Каждый раз, когда Шеннейр упоминал о той, прежней жизни, полной обычного, человеческого, меня одолевала неуютная неловкость. Мне не хотелось ничего знать о нем как о человеке. Шеннейр полностью устраивал меня как абстрактный враг.
— Как сейчас помню, говорю Ишенге: "Давай угоним машину и махнем до границы" — А он: "Нет, неправильно". "А может заговор против магистров?" — "А это можно!" Тьма вас разберет, светлые.
Должно быть, мой ужас он считал безо всякой эмпатии.
— Вы разбиваете своему ученику сердце, — с издевкой объявил подошедший Миль. Шеннейр даже не обратил на него внимания, по-моему, на время просто забыв, что ему назначили какого-то ученика.
Я тихо выдохнул. В том, чтобы Шеннейр упоминал имя моего магистра, было что-то глубоко неправильное. Они давно не друзья, не приятели и не союзники, они враги. Шеннейр убил моего магистра вовсе не для того, чтобы сейчас иметь наглость говорить о нем.
Их вряд ли стоит сравнивать. Ишенга был велик, а Шеннейр... Шеннейр — темный магистр, что с него взять.
В инаугурации должно было участвовать как можно больше высших. Олвиш физически не мог вырваться с границы на долгое время, однако Гвендолин и Нэттэйджу впервые за месяцы пришлось покинуть безопасное Побережье. Гвендолин как высокопоставленная мирринийке ехала отдельно, в той машине, где все стекла были замазаны черным; Нэттэйджа, который в последний момент попытался соскочить, убеждая, что приедет когда-нибудь потом позже, аккуратно, но твердо запихнули куда-то в хвост колонны. Я делил жизненное пространство с Шеннейром и Милем.
Дорога петлями карабкалась на невысокие горы, отделяющие побережье от внутренней равнины. Под ногами расстилалось море, чем выше, тем дальше до горизонта; на скалах у Кипариса вспыхнула яркая белая точка траурной арки, и я не отводил от нее взгляда, пока обзор не закрыли склоны краевого хребта.
Переговорный браслет потеплел и сжался на руке. Светлые делали ежедневный отчет. Новости не радовали, но пока не пугали: ситуация еще не успела испортиться слишком сильно. Группа из Шафрана отчитывалась, что им выделили целый этаж в главной мирринийкской башне. Чем, как я понимал, власти демонстрировали глубокое почтение и оберегали от разрушения хотя бы один ненаглядный небоскреб. Интриги, как обычно, двусмысленные подарки, то что раздражало, но сейчас воспринималось с теплотой; частичка обыденной жизни, как будто ничего не произошло и не происходило. Моя страна, со всем хорошим, со всем плохим. Аринди.
Я не хотел ее вспоминать. Но искушение было слишком велико, и я закрыл глаза, представляя...
Восточный предел. Низкие пологие холмы, поросшие дикими лесами. Тенистые дубравы, буковые рощи, изогнутые старые вязы, осенью одевающиеся в золото. Здесь я впервые увидел, как деревья желтеют. И что такое снег. Синие глубокие озера. Промышленные города с причудливыми силуэтами заводов, которые напоминали мне опутанных паутиной труб пауков. Жители, молчаливые и серьезные, считающие остальных слишком суетливыми.
Западные территории. Залитые солнцем равнины, апельсиновые, персиковые рощи, серебряные оливы, запах разнотравья и меда, шумные многолюдные города, в которых перемешивались все народы и чудные традиции, праздники и фестивали...
Столица Полынь с бесконечными предместьями и городами-спутниками. Свечки башен мирринийке с их холодными и высокомерными обитателями, сияющие в беспощадном солнце стеклянные грани, улицы, закрытые от солнца, распылители воды и охлаждающие печати, строгие геометрические парки. Ночь, живущая в тысяче огней и неоновом свете гербов учреждений, символов родов и личных знаков, манящий силуэт Шэн, пугающая тень Вихря, гигантский механизм большого города, где чувствуешь себя песчинкой...
