Дом на краю

Слушая, я взяла с короба сумочку и, пойдя по пути наименьшего сопротивления, вывалила содержимое на комод. Так и так придется перебрать: что-то оставить, что-то выбросить. Клатч, однозначно, в помойное ведро! Маловероятно, что смогу вывести пятна со светлой замши.

— Это не паранойя, а попытка предпринять хоть что-то, — выискивая помаду. — Тем более что...

Не договорив, я в растерянности смолкла. Взгляд зацепился за нечто, что априори не могло находиться среди принадлежащих мне вещей. Это была серьга с подвеской в виде капли, из комплекта недавно подаренного мною сестре.

— Вов!..

— А?

Я схватила украшение и бросилась в кухню.

— Откуда это у меня? — сунув ему под нос сережку.

Рука дрожала. Впрочем, неудивительно. Всю трясло — последствия борьбы с мигренью.

Он скосил глаза, чтобы разглядеть. Моргнул пару раз, поиграл бровями.

— Я подобрал. А что? Не твоя?

— Где подобрал? Когда? — внезапно осипнув.

Совершенно точно помнила, что видела кулон на шее сестры в Саратове. Неужели она была в городе, в доме и не сказала?

Вовка нахмурился сильнее.

— Сегодня, у бабы Дуси, когда остальное собирал. Решил, ты обронила, — он проинспектировал взглядом мои уши. — Похоже, ошибся. Ну, ничего, вернем. Какие проблемы?

— Не вернем...

Срочно требовалось присесть, и я попятилась. Владимир последовал за мной.

— Яр, да что случилось-то?

Хороший вопрос! Еще бы знать на него ответ. Сама не понимала, чего всполошилась.

— Это Ольгина сережка — мой подарок на день рождения, — сказала я, опустившись на табурет.

— Ольгина — так Ольгина. Ей вернем, — Вовка щурился, пытаясь уяснить логику моих мыслей.

— Как она оказалась у бабы Дуси?

— Господи! Да мало ли как? Застежка слабая. Обронила.

— Когда обронила, Вов?

— Откуда мне знать, — он опустился на корточки передо мною. — Может, объяснишь нормально, о чем думаешь? — глядя снизу вверх. — Что-то я совсем ничего не понимаю.

— Я тоже, — не в состоянии собрать мысли в кучу. — Тоже ничего не понимаю, — когда его брови в немом вопросе поползли вверх.

Владимир забрал украшение, положил на стол и сжал мои пальцы.

— А теперь с самого начала и по-порядку.

Я послушалась.

— Когда мы навещали тетю Любу в больнице, сережки были на сестре. Потом она позвонила и сказала, что на недельку заедут в Лопуховку. А теперь это... — Вместо продолжения я покосилась на стол.

— Считаешь, она не могла ее потерять? Хорошо, — принялся рассуждать Владимир. — Значит, это просто идентичное украшение и принадлежит кому-то другому. Мало что ли одинаковой ювелирки? Все с одного завода идет.

Я покачала головой.

— Что? Хочешь сказать — это эксклюзив? Сделано на заказ?

— Нет, но...

— "Но"? Яр, не тяни!

— Я купила этот комплект в Израиле. Тогда понравился, а затем... В общем, не стала носить. Вот и решила Ольге подарить, чтобы без дела не пылился.

— Понятно. — Вовка поднялся и, передвинув чашку чая с края стола ко мне поближе, посоветовал. — Пей, а то остынет.

— Вов... — я только глянула на напиток. — Почему она не сообщила?

— Ты серьезно? — Он уселся на прежнее место, сдвинул ноутбук в сторону. — Сомневаюсь, что смогу ответить. Не ко мне вопрос, не кажется?

— Кажется. Просто...

— Просто?

— Боюсь звонить. Спрашивать.

— Почему?

— Не знаю, — подобрав сережку, я сжала руки в замок.

— Ты не договариваешь, — точно ножом по сердцу.

Я на мгновенье зажмурилась, собираясь с мыслями, а открыв глаза, услышала:

— Подозреваешь Ольгу в том, что случилось с Евдокией Петровной?

