— Кхм... Он у нас парень городской, приличный, серьезными вещами занимается, если вы понимаете, о чем я; сюда приходит так, изредка — с парнями вот посидеть, дела обсудить... Неподалеку от рынка его домишко. Только, майстер инквизитор, вот всем миром просим: не ходите вы к нему домой, а? Не палите нам парня. Оно, конечно, все понятно, только вот...
— Понимаю, — серьезно кивнул Курт, когда Вурцель замялся, подыскивая слова. — Ну, а сюда-то его вызвать можно? Скажем, следующим вечером я снова подойду; встречать меня не обязательно, дорогу я запомнил, скажите просто своим здесь, что я не по их душу, и меня не стоит в канаву спускать... Тут мы с ним и поговорим, вдали от ненужных глаз.
— Это можно, — с готовностью согласился хозяин. — Это всем хорошо будет.
— Хорошо, — подытожил Курт, поднимаясь, и Вурцель встал тоже. — И последнее. Если увидите, услышите, узнаете что-то странное — хоть что-то! — расскажите мне. Я поселился в 'Ножке', и беспокоить меня можно в любой час, хоть посреди ночи. Меня интересует все, что не укладывается в обычные порядки и события; даже если кто-то спьяну увидит летящего по небу Сатану — расскажите. Если вдруг магистрат в полном составе поедет за город на пляски у костра, если Официум вдруг решит заняться торговлей яблоками, если в городе снова будет замечен один из тех странных парней — расскажите мне.
— Непременно, — кивнул Вурцель, — нам и самим все это не нравится, майстер инквизитор, если вы понимаете, о чем я... Вы правильно поймите, мы против вашего брата ничего не имеем. Оно, может, и хорошо, что Официум всякую нечисть вылавливать начал, ежели она и правда тут есть; и майстер обер-инквизитор — он мужик неплохой, зверств таких уж никогда не учинял, сколько мы его помним — при нем всегда было тихо и без скандалов... Жалко будет, если с ним что-то нечисто. Оно, понимаете ли, видно, когда человек за дело болеет, так вот майстер обер-инквизитор — он такой. Здоровье себе посадил на службе вон как; по чести вам сказать, нам тут и не по себе делается, как вообразим, что на его место поставят кого другого, если вы понимаете, о чем я...
— А что с ним? — остановившись уже на полпути к двери, уточнил Курт; хозяин кивнул куда-то в сторону, за окно пивнушки:
— Дак это... Помощник его каждую неделю почитай к аптекарю наведывается — за желудочными каплями, говорят. И еще какое-то зелье от давления кровяного, что ли... Пару месяцев назад, говорят, была гроза — так в Официум аптекаря даже вызвали: ходили слухи, что майстер обер-инквизитор лежал пластом и чуть Богу душу не отдал. Говорили, ему от молний поплохело... то ли с сердцем, то ли что-то такое...
— Вот как... — проронил Курт тихо и уточнил: — Аптека в Бамберге одна?
— Три. Но помощник его всегда бегает в одну, к Дитриху Штицлю: это аптекарь самый лучший, к нему половина города ходит... ну, у кого средства имеются; прочие-то двое попроще, оно и понятно, как они налечат... В Инзельштадте она стоит. Издалека видать: там на щите сверху вот такенная бутыль пририсована... эта их врачебная, знаете...
— Да, проходил мимо, видел, — кивнул Курт. — Спасибо, не знал... Смотрится-то старик бодрячком.
— Самолюбие, — вздохнул Вурцель с явной завистью. — И безопасность. Молодым только дай понять, что ослаб — и нету тебя.
* * *
— Думаешь, этот молодой инквизитор хочет свалить своего начальника? — неуверенно спросила Нессель. — Чтобы занять его место?
— Вряд ли.
В комнату трактира Курт возвратился уже затемно, но уснуть сразу не смог; ведьма тоже не спала, и сейчас оба сидели у стола, глядя на огонек светильника и тихо переговариваясь.