Приграничье. Клетчатое одеяло полей, темно-зеленые кипарисы в полуденном мареве, жара ночных костров Жатвы во мраке, виноградники на террасах, холмы с пасущимися стадами, укромные ущелья с поселками, пустеющими зимой и наполняющимися летом отпускниками, бегущими в прохладу от беспощадного лета, веселые и трудолюбивые люди. А дальше — холодные скалистые кручи, по которым карабкаются сосны, и лежащая в тумане мрачная и таинственная Хора...
Под веками начало печь, и я поспешно перевел взгляд на окно. Мертвая пустошь все так же лежала до горизонта.
Дорога повела вбок, обходя глубокую впадину в земле. На дне виднелось грязное озерцо талой воды, склоны заросли лещиной и грабом, и если бы не выгоревшая земля, впадина вряд ли была так заметна. Полупрозрачные ветви деревьев переливались как стеклянные.
— А вот здесь двое высших долбоклюев сражались за руку Юлии Элкайт, — похоронно объявил дотоле молчащий Миль. — Потом приехал Олвиш и начал бить им морды. Потом приехал Юрий и тоже начал их бить. Потом явилась Юлия и начала бить Олвиша... Потом их растаскивали магистры. Потом отправили их на все пять сторон и запретили пересекаться. Помню, как Юлия умоляла Ишенгу ее не отсылать. Все знают, влюбиться в светлого магистра — это приговор... Именно Юлия, кажется, в приграничье основала традицию собирать головы заарнов в коробки и высылать их в родную гильдию. Вам как, нравилось их распаковывать? Ишенге наверняка нравилось. Семья, Рейни, — это ловушка, не попадайтесь.
Я аж вздрогнул от неожиданного окончания. Я хотел бы когда-нибудь завести семью, но это уже не имеет значения.
Я вряд ли хорошо знал Юлию; но Юлию запоминал каждый, кто видел ее хоть раз. Юлия была гордой и неуступчивой; бойцом, верным товарищем, высшим магом с присущим каждому высшему налетом безумия. Семья Элкайт предпочитала вести свою генетическую линию через женщин — если бы Юлия оставила наследника, желательно дочь, все были бы счастливы. Но братья забраковывали всех возможных избранников; Юлия от них всех была не в восторге.
Детей Элкайт воспитывали вассальные семьи, и генетической стратегии вассальные семьи служили не менее истово. То, чего я не понимал — зачем говорить о мертвых как о живых. Они умерли. Их больше нет. Все, что было ими, более не существует.
Вдали уже показалось вытянутое пыльное облако на месте Вихря, и машина свернула с накатанной дороги, сразу запрыгав на ухабах. Миновали белый обелиск, пошарпанный и покосившийся, как будто поставленный здесь в глубокой древности. От множества поселений, когда-то заполнявших центр Аринди, не осталось даже знака. Дома разрушались стремительно, теряя жизнь и превращаясь в пыль и прах.
Земля дрогнула. Облако Вихря поменяло очертания, и через эмпатическое восприятие я уловил отзвук мощного заклятия непонятной природы. Оно было боевым, но не совсем таким, как темное, но не светлое, а все остальное искажал Вихрь. Шеннейр перевел на меня тяжелый взгляд и предупредительно пояснил:
— Нам нужно осмотреть достопримечательности.
Я прислушался к отзвуку заклинания и грустно спросил:
— Это мне понравится?
Он задумался и ухмыльнулся:
— Я думаю, вы оцените.
В пылевой дымке показались скелеты мирринийкских башен Полыни, и я понял, куда мы едем. Где-то с этих холмов давным-давно, четыре месяца назад, мы смотрели на финальную схватку Вихря и темного источника Шэн. Машины ползли черепашьим ходом, проседая под слоями маскирующих заклятий, и маскирующими заклятиями была окружена бывшая обзорная площадка. Такими же, как в моих воспоминаниях, остались огромные печати-линзы.
Нас встречали, и настроение у встречающих боевых магов было приподнятое. Как у людей, наконец способных показать своим магистрам нечто заслуживающее внимания. Темная пустошь, обожженная последним всплеском источника Шэн; пыльная муть; угрожающие темные облака, слабые проблески нездорового багряно-фиолетового солнца; пульсирующее черное пятно Вихря.
