Знак Змееносца

— Спасибо, мать, — Луций вытер уголком туники, намотанным на руку, мясистый простуженный нос, и, громко хлюпнул, — пойдём, чумовоз...

— Уууууууууууу...

Это он ко мне... да... опять забыл сказать: из собственных аудиозаписей я узнал, что я попал сюда случайно... то есть я, был когда-то лейтенантом сил СоЗНа, Хором Велесом, и даже игриво рассказывал о себе, но, кажется это всё лажа... судя по записям, мой персонаж погиб, и, как объяснил мне Луций, он меня вытащил из-под ноги какого-то гигантского человека. Точнее я вытащил его.

Я допускаю, что он в чём-то прав — но, согласитесь, смешно и, не выдерживает никакой критики эти бредовые истории про улиток, Пандара, Гладиаторов и войну богов... А главное, что я с какой-то далёкой планеты... если бы я был более сосредоточен, я бы вспомнил правду. Но, пока, я признаю одно: я был на войне, и меня контузило. Видимо ранее, я был глупым человеком, который надеялся, что звуковой дневник, поможет ему что-то понять. Я внимательно послушал его, послушал этого человека, назвавшегося "Луцием", моим однополчанином, якобы, в некой войне.

— Уууууууууууу...

Он сказал, что мы решили дезертировать — покинуть ряды некой армии, которой мы присягали на верность. Так называемому Президенту— Императору, Последниму Оплоту Демократии и служителю великой Новой Расе!

Так как я этого не помню, а то, что я слышал из собственного плеера, вообще сбило меня толку, я подумал, что стал частью некоего розыгрыша, или очень сильно нажрался наркоты накануне: а может я до сих пор нахожусь в этой иллюзии?

Я растерян: но, помню улиток на бетонной стене. Ещё смутно встаёт образ какого-то огромного человека, облачённого в лёгкие доспехи, который нагнулся надо мной.

Мне мало что понятно из этого, но, Луций заботится обо мне и куда-то ведёт меня. Наверное, в то место, где всё будет понятно. Хотя я в этом сомневаюсь. То, что я услышал о себе, напоминает мне какой-то бред, но, возможно, я просто крепко сплю. Честно сказать — боюсь и подумать, как можно было бы связать всё то, что я знаю, помню и вижу. Луций называет это "кратковременной посттравматической потерей памяти". Не смотря на нелепость этого определения, я вновь соглашаюсь с ним, поскольку больше идей нет.

Город цветёт красивыми и влажными растениями, жаль я не помню их названий, а спросить у Луция, мне, как-то не ловко. Подумает ещё, что я дебил. Одно из немногих, что я помню, так это то, что люди ничего просто так не делают, и если Луций подумает, что я неисправимо болен, то оставит меня в этом шизофреническом месте, где за день два, а иногда и более раз сверкают на небе яркие радуги: утренние и вечерние. А иногда вокруг меня проплывают призрачные и прозрачные фигуры людей, животных, техники, которые растворяются в воздухе, и мне говорят не обращать на них внимания. Я припоминаю, что видел что-то подобное, но от чего-то, эти обрывочные мысли рождают в душе тревогу.

— Уууууууууууу... — напоминает далёкий авиалайнер...

В общем, не утешительный вывод: ощущение, что мне всё знакомо, но.... Кажется, я ничего не помню.

Вчера пол ночи думал о том, кто я такой — было немного страшно. И ещё записи...

Луций говорит, что я с другой планеты, которая называется "Земля". Почему не "Камень" или "Песок"? Когда я попытался пошутить, что и он не отсюда, лицо его выразило раздражение. Вообще, он сказал, что мы идём к доктору. Правда, больным, я себя не чувствую, и это повышенное внимание к моей персоне, мне кажется навязчивым. Он сам простужен и часто кашляет, и хлюпает носом. Пункт первый: нужно выяснить, кто такой Луций... всё... он идёт из магазина... я не хотел бы, чтоб он знал, что я говорю сам с собой, пусть и в микрофон.

Толпа шумела...