— Вряд ли, — повторил он, — а точнее — нет. Primo, даже если старика внезапно хватит удар, его места Ульмеру не видать — не хватит ни мозгов, ни упрямства, ни жесткости; словом, ничего из того, чем должен обладать инквизитор на руководящей должности. Да и просто инквизитор. Я вообще удивляюсь, как он угодил в следователи... И как бы ему ни казалось, что его не ценят — парень не может не понимать, что подобных должностей он не потянет. А secundo — он, похоже, за свое начальство искренне тревожится. Или, по меньшей мере, добросовестно исполняет 'три g', не пытаясь ими пренебречь.
— Три кого? — непонимающе нахмурилась Нессель.
— Три g, — пояснил Курт с усмешкой. — Gehen, geben, gebracht[43]. Обычные обязанности всех низкоранговых служителей; негласные, но от того не менее неизбежные... Но сам факт тяжелой болезни обера вполне может иметь значение и что-то объяснять. Скажем, такая версия: тот самый аптекарь (насколько я понял — неплохой лекарь) сказал Нойердорфу, что состояние его здоровья подразумевает скорый отход к предкам — и старик решил перед смертью наловить побольше малефиков. От излишнего рвения его порою заносит, и под руку попадаются то обычные преступники, а то и вовсе невиновные. И когда прибывший inspector об этом узнал — Нойердорф от него избавился.
Нессель несколько мгновений сидела неподвижно, молча глядя на его задумчивое лицо, и, не дождавшись продолжения, осторожно спросила:
— Но?.. Я слышу, как ты это говоришь. Ты сам не слишком в это веришь.
— На сей раз ошибаешься, — вздохнул Курт, — верю. Слишком много видел, чтобы не допускать мысли о том, что обер-инквизитор может выкинуть нечто подобное... Просто пытаюсь прикинуть, как укладывается в эту версию все остальное. Епископ и магистрат, которые всем довольны, ни на что не жалуются и не пытаются противиться Нойердорфу, а то и споспешествуют его делам. Эти неведомые 'серьезные люди', незнамо с чего решившие очистить улицы Бамберга от преступников; кто их пригласил, зачем, и связано ли это вообще с моим делом? Их услуги заказали 'уважаемые люди этого города', сказал тот парень. Имелся в виду магистрат или, быть может, семейка Гайер, которая таким образом расширила понятие 'благополучный квартал' и увеличила стоимость скупленной недвижимости?..
— И к чему ты склоняешься?
— Ни к чему, — передернул плечами Курт. — Мало информации; для начала надо поговорить с тем парнем, что видел Штаудта у дома судьи — быть может, это наведет меня на дельную мысль... Пока же у меня есть вопрос к тебе.
— Ко мне? — удивленно вскинула брови Нессель. — О чем?
— О Всаднике. Когда мы были в соборе, ты сказала 'он живой'. Не 'будто живой', а 'живой'; id est, как я понимаю, ты разумела вовсе не талант скульптора, а нечто иное? Что?
— Я не знаю, — не сразу отозвалась ведьма, рассеянно ковырнув гладкую поверхность столешницы. — Не знаю, как тебе объяснить... да и не знаю толком, что почувствовала.
— Но что-то почувствовала все-таки? Что? Что-то похожее на мои четки — скульптура просто намолена тысячами паломников, или сейчас иначе?
— Четки твои не просто намолены. Это... это чувствуется не так, будто с ними какой-то святой человек когда-то долго молился; он с ними будто бы продолжает молиться.
— Вот даже как... — произнес Курт тихо и, помедлив, уточнил: — Но все же — что со Всадником? С ним так же, или это другое что-то?
— Другое что-то, — все так же неуверенно повторила Нессель. — Он... правда будто живой. Я словно не к камню подошла, а к живому человеку — настоящему, как ты... нет, не как ты; как будто приблизилась к святому. Этот инквизитор сказал — никто не знает, кто сделал статую; быть может, дело в мастере? Возможно, он и в самом деле был святым, и когда делал свою работу — вложил в камень свою веру, которую спустя столько времени я теперь чувствую... Не знаю. Я не сталкивалась еще ни с чем подобным, поэтому не буду пытаться подводить выводы...
