Так и не дождавшись от своих пленников никаких комментариев, Ланкарт глубоко вздохнул и продолжил:
— Что ж, хорошо, я тебе расскажу. Как знать, может, это пригодится тебе после воскрешения, когда мы будем смотреть, во что превратится твой дар и на кого он будет распространяться. Итак, я уже упоминал, что твои нити цепляются именно за жизненную энергию тех, кем ты управляешь. Эта энергия требуется любому живому существу для любого движения, даже дыхания — именно так происходит обмен с внешней средой. Нити данталли этот обмен перенаправляют, и жизненная сила марионетки поступает непосредственно к кукловоду. Грубо говоря, на время, пока человек действует под влиянием нитей, его жизненная энергия уходит от него и перетекает к тому, кто эти нити удерживает. Когда связь прерывается — и внешняя среда, и бывшая марионетка, и кукловод стремятся к новому равновесию. И если у подконтрольного происходит постепенный процесс восполнения, который положителен по своей сути и никакого дискомфорта не вызывает, то у данталли за счет перенасыщения жизненной энергией начинается процесс отдачи. Причем, отдачи — именно теневой стороне мира. На какое-то время вы становитесь, если это так можно выразить, слишком живыми, и обе стороны окружающего пространства начинают воздействовать на вас: внешняя пытается продолжать обмен, а теневая — забрать себе то, что вам не причитается. Другими словами, вас просто раздирает на части само мироздание. Нетрудно догадаться, что это больно.
Мальстен невольно поморщился, вообразив себе механизм действия расплаты. Стараясь слушать некроманта, как кого-либо из теоретиков военной академии в Нельне — бесстрастно и внимательно — данталли начинал понимать, как много знаний и впрямь было утеряно за века с момента гибели острова Ллиан.
— То есть, вы действительно расплачиваетесь за полученную силу. Часть ее уходит на теневую сторону, а часть остается с вами, когда внешнему миру удается наладить стабильный обмен энергией. Так что некий избыток жизненных сил в вас есть всегда, если вам, конечно, удается выдержать эту страшную боль и не ускользнуть вместе с избытком энергии на теневую сторону душой. В этом случае все проходит гораздо тяжелее.
— Тяжелее? — нервно усмехнулась Аэлин, всплеснув руками. — В этом случае данталли грозит смерть!
— Не совсем так, — снисходительно качнул головой некромант. — В этом случае лишь замедляется возможность обмена энергией с внешней средой, пока душа находится на теневой стороне мира. Это может происходить по-настоящему долго, но итог будет один: баланс восстановится.
— Что?.. — непонимающе выдохнул Мальстен. — И душа, что же, попытается вернуться в мертвое тело?
— Ну отчего же в мертвое? — усмехнулся Ланкарт. — О своей анатомии ты, я вижу, тоже не больно-то размышлял. Зачем вам два сердца, никогда не задумывался? Сама природа подстраховала вас от такой смерти, приспособила переживать расплату. Поэтому, когда душа ускользает на теневую сторону, и одно ваше сердце — то, что всегда бьется чуть быстрее, хотя вряд ли ты это замечал — останавливается, другое — то, что в жизни всегда бьется чуть медленнее — продолжает работать. Его работу очень трудно уловить, процессы организма замедляются настолько, что вас можно счесть мертвыми, но на самом деле вы не умираете. Второе сердце продолжает качать кровь, поддерживает физическое тело в жизнеспособном состоянии, пока душа в него не вернется.
Глаза Мальстена округлились, стоило лишь подумать об этом. Арреда полнилась легендами о том, как данталли умирали, не выдержав расплаты. Многие из их оказывались в руках Культа, и их сжигали на кострах, однако ведь были и те, кого хоронили. Выходит, хоронили заживо.
— О, боги… — шепнул Мальстен, болезненно прикрыв глаза.
Ланкарт снисходительно усмехнулся, оглядев своих побледневших пленников.
— Я тебя шокировал, как я погляжу? — хмыкнул он. Мальстен не ответил, и некромант понимающе кивнул, разворачиваясь. — Тогда оставлю тебя осмысливать эту информацию. Вряд ли сейчас ты готов воспринимать что-то еще.
Когда колдун повернулся спиной и уже сделал шаг прочь, данталли поднял глаза, его взгляд буквально прожег спину Ланкарта.
— Почему красное? — севшим голосом спросил кукольник.
— Прости? — некромант заинтересованно обернулся и оценивающе посмотрел на узника.
Мальстен покачал головой.
— Красный цвет служит… считается, что мы не видим его. Почему так? Это ты тоже знаешь?
Ланкарт нервно усмехнулся.
— Ну, как тебе сказать. Почему так задумано самой природой, я тебе, разумеется, не объясню. И да, я называю это задумками самой природы, — кивнул он, обратив внимание на испытующий взгляд Аэлин. — Сочти это святотатством, девочка, если хочешь, но я сильно сомневаюсь в реальности богов, на которых ты так уповаешь. Я не воскресил ни одного человека, который рассказал бы мне о суде богов, а за годы моей практики, поверь, воскрешенных набралось достаточно. Никто не встречался с богами, никто их не видел, и россказни о них для меня — просто вымысел и красивая сказка, ничем не подтвержденная.