— Нет, нет... Что ты?! Конечно, я так не думаю, — торопливо отозвалась я, прекрасно понимая, что говорю неправду. Не всю правду.

Именно эта мысль являлась причиной моей бурной реакции на находку, но сейчас, когда другой человек сформулировал и озвучил ее, вдруг стало понятно, насколько дико и абсурдно подобное предположение. Насколько ужасно с моей стороны даже помыслить о таком.

Вконец расстроившись под пристальным взглядом Владимира, я положила сережку на стол и схватилась за чашку. Но сладкий чай лишь усилил горечь во рту — горечь злости на саму себя.

Вовка, видимо, проникся моим состоянием и предложил сочувственно:

— Может, еще полежишь? Поспишь? Рано.

Я покачала головой.

— В душ пойду. И постирать нужно. У тебя есть грязные вещи?

— Хватит разводить бурную деятельность? Кто недавно с ног валился? Сядь и успокойся, — когда я после ванны, стирки, смены постельного белья, принялась наводить порядок в холодильнике.

— Не могу, Вов. Не могу. Свихнусь, — с ожесточением натирая внутреннюю сторону дверцы.

Этот мой бич — бабушкино наследство. "Хочешь навести порядок в голове — займи руки" — когда-то учила она, и с тех самых пор, пребывая в смятении чувств и мыслей, я хватаюсь за тряпку. Не могу иначе!

Спустя час с небольшим Вовка все также на кухне за ноутбуком. Щелкает мышкой, стучит по клавиатуре, чешет темя. Вернее чесал. На данный момент он смотрел в окно.

— Ясно, — демонстрируя мне рыжеволосый и уже не коротко стриженый затылок. — Хорошо, что трудоголизм не заразен, — обернувшись.

— Что там?

До сего момента я вопросов не задавала, довольствовалась теми, на которые пыталась найти ответы, но тут заинтересовалась — уж больно выразительными показались избороздившие мужской лоб морщины.

— Уверена, что хочешь знать? — он вновь оглянулся.

— Естественно хочу. Что за странный вопрос? — Окончательно заинтригованная, я бросила тряпку в раковину и, отерев руки о домашнюю майку, направилась к окну. — Что-то интересное?

— Возможно. Взгляни сама.

Вовка поднялся именно в тот момент, когда я поравнялась с оккупированным им табуретом, и вместе мы уставились в окно. Только кое-кто знал, на что смотреть, а я пока нет.

— И?.. — отчего-то блуждая взглядом вдоль лесной границы.

— Рядом с будкой, — сократил расстояние Владимир, вынудив меня переключиться на пяточек перед сараем. — Похоже у вас новый постоялец. К чему бы?..

Баба Дуся в коме! Я не понимала, как относиться к этому известию. Если судить по поведению собаки, следовало огорчаться. По другому никак.

Зубок лежал рядом с радушно отворенной для него будкой и уже более часа не поднимал головы. Выглядело так, точно скорбел.

Но ведь кома не приговор! Я отказывалась верить, что никогда более не попаду под прицел негодующих старушечьих глаз, никогда не услышу вкрадчивого говорка, не угощусь травяным чаем негостеприимной хозяйки. Отказывалась, но избавиться от сомнений и страхов не получалось. Назойливое "а что если..." постоянно плавало на поверхности.

Да и Вовка советовал не питать особых иллюзий. Возраст — исчерпывающее объяснение. То, что подвластно молодому и крепкому организму, не дано изношенному и больному. В общем, в этом вопросе он находился по одну сторону баррикад с Зубком.

Кусая губы, я наблюдала за амебно распластавшимся на земле псом, размышляя обо всем свалившемся на мои плечи по возвращении в родной город, как тот внезапно вскочил и, зайдясь в тревожном лае, устремился по дорожке в сторону дома.

Обеспокоенная я заспешила к выходу. Кроме меня посмотреть, что стряслось, было некому. Владимир отправился в больницу ради личной беседы с лечащим врачом Евдокии Петровны. Намеревался расспросить о причинах ее плачевного состояния. Мы оба с сомнением относились к версии об отравлении бытовым газом.