— Так говорить нельзя, — мягко поправил Курт. — 'Делать выводы' или 'подвести итог'.
— Да? — переспросила Нессель, задумчиво нахмурившись на мгновение. — Я думала, так можно.
— И раз уж мы ненароком свернули на эту тему, — осторожно продолжил он, — я бы хотел кое-что спросить. 'Ты думала, что так можно'. Ты всегда обдумываешь слова, которые произносишь, и рассматриваешь словесные обороты перед тем, как их озвучить? Так обыкновенно мыслят люди, говорящие на другом языке; так, скажем, мыслю я, когда мне приходится заговорить на французском, который я знаю урывками и довольно скверно.
— А я и говорю на другом языке, — невесело улыбнулась Нессель и, вздохнув, пояснила в ответ на его непонимающий взгляд: — Знаешь, когда деревенские приходили ко мне за помощью, я к каждому старалась подладиться, чтобы говорить, как говорит он; тогда они расслабляются, и работать с ними легче. Это мне еще мать говорила: надо чувствовать того, с кем говоришь, и подстроиться под него. С ребенком — говорить, как ребенок, например. Не сюсюкать, так только взрослые говорят с детьми, а именно что говорить так, как говорят его сверстники. Это тяжелее всего. Со стариками — говорить, как старики; это проще всего, потому что старики болтливы, и они сразу же вываливают мешок слов, и в этот поток болтовни очень легко войти. С мужчиной говорить как мужчины, с женщиной — как женщины, со священником — как священники... Поначалу это непросто дается, но со временем привыкаешь и начинаешь чувствовать, как следует думать и какие слова произносить. А тут, в городах... Тут говорят иначе. Пока я искала тебя, я провела во внешнем мире больше месяца, и все это время мне приходилось говорить с разными людьми, а в последние недели я общалась почти только с твоими собратьями. Эти порой говорят вовсе не по-людски, и к ним подладиться всего тяжелей. Не по-настоящему они говорят как-то, словно за ними кто-то всегда наблюдает и следит, что они скажут и как. Даже твой друг отец Бруно. Пока я сидела в запертой комнате вашего монастыря, он приходил ко мне читать, чтобы я не томилась там в одиночестве, или что-то рассказывал, или просто так говорил — о погоде и Боге, о храмах и животных, о людях и книгах... И вроде видно, что человек перед тобой, а говорит как-то... не по-живому. Не замечал?
— Замечал, разумеется, — согласился Курт хмуро. — Это потому что умение, которое тебе вот так просто передала мать, мои собратья постигают на лекциях в академии. Одну такую я сам, помнится, произносил перед будущими инквизиторами... Подстраиваться под собеседника, улавливать оттенки его настроения и речи, суметь отразить их так, чтобы войти в резонанс, вплоть до того, чтобы понимать и воспроизводить незнакомые слова и понятия... Невероятно, — коротко и сухо рассмеялся Курт, — просто невероятно. То, чему несколько лет обучают в закрытом монастыре будущих душеведов и что все равно не каждому из них дается, какая-то ведьма из леса запросто постигает по ходу дела за счет собственного разума и чувства... А я уж начал в мыслях выстраивать всевозможные теории о том, кем был умерший отец твоей дочки, и не был ли это какой-нибудь рыцарь или, того хуже, странник из разорившихся благородных — все не мог понять, откуда вдруг взялся у тебя этот хохдойч после стольких-то лет жития в отшельничестве и общения с деревенским священником. А объяснение простое — эмпатия.
— Что?..
— Иногда твоя метода все же дает сбой, — отметил Курт с усмешкой и пояснил: — Это по-гречески; значит einfühlung[44]. Ты слушаешь людей вокруг и спустя время начинаешь воспроизводить их манеру речи... И что самое главное — делаешь это не механически, а действительно понимая слова, которые произносишь, и даже, как видно, составляешь собственные конструкции из услышанного, как из разрозненных деталей. И ведь сегодня была первая и единственная ошибка, на которой я тебя поймал... Невероятно, — повторил Курт уже серьезно, вновь на мгновение ощутив то самое неприятное чувство, похожее на страх, смешанный с неловкостью от осознания того, что понимал: ведьма это видит. — Из тебя, знаешь ли, при таких талантах вышел бы отменный инквизитор. Хваленого Молота Ведьм бы, глядишь, за пояс заткнула.