Охотница сжала губы в тонкую линию.
— Ты прав, это святотатство, — холодно сказала она. Колдун лишь развел руками.
— Что ж, каждому — по вере его.
— Вернемся к цвету, — качнул головой Мальстен. — Что-то ты ведь об этом знаешь? Почему он нас сдерживает?
— Скажем так, вы, данталли, у природы явно ходили в любимчиках со времен своего появления, вам даны были огромные силы, но и других своих подопечных природа немного подстраховала от вас. Так уж повелось, что обмен энергией с внешним миром, если бы он был виден, походил бы на ореол красного сияния вокруг каждого живого существа. А когда существо и само надевает что-то красное, будь то окрас чешуи или перья, или одежда, это сияние, как бы это так сказать… прячется. Его поиск становится похожим на поиск небольшого предмета в темной комнате. При должном старании, долгой концентрации зрения и пристальном внимании это возможно, но не так легко, разумеется, как найти тот же самый предмет в хорошо освещенном помещении. С утерей знаний и весьма неспешным восстановлением численности твоих собратьев умение зацепиться за это сияние с прорывом через красный цвет начало полагаться для вас невозможным, а, между тем, твои давние сородичи с острова Ллиан прекрасно это умели.
— Они улавливали сияние? — мрачно уточнил Мальстен.
— Они его, скорее просто чувствовали. Видимым оно почти никогда не становится, за исключением случаев с небезызвестными тебе аркалами: во время их работы происходит самый активный обмен энергией. Настолько активный, что видеть его может даже человеческий глаз! Пожиратели боли буквально опускают руку в поток обмена и забирают себе его часть, поэтому их работа сопровождается тем самым красным свечением. Работа с теневой энергией, если интересно, сопровождается зеленым светом. Почему так устроено, я не могу сказать, но цвета именно такие. Аркалов, кстати сказать, природа тоже застраховала от воздействия теневой стороны — они попросту не чувствуют никакой боли, но достаточно осторожны на инстинктивном уровне, чтобы при том не вредить себе. Удивительные создания!
Мальстен внимательно слушал некроманта, пытаясь одновременно уловить мысли, попутно появляющиеся и исчезающие в его сознании.
Аэлин склонила голову набок.
— Всех, кого ты воскрешал, ты замкнул на собственный поток обмена энергией. За что цеплялся ты, если тело, которое ты воскрешал, было мертво?
Ланкарт удивленно вскинул брови.
— Хороший вопрос! Не ожидал от охотницы, если честно, — хмыкнул он. — Дело в том, что своеобразное… эхо, если можно так выразиться, той жизненной силы, которая содержалась в объекте, что когда-то жил, остается в нем и после смерти до момента полного разложения. Разложение — такой же процесс обмена, только он съедает физическое тело, истощает его запасы, но пока физическое тело хоть в каком-то виде имеется, у него есть эхо. Именно за него я и цепляюсь, именно к нему направляю свою энергию.
— Поэтому твои люди не едят мясо? — хмыкнула Аэлин. — Потому что в нем есть это эхо?
Колдун изумленно хлопнул в ладоши.
— Блестяще! Теперь я понимаю, почему Филипп первое время без устали говорил о тебе после воскрешения: ты и впрямь очень проницательна. Я буду рад видеть тебя среди членов своей семьи.
Аэлин невольно сжала руку в кулак и задержала дыхание, не удостоив некроманта ответом.
Ланкарт воодушевленно вздохнул и всплеснул руками.
— Посему я продолжу подготовку к ритуалу. Нужно многое учесть в работе с данталли, и я не уверен, что смогу присоединить его к нам этой же ночью. А вот с тобой, — он с многозначительной улыбкой посмотрел на охотницу, — тянуть нечего. Тобой займемся прямо сегодня.
Аэлин заметно вздрогнула и побледнела сильнее прежнего. Некромант, оставшись явно удовлетворенными итогами беседы и произведенным впечатлением, поспешил удалиться восвояси.
* * *
Сельбрун, Крон
Двадцать восьмой день Матира, год 1489 с.д.п.
Гневная отповедь лекаря головного отделения Культа на вкус казалась намного горше, чем травяная настойка — притом, немного соленая, — которую Киллиана заставили проглотить залпом и которую он теперь обязан был принимать в течение пяти дней до нового визита в медицинское крыло. Киллиан отозвался молчаливым кивком, украдкой переглянувшись со своим наставником, коего теперь лекарь осаждал не менее красноречивыми эпитетами, попутно занимаясь довольно глубоким порезом на его плече. Казалось, в голове жреца Колера в тот момент проносились те же самые мысли, что у его подопечного: «не смей заикнуться, что пять дней мы здесь не пробудем!».
