем?

— Сегодня? — Лев с сожалением поджал губы. — Да, лучше сегодня. Нельзя откладывать. Хорошо! Назначим на 18 часов в ревкоме. Думаю, за три часа все соберутся.

Пухов отрицательно качнул головой:

— Войцеховича так быстро не найдем. В Новобелицу поехал. Там бандитское нападение на винокуренный завод — надолго застрянет. Одним часом не обернешься!

Каганов быстро перечитал написанное Пуховым, поставил резолюцию и бросил листы в специальную папку для почты.

— Будь добр, Иван, — собери всех, кого мы наметили! Вместо Войцеховича найди кого-нибудь толкового из его ведомства. Мне гостями нужно заняться! — И, не обращая внимания на ехидную усмешку председателя ЧК, первым выбежал из кабинета.

В коридоре неспешно прогуливался Хавкин. Его подбитый глаз сильно заплыл и потемнел. Заметив Каганова, он быстро двинулся наперерез.

— Что у тебя? В курсе уже, что Семенова отпустили?

От этой новости лицо Матвея словно судорогой свело. Разочарованно мотнув головой, он буркнул что-то душевное, но тут же взял себя в руки и почти по-военному доложил:

— Товарищ Комисаров просил передать, что товарищ Корнеева находится с ним, в ресторации Ханкина.

— Это хорошо, — сдержанно ответил Лев. Хотя, конечно, это было плохо. Пригласил Лизу на ужин, а сам, ничего не объяснив, сбежал. И пусть время было еще обеденным, сути это не меняло.

Возвращаться в кабинет за пальто он не стал. До ресторации, вплотную примыкающей к 'Савою', насчитывалось не более двухсот шагов. Все же не мороз на улице — можно было и в костюме дойти.

— Лев Маркович, а по Вашему поручению будут какие-нибудь распоряжения? — Напомнил Матвей при выходе из гостиницы.

— Нет, — не задумываясь ответил, словно отрезал, Каганов. — Пусть всё остается, как есть. Матвей, я что — даже до угла улицы без тебя не могу дойти?

— Не можете! — Заулыбался Хавкин. — Здесь вполне удобное место для покушения.

Председатель парткома только рукой махнул. Опека со стороны молодого чекиста уже порядком его утомила.

— Всё, мы пришли! Иди отдыхай, Матвей, и не думай тут караулить! Я неизвестно насколько задержусь. Лучше всего — найди Пухова и помоги ему созвать товарищей на совещание. Понял? Выполняй!

С облегчением вздохнув вслед уходящему Хавкину, Лев кивнул администратору ресторации и прошел в кабинет, на который тот ему указал. Как и ожидалось, общество Лизы разделял не только Комиссаров, но и Вилецкий. Кроме того, был Кацаф, за которым обычно не наблюдалось любви к ресторанным посиделкам.

Лев вошел незамеченным. Вилецкий, развернувшись к Корнеевой, декламировал стихи на французском. Голос его был бархатным. Глаза воодушевленно горели. Лев едва заметно поморщился. Ему не нравились навязчивые поползновения редактора 'Известий Ревкома' в отношении Лизы. Тем временем, Комисаров сосредоточенно поглощал пищу, а Кацаф ехидно посмеивался, наблюдая за Николаем.