Несколько минут он зачарованно разглядывал его, словно дивного заморского зверя. Боясь прикоснутся и лишенный воли уйти. Мешок притягивал и манил. Обещал и обнадеживал. И наконец Седой решился развязать стягивающий горловину мешка сыромятный ремешок.
Негнущиеся от волнения пальцы только преступили к работе, а перед глазами уже стали появляться видения того, что скрывал в себе этот чудо-мешок. — Сверху лежал потертый ношеный, но еще вполне добротный походный плащ, пахнущий чем-то удивительно знакомым и привычным. Под этим плащом находился смазанный салом, и завернутый в кусок дерюги кожаный панцирь, обшитый стальными пластинами.
Даже не разворачивая дерюгу, Седой мог бы точно сказать, что во втором ряду справа, не хватает одной пластины. А перед глазами, вдруг предстало видение того откуда появилась та длинная царапина, скорее похожая на рубец, которая пересекала панцирь от правого плеча и почти до середины живота.... А вот эта дырочка? — Седой даже задрал рубаху, что бы уточнить, — соответствует ли дырочка шраму от стрелы, на его теле.
Но все это было не столько проверка, сколько попытка оттянуть время и собраться с мыслями. А то что дырочка вполне соответствует шраму, — он уже знал и без этого.
...Так, а что дальше? — меч в кожаных ножнах, примерно в полтора локтя длинной, — одна штука. Чуть вогнутый прямоугольный деревянный щит, — также одна штука. Широкий унтер-офицерский пояс, увешанный ножами и кинжалами, в специальных, самостоятельно сконструированных и пошитых на себя ножнах. Вроде бы обычный шлем "яичко" (Седому вспомнилось жаргонное названия шлема), однако почему-то вызвавший у Седого какое-то особо почтительно-теплое чувство.
В глубине шлема, притаились два небольших но увесистых кошеля-кисета. В том что побольше лежали монеты из различных металлов, столь же различного веса и достоинства. А вот в том что поменьше, схоронились драгоценные камушки и жемчужное ожерелье. Остальное пространство этого удивительного мешка заполняли самые разные и плохо сочетающиеся между собой предметы. От провяленного до каменного состояния куска мяса, до изящной золотой чаши и украшенного богатой резьбой дамского костяного гребня.
И пока наш герой перебирал все это имущество, (которое сразу признал своим), в его облике, происходили разительные перемены. Спина выпрямилась, а плечи распрямились "по-молодецки", как того требовал устав. А взгляд, потеряв дурашливость бабьего любимца, стал строгим и сосредоточенным.
Сколько же всего вспомнил о себе наш герой..., и при этом не вспомнил ничего.
Его тело вспомнило тяжесть доспехов и оружия, приемы строевой подготовки, и навыки владения оружием. Перед глазами пронеслись видения сотен битв и сражений, блеск лагерных костров и многие бесконечные версты маршей и переходов. Но вот кто он такой, с кем и где воевал, — все это продолжало оставаться тайной.
И вот с того дня и загрустил наш Седой, и затосковал. Не радовали его больше ни простая крестьянская жизнь, ни сытная еда, не бабьи прелести.
Так что даже его подруги, в своих бабьих пересудах стали поговаривать, — "Что дескать, Седой-то стал уже не тот.., не того..., что-то у Седого стало.., ну с этим, не то что бы совсем..., а не того".
Пересуды эти тоже особой радости ему не прибавили. Конечно он, — будучи истинным героем, бабью болтовню презирал, — однако слышать про себя такое ни одному мужику не понравиться. Да и без того проблем хватало.