Шепот множества голосов в ветре; шепот на грани слышимости, сливающийся с мыслями.
У подножия Вихря копошились маленькие фигурки. Линзы выгнулись сильнее, и я разглядел висящие в воздухе мощные защитные печати, прочерченный на земле знак, машины и суетящихся вокруг людей. Магов в форме гильдии Джезгелен.
— Эти заразы прячутся в развалинах, — с той же нехорошей ухмылкой пояснил Шеннейр. — Мы отщипываем от их отрядов понемногу.
Враги в самом центре страны. Я напрягся, подаваясь вперед. Северян было немного, несколько десятков, но их защита была серьезна, и это была лишь малая часть отряда. И что они...
Знак на земле вспыхнул. Сверкающая точка ударила во внешнюю оболочку Вихря, вырвав из нее кусок, и взорвалась внутри, подсветив чудовищный смерч изнутри. Я неосознанно вздрогнул, принимая пронесшийся в эмпатическом поле отзвук боевой печати. Грубой, почти топорной; примитивной, но необычной конфигурации. Внешний контур и ребра жесткости словно пришли из светлой магии, обеспечивая заклинанию стабильность; а внутри горел темный ударный знак.
Шеннейр следил за заклинанием с таким любопытством, словно пытался расшифровать его на ходу. Затрещали сканирующие печати, и стоящие рядом заклинатели поспешно принялись записывать считанные данные. Печать погасла, но северные уже начали строить следующую. И следующую.
— Какие старательные люди, — с легкой оторопью признал я.— Кто их надоумил?
Кажется, разрушить ядро они уже пытались, и сейчас подрубали корни. Идея была неплоха: Вихрь давал энергию, а без энергии Аринди быстро загнется. Но Вихрь пытались уничтожить столетиями. На Вихре тренировали способы уничтожения.
Нэттэйдж приосанился, не скрывая гордость. Шеннейр только посмотрел на него с иронией, не став мешать. Вряд ли идея прошла мимо него.
— Как они могли проехать мимо, Кэрэа Рейни? Когда захваченные в плен мерзкие темные маги под жуткими пытками выдали, что в продавшейся Заарнею беззаконной Аринди на темной-темной пустоши, в самом чернейшем сердце страны находится ужаснейший...
— Ужаснейшая цитадель Мрака и Тьмы, — подсказал я. Шеннейр был прав, я оценил, и это и в самом деле было весьма... ловко.
— Да, да, от светлых речевок идеи брали. Так вот, ужаснейшее сердце, уничтожь его — и страна падет!
Темные торжествующе уставились на меня. Портить им триумф было очень неловко.
— А кто был под жуткими пытками? — осторожно уточнил я, и Нэттэйдж расстроился:
— И вечно вы так. Магистр, зачем вам рутинные вопросы? Такое у них было задание.
Осталось вспомнить, когда и где темные из внутренней службы попадали в плен. Практически намеренно. Я вряд ли ошибаюсь.
— Эмиссары внутренней службы в брошенной вами Иве. Нэттэйдж, вам своих людей не жалко?
— Внутренняя служба каждому дает возможность проявить себя. Мы запомним их как хороших работников.
Из темных облаков спустился тонкий перевитый шнур и с грохотом вбился в землю, закрутившись маленьким смерчем. Я практически слышал, как северные застонали от бессильной ярости. Вихрь был деревом, и даже мне было не по себе думать, что он начал пускать побеги.
Северные скоро поймут, что их дурят. Но путь на север перекрыт заарнами, и помощь не придет. Темные не станут впустую класть бойцов, выкуривая северян из развалин — будут уничтожать тех, кто покинул убежище, отбился от своих. Воду и пищу среди развалин не найти, а запасы скоро закончатся. Люди, которых я видел перед собой, были обречены.
Они были врагами моей страны, и потому я должен был радоваться.