Закончив перевязывать рану на плече Бенедикта, деспотичный хозяин медицинского крыла отправил обоих визитеров за дверь, наказав Киллиану соблюдать постельный режим, а его наставнику — не перегружать раненую руку.
Оказавшись на улице, Колер с удовольствием вдохнул свежий утренний воздух и испытующим взглядом окинул своего ученика.
— Я так полагаю, строгий наказ лекаря не вставать с постели в течение пяти дней ты соблюдать не намерен? — осклабился он.
Киллиан устало хмыкнул. В голове все еще ворочалась тянущая боль, расползающаяся по лбу, простуженная шея все еще реагировала на повороты резкими прострелами, а дышать было возможно только ртом, потому что нос, похоже, напрочь забыл о своей дыхательной функции. Общая ломота, однако, после настойки чуть пошла на убыль, тело облилось жарким потом, который, похоже, унес с собой надоедливый озноб, донимавший жреца Харта все утро.
— Меньше всего я уверен в пяти днях, — отозвался он. — Что-то мне подсказывает, что столько времени мы здесь попросту не пробудем. Когда мы должны отправиться в Карринг? Уже завтра?
— Я обещал Леонарду, что проведу практическое занятие с его учениками, поэтому, как минимум весь сегодняшний день я должен пробыть здесь. Вдобавок к тому Карл, возможно, захочет внести в мое письмо для Совета некоторые поправки, и, уверен, это займет у него и его советников не меньше суток, а после окончательный вариант нужно будет вновь обсудить со мной. Поэтому сегодняшний день ты можешь со спокойной душой провести в кровати — мы никуда не двинемся.
Харт отвел взгляд и поморщился.
— Не хочется, — понимающе произнес Бенедикт, и это его изречение явно не было вопросом.
— Всего одна поездка, — буркнул Киллиан, — и сразу слечь? Да, вы правы, не хочется.
Колер тяжело вздохнул, неспешно направившись к воротам, ведущим в город.
— Киллиан, я понимаю, что сейчас мои слова произведут эффект, прямо противоположный тому, который я хотел бы произвести, но все же считаю своим долгом сказать: не хорохорься. Тебе равняться на меня в вопросе таких поездок — глупо. Да, ты моложе, но я уже больше двух десятков лет веду такой образ жизни: разъезжаю по всей Арреде в любую погоду и в любое время года, не задерживаясь на одном месте дольше двух недель. Ночевки в лесах для меня давно стали делом привычным, мой организм уже набрался сопротивляемости к таким условиям, а твой — нет. Ты ведь, по большей части, вел оседлый образ жизни: вырос в Талверте, где каждую ночь спал в одной и той же постели в своем доме. Затем — короткий переезд до Сельбруна, а оттуда — неспешное перемещение в Олсад, где ты провел еще полтора года. Сразу, сходу на разъездной сбивчивый режим перестроиться трудно, поэтому не требуй от себя сейчас той выносливости, что есть у меня. Тебе нужно дать себе время привыкнуть. Ты это понимаешь?
Харт невесело усмехнулся, закатив глаза. Тянущая боль над переносицей тут же дала о себе знать сильнее прежнего, заставив его поморщиться и потереть лоб.
— Понимаю, — хмуро отозвался он.
— Но продолжаешь упрямиться, — вздохнул Бенедикт, снисходительно улыбнувшись и покачав головой. — Что будет, если я, будучи твоим наставником, прикажу тебе провести этот день так, как предписал лекарь? Просто проигнорируешь?
Киллиан криво ухмыльнулся.
— Вероятно.
— Тогда не буду тратить на это свое красноречие, — хохотнул Колер, неприязненно поморщившись от боли в раненом плече. — Лучше потрачу его на нечто другое и похвалю тебя. Ты делаешь грандиозные успехи, Киллиан, твоя техника растет очень заметно. Кажется, что ты совершенствуешься ежечасно.
Харт улыбнулся, постаравшись этой улыбкой продемонстрировать смущение и скрыть за ней вмиг овладевшую им гордость. Колер также отозвался улыбкой, и взгляд его говорил о том, что он прекрасно понимает, что смущение ученика напускное.
— Я уже упоминал, что занимался в карауле. Сначала просто, чтобы не уснуть, а затем, кажется, мне и впрямь удалось нащупать свой путь оттачивания техники.
— Удалось, — одобрительно кивнул Бенедикт. — Молодец. Но сегодня я отметил не только это. Откровенно говоря, я ожидал, что вся твоя хваленая техника пойдет прахом, когда напротив нас собрались зрители. Тебе очень тяжело работать, когда тебя оценивают… было тяжело, по крайней мере. А в этот раз ты не думал об этом.
— Думал. В начале, — с усмешкой отозвался жрец Харт, — а затем в моей памяти всплыли ваши слова — как раз об этом. Я убедил себя, что мне плевать на тех, кто пришел посмотреть на мой провал. Раньше отрешиться было и впрямь трудно, но сегодня получилось…
Киллиан осекся на полуслове: из груди вырвался сухой надсадный кашель, отозвавшийся сильной болью в груди и в голове, над переносицей.