Вот потому-то и не в радость были ему сегодняшнее утреннее солнышко, свежая зелень, пенье птичек и удалая работа. А тут еще новый указ барона, — о сборе камней на полях и укрепления оными баронских дорог. ...Нет, Седой понимал что это хороший и правильный указ, убивавший одним выстрелом двух зайцев, — с одной стороны поля очищаются, с другой, — дороги укрепляются. Но хорошо только то, что ты захотел и придумал сам. А то что придумывают за нас другие, да еще и заставляют нас делать, — это плохо, гадко мерзостно. И придумать такое мог только
* * *
* * *
* сын,
* * *
* * *
* * *
матери, а
* * *
* * *
* * *
, и
* * *
* * *
* * *
* * *
**, а еще
* * *
* * *
* * *
* * *
, потому что,
* * *
* * *
* * *
* * *
, и дедушек его и бабушек.
В таком вот духе и излагал наш герой свое недовольство жизнью и сопутствующим ей жизненным обстоятельствам, обращаясь по большей части к своей лошаденке, и грузя на телегу собранные камни. И так увлекся он этим делом, что не заметил как из-за поворота дороги выехали два новых персонажа, недолгое появление которых в нашем повествовании, круто изменит жизни и Седого, и всех его "подружек" и даже повлияет на судьбы целых стран и континентов. И лишь когда над его головой послышался громкий оклик, — "Что за смерд, смеет касаться своим поганым языком, благородного имени моего отца?", — герой наш соизволил поднять голову и заметить подъехавших.
— Что за смерд, смеет касаться своим поганым языком, благородного имени моего отца? — провозгласил сидящий на хорошем откормленном коне юнец. — Да я прикажу повесить тебя на ближайшем дереве, причем повесить за язык. Хотя нет, — лучше подвесить тебя совсем за другое место. Но сначала пожалуй, придется отведать тебе моей плетки.., или...
Особо не вслушиваясь в болтовню, Седой оглядел говорившего и его спутника.
Обоим было лет шестнадцать — семнадцать. Оба сидели на хороших конях, а третьего, тоже оседланного, вели в поводу. Были прилично одеты и хорошо вооружены.
Но оружие, да и сами юнцы, не произвели на Седого особо сильного впечатления, и опасений не вызвали. Поскольку не верил он, что двое мальчишек осмелятся связаться со взрослым мужиком....
...Стоит пожалуй пояснить, что встреч с представителями благородного сословия, у него, за всю его короткую сознательную, (то есть ту, что он помнил), жизнь так и не случилось. Деревенька в которой он проживал, находилась в таком захудалом, удаленном от всех проезжих дорог углу, что ни один уважающий себя представитель благородного сословия, туда без крайней необходимости не совался. Так что кланяться и шапку ломать было не перед кем, в связи с чем Седой так и не усвоил правила поведения с высшим сословием.
Власть как таковую, в их деревне олицетворял староста, — однорукий мужик, главной заботой которого было раз в полгода грузить телегу полагающимся оброком и отвозить ее в центр вселенной, — баронский замок. Обратно он привозил позавчерашней свежести новости и ценные указания руководства.
А в остальном, роль старосты сводилась к разрешению мелких споров между бабами, да председательствованием на деревенских сходках. У Седого с ним были вполне приятельские отношения, не переходившие однако в особую дружбу. Так что слова "власть", "барон", или "господин", — были для него пустым звуком.
Да и не было у него, строго говоря господ, поскольку вассальной клятвы он никому не давал, а значит и ничьим холопом не был. Просто жил себе помаленьку. Земли не у кого не просил, защиты тоже, а значит был в своем представлении вольной птицей. Так что все свои господские претензии, кое-кто мог засунуть себе кое-куда и валить по известному адресу. — Так думал Седой.
А вот мальчишки думали совсем иначе. И молчание Седого только подливало масло в огонь их праведного гнева. В результате чего на спину и голову нашего героя, обрушились две карающие плети.
Обрушиться то они обрушились, да только не попали. А вместо этого, рука одного из карателей, попала в захват руки Седого, а ее обладатель был выдернут из седла, шмякнулся на землю, где ему наш доблестный герой, одним движением свернул тонкую мальчишечью шею.