— Уууууууууууу...

— А что случилось тут? — мягко поинтересовался я.

— Да всё, как на прошлой неделе, — ответила торговка пирожками, — Уртан, советник Президента— Императора (да осветится его имя Богами) объявил о присоединении мартовской Беатии к нашему Ному. Январцы хотят союза с "мартовскими", а те, все за своего короля...

Я ничего не понял, но с умным видом кивнул:

— А чтож они так шумят? — спросил я.

— Знамо дело, что, — ответствовала горожанка, — электор Бабур, ультраправый-то наш, из Бундеснома, кричит, что мартовских нужно бомбами закидать, чтоб, дескать, знали наших, и короля ихнего отключило, чтоб...

— Как отключило? — удивился я.

— Ты забыл со своей контузией, — хмыкнул Луций, — это ж один из Девяти Великих Серверов, король-то их...

— Ну, да, — закивала женщина, — я и говорю. Народ-то недоволен, что войну проиграли. Вот, говорят, что боги от них отвернулись. Может, возьмете с индюшачьей патокой? Эрзац первой степени, такого сейчас не купишь. Сейчас только "Бета Ит"...

— Мамуль, мы спешим, — сказал Луций, хотя перед этим, мы с ним наоборот: прятались по всяки подвалам и развалинам домов. Я так и не уловил, в какой момент мы стали спешить...

— Уууууууууууу...

— А что так гудит? — зачем-то спросил я, озирая силуэты домов.

— Да бес его знает, — отмахнулась женщина с трещиной на подбородке, —

— Да-ёшь Ян-варь! — доносилось с площади многоголосое эхо. Оно усиливалось бетонной чашей круглого форума, в центре которого находилось углубление цирка с трибунами, для общественных собраний.

Над головами пикетчиков, окружённых чёткими рядами закованных в броню полицейских, пестрели яркие флаги, и наспех слепленные голографические транспаранты, с дешёвой анимацией, которая, по всей вероятности изображала карикатуры на политических лидеров, не желающих войны с мартовцами.

— Уууууууууууу...

И вдруг, меж силуэтами опустевших небоскрёбов, сквозь мутную дымку облаков, я заметил источник далёкого гула. Это был огромный, возвышающийся очень далеко (его прикрывали дома), белёсый столб, увенчанный, словно гриб, шапкой грозовых облаков, озаряемых молниями.

— Что это, Луций? — я тронул его за локоть, указывая по направлению к странному объекту.

Тот рассеянно взглянул, и нахмурился.

— Ничего там нет особенного, — раздражённо буркнул он.

— Так я вам и говорю: идите через парк, в "Клюшки", — разочарованно произнесла торговка, проследив направление моего взгляда — сейчас дождь начнётся и Кетавры приедут...

Словно, в подтверждение её слов, на сером небе грянул гром, и брызнули капли влаги.

Это явно был какой-то молчаливый заговор, так как оба этих человека видели то, что увидел я, но старательно это игнорировали. Ладно... попробую узнать об этом позже...

— Спасибо, мать, — сказал Луций, и, накинув капюшон туники, на голову, потянул меня за рукав.

В сыром осеннем воздухе завыла сирена, а на лужах заплясали концентрические круги...

— А разве сейчас осень? — почему-то спросил я.

— Ой, сынок, ты что? — она втянула в себя накрашенные веки в прожилках, — точно с войны... эх... ребятки вы мои...

Я, запрокинув голову, глядел вверх, туда, где плыли в густом тумане вытянутые туши стальных дирижаблей, ощетинившихся стволами огромных орудий.

— Пошли, пошли, чучело! — сморщив, красный от простуды нос, шипел Луций, тянув меня за рукав.

И мы двинулись по выложенной узорчатой серой плиткой аллее, между каких-то ржавых труб, и заброшенных каменных беседок, обтянутых разноцветными целлофановыми лентами, с надписями "Полицейский департамент Н. Карфагена".

Дождь усиливался. Капли стекали по моей шее.

— Уууууууууууу...