— По-твоему, ты сейчас сказал нечто льстивое и приятное? — нахмурилась Нессель, и он снова улыбнулся, чувствуя, что улыбка выходит фальшивой и неискренней:
— Это называется verba honorifica[45]. Еще одно новое словечко тебе в копилку. Нечто, что является правдой по большей части, но все же слегка преувеличенной. Инквизитор из тебя вышел бы отличный, если б это твое умение не было замешано на способности именно чувствовать своего собеседника, если б оно строилось на холодном расчете. А при том, что есть сейчас — спустя полгода активной службы тебя, боюсь, увезли бы в далекий монастырь под присмотр особых лекарей, expertus'ов по расстройствам рассудка.
— Вот и слава Богу, — сухо отозвалась Нессель. — Стало быть, мне не грозит стать в ваших руках орудием, когда все кончится...
— Это что?.. — не дослушав, оборвал ее Курт, напряженно обернувшись к окну, и ведьма покривила губы:
— Это еще один ваш прием, которому учат, чтобы не слушать то, что неприятно?
Курт не ответил, еще несколько мгновений сидя неподвижно и глядя в темноту за окном; темнота окрасилась едва заметным, почти неразличимым алым отсветом — настолько прозрачным, что кто иной мог бы и не увидеть, а увидев — не понять, что это...
— Что с тобой? — повторила Нессель, кажется, поняв по выражению его лица, что ни о каких ухищрениях он сейчас и не помышляет. — Что случилось?
— Постой.
Курт поднялся из-за стола и, подойдя к окну, выглянул в проем, взявшись за верхнюю планку и высунувшись наружу по пояс, и замер, глядя вправо и чувствуя, как сводит пальцы. Вдали, над крышами домов, к небу взметались яркие огненные точки и короткие резкие росчерки, исчезающие в низком, густом облаке багрового дыма.
— В городе пожар, — упавшим голосом произнес Курт. — Я вижу огонь.
С усилием втянув себя обратно в комнату, Курт глубоко вдохнул, отгоняя от внутреннего взора облик Бамберга, охваченного пламенем, в центре которого — трактир и он сам, окруженный огнем со всех сторон...
— О, Господи, — проронила Нессель, и он выговорил с усилием:
— Горит где-то далеко, и, судя по всему, один дом или два; думаю, самому городу ничто не грозит. Здесь кругом каналы, вода, должны справиться. Но все же я туда схожу.
— Ты пойдешь туда, где что-то горит? — с сомнением уточнила ведьма. — Ты? Зачем?
— Да, мне совершенно не хочется этого делать, — покривился Курт, пристегивая меч и забирая с кровати чехол со сложенным арбалетом. — С удовольствием остался бы там, где я есть... Но в этом городишке любое событие, вырывающееся за привычный порядок вещей, любое происшествие — должно привлекать мое внимание. Пожар же явно в этот самый порядок не укладывается. Я должен знать, что происходит.
— Я с тобой, — решительно выговорила Нессель, поднимаясь. — Я не желаю сидеть в комнате ночью одна, тем более в городе, где горят дома. И просто — не желаю сидеть одна, и всё, иначе я сойду с ума взаперти. Я и так проторчала тут целый вечер, глядя в потолок.
Курт возражать не стал, и вниз они спустились вместе, у выхода столкнувшись с владельцем 'Ножки' — тот стоял на пороге, позевывая и глядя на далекое зарево.
— Не тревожьтесь, майстер инквизитор, все в порядке, — без приветствия сообщил он, завидев постояльцев. — Это далеко, и у нас тут с пожарами давно нет никаких проблем: если что случается, тушат быстро. Вода ж кругом. До нас не доберется.