А спустя мгновение, небольшой засапожный нож, как будто сам прыгнул в ладонь Седого. И словно бы оттолкнувшись от нее, переместился в горло второго пацана.
Все это продолжалось считанные мгновения. Только-только несчастные дети были живы..., и хоп, — два трупа.
Наш герой, даже и подумать ни о чем не успел, — его руки подумали за него, и только потом, остыв немного, он сообразил, что же сотворил.
И что же сделал наш Седой осознав что убил двух мальчишек? Пал ли он на колени пред их хладными трупами, обливаясь слезами? Возопил ли он в ужасе от содеянного, и проклял ли тот день, когда впервые в жизни начал постигать науку человекоубийства? ( ................................................................................. это я так изображал зловещую паузу).
Успокойся, мой дорогой и возможно единственный читатель. В моей книге, подобной достоевщине места нет. У нас все типа по взрослому, по-пацански. У нас ежели кого замочили, значит так и надо, и нечего об этом переживать.
...Ну куда, зачем, а главное НА КОГО, поперли эти сопляки? Ведь это же НАШ ГЕРОЙ. Самый главный в этой книге. Он велик и прекрасен! Практически не убиваем, мудр, силен, красив и ловок, почти как сам Аффтырь.
И чтоб такой красавец, валялся в грязи перед парой дохлых тушек? Чтоб растрачивал свои драгоценные слезы и прочие высокие порывы геройской души, на возомнивших о себе барчуках? — Нет. Никогда такого не будет. (По крайней мере в нашем повествовании). Поэтому оставим лирику и розовые сопли писательницам женских романов, и продолжим наше чисто мужское, крутое и жесткое чтиво).
Так о чем же все-таки думал Седой, разглядывая лежащие в грязи трупы? Да практически не о чем. Просто прокручивал в голове произошедшие события. Удивлялся как ловко и быстро расправился с врагами, и чувствовал от этого, если не радость, то...
Вот те раз! Не так-то просто объяснить, что же чувствовал Седой в данной ситуации.
Злобной радости от произошедших убийств, он не испытывал. Горя и раскаяния, — тоже. Скорее всего то что он чувствовал в данный, можно описать словом "комфорт".
Откуда "комфорт"? — Седой будто бы влез в привычную для себя шкуру. В ту одёжку в которой ходил многие годы. Обрел себя. Вернулся в родную стихию.
То как он жил раньше, это не его. Не достояно его! Он должен уйти..., куда-нибудь, и делать..., что-нибудь. Но главное делать, а не прозябать разбрасывая навоз в какой-то заброшенной деревне. Вот только куда?
Знания о мире у нашего героя были весьма ограничены. Он даже не знал что делается за ближайшем лесом. Но он сейчас, об этом и не задумывался. Тем более что появившийся все из-за того же поворота очередной временный персонаж, избавил его от необходимости решать эти вопросы прямо сейчас.
Выглядел этот персонаж как крепкого вида мужик, лет сорока — пятидесяти. Чем-то напоминал он старый могучий дуб, который простоял на земле уже тысячу лет и готовый простоять еще два раза по столько же. Выдубленная солнцем дождем и вольным воздухом кожа, казалась прочной и шершавой как кора, а узловатые от проступающих даже сквозь одежду мышц, руки и ноги, напоминали ветви и корни. Только в отличии от дерева, — плотный и грузный с виду мужик, двигался тем не менее легко и пружинисто.
И вот этой легкой и пружинистой походкой, он быстро преодолел расстояние, от рокового поворота, до места преступления. И выражение беспокойства, которое появилось на его лице, после того как он разглядел пустые седла на лошадях, усиливалось с каждым шагом.
Наконец он добежал до Седого, и бросив один единственный взгляд на лежащие тела, сразу понял все. И это понимание, отнюдь не разгладило морщин на его лице, а напротив, перекосило последнее в болезненной гримасе.
— За что ты их? — спросил он, с тоской глядя на Седого.
— Борзели много. — Спокойно и равнодушно ответил тот, с интересом разглядывая подошедшего.