Некоторые деревья были обуглены и начисто лишены веток, похрустывая на ветру, хотя вокруг зеленела трава и в листве тускло сияли яркие цветы.

— Да здравствует Президент— Император, и его партия! — доносилось с форума, — вялые либералы и трусы не в состоянии...

То здесь, то там, в зарослях кустарника городского парка лежали опрокинутые автомобили, прилавки или просто нагромождение старых ящиков, и ненужной мебели.

Аллея привела нас к бульвару, украшенному высоченными серыми мокрыми колоннами. По дороге шагала ещё одна демонстрация пёстро одетых людей с голографическими "аватарами" в сыром воздухе. Эти изображения были символами, означавшими эмоции и настрой демонстрантов. Они скандировали нестройным хором: — Оманепадмехум! Оманепадмехум! Оманепадмехум!

Тут, из ближайшего перекрёстка, к бульвару, поскрипывая суставами сервопривродов, вышли боевые платформы ЭМУ. На их бортах красовались символы Империи, а сверху торчали раструбы "гуманитарных орудий". Не помню, откуда я это помню...

Их стальные конечности уверенно шагали по асфальту.

— Просьба всем электорам покинуть зону пикета! Повторяю! Всем электорам покинуть зону пикета!

— Назад! — крикнул мне Луций, и, схватив меня за плечо, повалил в ближайшие кусты.

— Оманепадмехум! Оманепадмехум! — продолжали скандировать люди.

— Немедленно разойдитесь! — раздалось из полицейских шагающих машин, которые останавливались, образуя полукруг.

— Оманепадмехум! — вдруг от толпы отделился сверкающий шар, который, потрескивая в каплях дождя, полетел в сторону ближайшей машины.

И вдруг, раздался истошный свист — это включились излучатели "гуманитарных орудий".

Луций, с искажённым лицом, выхватил из сумки наушники, и, нахлобучив их себе на уши, обхватил мою голову своими крупными ладонями.

У меня закружилась голова и в глазах, потемнело. Казалось, что капли дождя, падающие на мою кожу, сверлят её, словно раскалённые иглы.

Люди, стоящие в толпе, начали падать на землю. У некоторых из ушей текла кровь. Они совершали конвульсивные движения, а голографические баннеры начали таять...

Я очнулся в какой-то горячке: мы с Луцием бежали по узким улицам, покрытым мусором и осколками кирпича.

— Уууууууууууу...

Я пошатнулся, голова пошла кругом, а в глазах стояли красные круги.

— Хор! Не падай! — крикнул он.

Я не упал, хотя было скользко, и мои ноги, от осознания, происходящего со мной, чуть не споткнулись, потеряв ритм бега.

— Луций, какого пениса... — я закашлялся: холодные капли секли по лицу.

— Не разговаривай, — опять крикнул он.

Внезапно, по пути нашего следования, возникла мусорная куча. Обойти её можно было только справа. Вдруг из кучи поднялся человек, одетый в лохмотья. Лицо его было вспухшим, и грязным. Один глаз заплыл бельмом. Он напоминал утопленника...

— О! Привет! — крикнул он сиплым голосом, и в его руках появился пистолет.

Луций выставил вперёд локоть, и попытался прикрыть меня своим тяжёлым корпусом.

Утопленник, поднял оружие, и, внезапно, приставив ствол к виску, выстрелил...

Кровавая крошка смешалась с водяной пылью, его серый язык вывалился изо рта, и он опрокинулся навзничь, обратно, в ту же кучу мусора, рядом с перевёрнутыми оцинкованными баками. Багровая лужа смешалась с ручьями на мостовой.

— Сука, — сплюнул на асфальт Луций, достаточно бесцеремонно протаскивая меня между кучей, и стеной дома.

Я схватил его за плечо, и согнувшись пополам проблевался на мостовую, чуть не захлебнувшись кислотными парами в носоглотке...

— Велес! Отставить! — Луций почти срывался на истерический крик, схватив меня за шею, и толкая вперёд, от чего я чуть не поскользнулся на собственной блевотине, размываемой дождём.