— Всего один раз темная гильдия сделала что-то крепко и на совесть, — сказал Шеннейр, когда мы въезжали в Иншель. Приказ вскрыть саркофаг был отдан еще до отплытия на Острова, но темные только-только с трудом проковыряли в крыше дыру. Работу притормаживала также осторожность: темные больше не рисковали безалаберно обращаться со светлым наследием. То, что темные обучаемы, одновременно радовало и пугало.
Рабочие сразу же выстроились перед машиной, встречая нас, но, в основном, Шеннейра — Шеннейр приветствовал их в ответ. Со стороны все казалось обычным, но дрожащие нити, что связывали темного магистра и его подчиненных, звучали скорее грустно и подавленно. Это была уже не та связь, какой она должна быть.
Шеннейр разочарован в своей гильдии. Не тем, что она сделала после его падения, а тем, что она не сделала. Не то чтобы в этом не было его вины, но видеть, что гильдия, в которую вложено столько сил и труда, при всех крупных неприятностях складывает лапки и выжидающе смотрит на тебя, больно для любого магистра.
Не оправдали ожиданий. Незримое клеймо словно отмечало каждого из магов.
Или меня одолевала меланхолия, и я переносил на Шеннейра свой печальный настрой. Идти вместе с темным магистром к главным воротам бывшего светлого замка было в некотором роде чудовищно.
— Магический фон стабилен для заданной территории и количества населения, — говорил мне магистр. — Если источник Шэн погас, для равновесия должны появиться другие. Или усилятся мерцающие источники Побережья, что из-за их мерцания нам не нужно, или накопленный потенциал перейдет в Иншель.
То есть открытие Иншель происходит вовсе не случайно. Иншель и так и так собирались вернуть. Каждой стране нужен свой светлый источник. Собственный светлый источник — предмет престижа.
— Если светлый источник Иншель проснется, он затормозит заражение.
Я не рисковал спрашивать, что чувствуют темные, восстанавливая источник, который с таким трудом выкорчевывали из этой земли. Безвыходность — это та вещь, с которой никто не может бороться.
— Вы могли бы испытывать чуть больший триумф, Кэрэа Рейни, — Шеннейр впервые за прошедшее время обратился прямо ко мне, причем со знакомым раздражением этот-светлый-опять-ведет-себя-неправильно. Я отрешенно посмотрел на него и согласился:
— Да. Испытываю.
Он поморщился и куда более оживленно направился к саркофагу, кажется, не сомневаясь, что сумел построить — сумеет и сломать.
Комплекс зданий Иншель окружал парк, постепенно переходящий в дикий лес на холмах. В мире за стенами уже закончилась зима, началась весна — здесь все еще оставалась осень. Я мерил шагами практически исчезнувшие под палой листвой тропинки и оглядывался по сторонам, прогоняя воспоминания. Всплеск эмоций, полученных от авантюры с открытием врат, прошел, оставив опустошение и спутанность мыслей. Порой мне казалось, что было бы лучше, если бы этих всплесков не было — послевкусие от них было оглушающе отвратным.
Скорая встреча со светлым Источником не вызывала ни малейшей радости. Нет радости в том, чтобы заглядывать в бездну.
Нечто меньшее, чем думают о них люди. Нечто большее, чем думают о них люди. Светлый и темный Источник — не то, что существует вне людских представлений. Но они давно уже существуют вне представления одного человека.
Источники не имеют отношения к морали. Мораль придумали люди. Сегодня мораль одна, а завтра другая.
Источники не знают, что такое хорошо и плохо. Зло и благо придумали люди. Сегодня что-то хорошо, а завтра — плохо.
Источники чувствуют счастье и несчастье. Светлому Источнику нравится, когда люди счастливы — если люди счастливы, когда умирают, светлый Источник будет любить смерть. Темный Источник ощущает эмоции не так ясно; или я, не находясь в традиции темной гильдии, мало знаю об этом, но я знаю, что темный Источник привлекает страдание. Тьма чует боль, и как хищник идет на запах крови. Если светлый Источник в беде даст утешение и силы, то темный с удовольствием глубже опрокинет во мрак.