— Ты хоть понимаешь кого ты убил?
— Да мне плевать, борзеть не надо было.
— Нет дурак, — ты не понимаешь, кого ты убил! Думаешь, только этих мальчишек? Нет! Ты и меня убил, и мою семью, и жителей этой деревеньки..., не говоря уж о самом себе!
— Не слишком ли круто берешь?
— Круто? Да ты нашего барона не знаешь. Он за своего единственного сына, полмира кровью зальет.
— Баронский сынок значит. Гм, — понятно откуда столько наглости. А второй кто?
— Сын начальника стражи, — тоже живодер тот еще.
— А ты при них значит, навроде няньки?
— Навроде. Жить-то надо как-то. Вот и нанялся, — приглядывать.
— Что ж не углядел?
— Так они с папиной охоты удрали, чтоб значит в окрестных деревеньках на девок поохотиться. Я за ними. Нашел, думал назад отвезти. А они удрали и коня моего увели..., козлы малолетние.
— Это плохо! Что делать дальше будешь?
— А что же тут делать-то остается. Вернусь к барону на расправу. Может, если твою голову принесу, он хоть детей и жену пощадит.
— Может и пощадит, — с сомнением сказал Седой, — только я ведь просто так с ней, в смысле с головой, не расстанусь.....
— Да уж понятно, что не расстанешься. Рубить придется. — Ответил мужик, кладя руку на меч, и делая первый шаг к Седому.
Простой такой шаг. Но опытному глазу Седого, этот шаг сразу дал понять с каким противником придется иметь дело на этот раз. Этот старый вояка, стоил сотни сопляков, вроде тех, за которыми подрядился присматривать. Свой меч он носил не для выпендрежа, а как орудие труда, которым зарабатывал себе на жизнь. И естественно, — умел им пользоваться. И не только им, в руках подобного опытного вояки, все превращалось в оружие, да и сами руки были оружием. Седой это прекрасно понимал, потому что чувствовал себя таким же.
Было правда одно маленькое отличие, — в руках у противника был меч, а Седой оказался безоружен, поскольку даже его нож все еще оставался в горле мальчишки.
И хотя по правилам войны он, как победитель имел право претендовать на мечи побежденных, но что-то ему подсказывало, что противник вряд ли позволит ему это право реализовать. Скорее уж, постарается не дать даже прикоснуться к лежащему, буквально в нескольких шагах от Седого, оружию.
Но бежать или сдаваться без боя наш герой и не думал. Он спокойно стоял, и разглядывал приближающегося врага, стремительно прокручивая а голове варианты предстоящей схватки. Как только расстояние между противниками сократилось буквально до нескольких шагов, Седой глянув на лежащий в паре шагов от него меч, и как бы случайно погрузил свою, обутую в лапоть ступню, поглубже в дорожную пыль. И когда до дистанции удара мечом, его противнику оставалось сделать один шаг..., он швырнув эту пыль в лицо противнику, сделал кувырок....
Вот только все эти манипуляции с пылью и взгляды на меч, не остались для его противника тайной. Эти уловки, хитрости и подлянки, — он и сам знал в совершенстве. ...На что и сделал ставку наш герой. И когда прикрывший от пыли глаза противник, подшагнул в сторону меча и рубанул вслепую по тому месту, где должен был находиться бросившийся туда Седой ...., наш герой, кувыркнувшись в противоположную сторону, схватил лежащую на земле плеть, и стеганул ей врага по глазам.
По глазам он не попал, его противник,в последний момент почуяв опасность пригнулся, и удар лишь вскользь задел его по макушке. Зато следующий удар, пришедшийся по руке, обезоружил врага. И как не пытался тот уворачиваться, — было поздно, Седой свою добычу уже не упустил. И вскоре мужик, у которого сегодня явно был не лучший день, был повержен на землю, изрядно избит, и даже ранен в бедро своим собственным мечом.