Я выпучил глаза, и глубоко вздохнул.

Мы опять побежали...

Красивые клумбы, грязные подворотни, люди, машины... всё мелькает, слышаться выстрелы...

— Уууууууууууу... гудит вдалеке белёсый столб...

Я и забыл про него, просто идёт постоянный гул... вой... далёкий тихий и тоскливый... как стиль этой жизни... воют стены домов, воет тротуары и мостовые... воет небо, деревья... ступени... но... так тихонько... где-то там...

Сердце бешено колотится, в глазах темно, в рожу дождь... сука... когда это кончится...

— Эй... — задыхаясь, хриплю я, — Луций, я заёц, так бегать?... Ты...

Луций неожиданно останавливается, рядом с небольшой площадью, прижимая меня правым боком, к силовой установке, над которой висит восьмиугольный рекламный короб.

— А... и не надо бегать, Велес... — тяжело произносит он, — лежи тут, как кал, в подворотне, убейся, чибис...

Он явно злится на меня.

— Что тут происходит, в том месте, куда ты меня так долго волок...? Ради чего мы тут?

— Чтоб тебе, дураку, лучше стало... Всё... больше не бежим...

Рядом с нами, у стены дома, небольшая подвальная лестница. Разрисована голографическими надписями — минимальное, но прикрытие.

Теперь я просто кашляю — блевать уже нечем. Я встал на колени и начал отхаркивать на тротуар. Лёгкие свистят...

— Вниз... — шипит Луций.

Мы ползём по ступенькам — мне уже просто всё равно... и, всё же я вижу...

В небольшом сквере стоит маленький дом, из грубого пластика, почти сарай.

Свист сервоприводов был слышен заранее. Почему мы должны скрываться, мать моя мишура ... Боги!

Я, почему-то чувствовал, что сейчас будет что-то нехорошее... раньше, насколько я помню (уже смешно), такого не было...

Холодком как-то прошло в груди, даже не пульс... что-то в сосудах, в мошонке, что-то подобралось. Я даже спрятался за бортиком, хотя в этом не было необходимости.

— Именем Древнейших! Всем электорам выйти из дома! — раздался голос, искажённый усилителем, — предлагаем вам сдаться. Вы переедите в комфортабельные эмиграционные поселения...

— Нет! — крикнул какой-то мужчина, картавя.

— Убирайтесь! — вторил ему визгливый женский голос.

— Мы не причиним вам насилия... — раздалось из бронированной машины.

Дверь с тихим скрипом открылась, и, оттуда вышел старик.

Он был в кожаной куртке, со сморщенным красным лицом. В руках его была пластиковая ёмкость, с широким раструбом.

— Положите ёмкость на землю! — последовал приказ.

— Да идите вы на... — он хрипло засмеялся, — мы знаем, что нужно, и знаем, зачем... Боги с нами!

Не знаю, почему он сделал это..... он ухмылялся своим острым ртом с редкими зубами... Он облил из канистры на стены дома, а потом кинул её на невысокую крышу... Почему его не подстрелили?

— Боги с нами! — После, он вновь недобро усмехнулся, отряхнул руки, и, чиркнув зажигалкой, бросил ее в лужу мутной жидкости, натёкшей на тротуар. Стены дома вспыхнули ярким пламенем, а он вошёл внутрь и запер дверь. И через какое-то время... боже мой... я услышал: кричали люди... захлёбываясь дымом и кашляя... и они сгорели там... заживо... даже не попытавшись выбраться...

Я зажмурился и заткнул уши, чувствуя противный приторный запах коптящего дыма...

Потом раздался зудящий звук, и "Стальные Кентавры" ушли...

Некоторое время, мы с Луцием ещё сидели в своём убежище.

Я приоткрыл глаза: над сгоревшим домом пролетал призрачный силуэт табуна вороных жеребцов, с развивающимися гривами...

Всё же странный я человек: смотреть на смерть мне было не приятно, слышать крики — больно и страшно... А вот на душе, кроме опустошённости, и некоего паршивого настроения — никакой скорби: наплевать...