Выйдя на крыльцо, я услышала доносящиеся с улицы голоса. По всему знакомые. Ругались.

Зубок приплясывал перед дверью и, скаля зубы, утробно рычал. Шерсть на загривке стояла дыбом, как и голос демонстрируя крайнее неприятие происходящего за калиткой.

— Ш-ш-ш... Тихо, малыш, тихо. Хватит.

Положив руку на лобастую собачью голову, я отодвинула засов: Вовкина инициатива. Уходя, велел запереться. Все еще опасался какого-нибудь иного выверта от любителей выплескивать помои к чужому порогу. А отворив калитку, онемела наравне с приструненным Зубком. Никогда бы не подумала, что стану свидетелем подобного!

По разные стороны от лужи с мыльным налетом стояли соседка из дома на противоположной стороне улицы и бабушкина подруга. Первая держала в руках пустое эмалированное ведро, прикрываясь им от нападок соперницы, вторая потрясала в воздухе клюкой и, казалось, пытается угодить ею по пальцам своей визави. Обе багровые от злости и нахохлившиеся, точно бойцовские петухи за мгновение перед ударом в гонг.

Зрелище, как ни крути, довольно забавное. Вполне способное вызвать невольную улыбку у человека непосвященного, но я к таковым не относилась — успела догадаться о причинах склоки — и потому нахмурилась.

— Теть Варь, ненужно. Оно того не стоит, — насколько могла безразлично.

— Еще как стоит, Ярочка! Еще как стоит!

Внимание было привлечено, и теперь обе смотрели на меня: одна с вызовом, другая с негодованием.

— Это что ж за народ такой пошел?! Совсем стыд потеряли! Едва ль ни под ноги плеснула! — пожаловалась мне Варвара Ильинична и переключилась обратно на соперницу. — Срам-то какой! Дожила! Ко чужому двору да с отбросами! Запамятовала, как Раиса Петрушку твоего от "беленькой" отучала?! Кабы не она помер бы давно, как пить дать! — вновь угрожающе взмахнув клюкой.

Соседка отступила и, как мне виделось, сошла с лица, но ответила бойко.

— Так то Раиса — добрая душа, а не эти... тьфу... нехристи! Управы на них нет! — нарочито брезгливо сплюнув в мою сторону.

— Ополоумела, Катерина?! Думай, что говоришь! Сама ты нехристь! — тетя Варя было подалась вперед, но, видимо, решив не мочить ног, остановилась. — Аукнется тебе сие! Ох, аукнется! Станешь волосы рвать, грехи замаливать, да только без толку! Помяни мое слово! Платить придется! — с самым что ни на есть грозным видом. Даже мне стало не по себе.

Пришлось вмешаться.

— Теть Варь, оставьте. Пусть льют, — хотя на самом деле пребывала в растерянности. Не ожидала подобного от соседей. — Я перешагну, мне нетрудно, — просительно.

Замять бы все это поскорее! Без того забот полон рот! Считать — не пересчитать!

— Идите, баб Кать, идите! — Имя вспомнила благодаря Варваре Ильиничне. — Я зла не держу. Понимаю. Правильно все. За внуков боитесь, — покосившись на бабушкину подругу. Та зло щурилась и поджимала губы, явно недовольная, но встревать не стала. — Только не тех вините, поверьте. Ни при чем мы здесь. Сама бы все отдала, чтобы узнать, кто это сделал.

"Вовку подставил" — подумала, но не сказала.

— Ни при чем... Как же... Все вы так говорите, — соседка скривилась, но ничего более не добавила, а попятилась. Варвара Ильинична все же шагнула в лужу. — Раису жаль. Наградил же Бог родней! — уже взобравшись на пригорок перед домом. — Сестра полжизни нос воротила, а внучки...

Продолжения я не расслышала. Или его не было? Что тоже возможно.

Зубок зашелся в заливистом лае, и баба Катя припустила по дороге, размахивая ведром взад-вперед.

* * *

Приняв из рук бабушкиной подруги сумку с гостинцами — та как всегда не с пустыми руками пожаловала, я отогнала Зубка, все еще продолжавшего грозно ворчать и скалить зубы, и помогла Варваре Ильиничне переступить порог. Мы вошли в дом и уже на кухне, усадив гостью за стол, не сдержалась:

— Теть Варь, о чем это она? О какой сестре? Бабашка же единственный ребенок в семье. Разве нет? — не столько спрашивая, сколько констатируя.

Сколько себя помнила ни о каких родственниках со стороны бабушки речи не шло. Разве что о дедовских, да и те седьмая вода на киселе — никогда не виделись. А еще была родословная составленная Владимиром, где черным по белому значилось — кроме дочери Раисы иных детей у прабабки не было.

Варвара Ильинична тяжело вздохнула.

— Запомнила, значит.

— Безусловно! Как не запомнить? Речь о моей семье, — удивилась я, ставя чайник на огонь.

— А что ж тогда про внучек не спрашиваешь?

— Про внучек? — возвращаясь к столу. — А что про внучек? Мы с Ольгой выросли вместе. Все друг о друге знаем.

— Ой ли...

Бабушкина подруга сосредоточенно выкладывала румяные плюшки из запотевшего пакета на тарелку. Где только взяла горячие?

Повисла пауза. Я ждала продолжения, но меня как будто бы не понимали. Пришлось брать инициативу в свои руки.

— Теть Варь, объясните, пожалуйста, о чем вы? Я не понимаю...

— Да нечего объяснять, Ярочка. Пустое все... Говорят же — чужая душа потемки, вот и сболтнула не подумав, — Варвара Ильинична виновато заулыбалась. — Не обращай внимания на старуху. И Катерину тоже не слушай. Не было у Раечки никого дороже вас — кровинушки родной. А злые языки на то и длинные, всякого наплести могут.

Я ответом не удовлетворилась и собиралась возразить, но хлопнула входная дверь, и в "теплую" вошел Владимир, невероятно скоро обернувшийся из больницы — всего-то за час с небольшим.

— А меня к столу пригласят? — поздоровавшись с тетей Варей. — Я свежими булочками разжился и домашней сметанкой.

— Сметаной? Ты на базаре был? — Вот уж точно сто верст не крюк! — А в больнице? С врачом разговаривал? — после подтверждающего мычания.

Не ответив, он скрылся в "проходной" — переодевался, а по возвращении отрапортовал:

— И с врачом, и с заведующим, и даже в палату наведался. С чего начать?

— С главного. — Выключив засвистевший чайник, я на всякий случай присела.

— Хм... С главного, так с главного. — Вовка также устроился за столом и, окинув нас поочередно беглым взглядом, принялся рассказывать. — Отравление бытовым газом имело место быть, только не критическое. На состояние, конечно, повлияло, но причина комы — рак головного мозга. Прогрессирующая, неоперабельная глиобластома. Диагностировали год назад в Саратове. От лечения баба Дуся отказалась. Вот такие дела.

Глава 21

— А я-то все думала, что за Кабысдох такой знакомый. Не признала сразу, что Дуськин. Все Катерина, вестимо. Сбила с толку, — сетовала бабушкина подруга, грея в руках и без того горячую чашку с чаем. — Откуда он у тебя-то?

Мы обе еще не отошли от вываленной на нас информации. Переливали из пустого в порожнее, и только Вовка не принимал участие диалоге. Молчал и хмурил брови, не обращая на нас внимания.

— Сам пришел. Не гнать же, — отозвалась я, бросив взгляд через плечо. Зубок вновь утроился перед будкой.

— Не знай, не знай... Может, лучше и погнать. — Варвара Ильинична никогда собак не жаловала, а после того, как пострадала от бесхозной, окончательно разлюбила. — Смотри, как бы ни кинулся.

— Не кинется, — с убежденностью. — Он только на вид страшный.

Бабушкина подруга покачала головой и переключилась обратно на Евдокию Петровну.

— Жаль, Дуську. Хорошая она баба, хоть и нелюдимая. Да и не ее вина-то, если по сути. Бельмо все. Сломало жизнь девке. С молоду чурались, а уж к старости...

Тетя Варя смолкла, не договорив, а я досадливо поморщилась от напоминания — жестокость человеческая не знает границ.