Катя глубоко вдохнула. Ей явно было сложно рассказывать, но в то же время — с каждым словом становилось легче. Коста обнял девушку крепче и добавил, постаравшись, чтобы слова прозвучали как можно мягче.

— Не бойся ничего. Просто расскажи.

— Я не помню почти ничего... только ощущения. Зачем-то достала кинжал, порезалась им... Не понимаю, как это получилось. Потом появились тени, они надвигались со всех сторон, хотели забрать меня. Стало страшно, как никогда в жизни, я посмотрела на лезвие, там... там был узор, а в этом узоре — ты... а с другой стороны — череп, оскаленный череп, очень злой. Я чувствовала исходящую от него ненависть... Нет, я сперва посмотрела, потом появились тени, а потом я порезалась! И закричала, но меня никто не мог услышать, вокруг выла метель, стало очень холодно, и эти тени, их все больше и больше... Я хотела убежать, избавиться от этого, хотела выбросить кинжал, но только сильнее сжимала его. А потом упала. Я не помню, как и почему. И не помню, что было дальше — я потеряла сознание, падая, и пришла в себя уже здесь... Ты меня поймал?

— Да, — хрипло сказал Коста. Ненависть сводила горло. Он не знал, даже не догадывался, Катя не рассказала ничего, что могло бы точно указывать на виновника, но Коста кожей ощущал виновника. Убийцу. — Как он выглядел? Человек, который подарил кинжал.

— Я не помню, — девушка прижалась сильнее. — Помню только кожаный плащ... он вообще был странно одет, не по нашему времени. Но я не помню ни лица, ни голоса.

— Ясно. Что с твоей раной?

Идиот. Сволочь бесчувственная. Он должен был спросить об этом раньше! Ладно, вчера он был не в состоянии вообще что-либо замечать, но сегодня-то!

Вместо ответа Катя подняла руку. На внутренней стороне предплечья змеился тонкий сизый шрам. На вид ему было не меньше месяца.

— Понятия не имею, как, но... Вчера я замотала руку бинтом, и забыла — не до того было. А сегодня вот так вот...

— Это хорошо. Покажи мне нож.

Малазийский крис. Прекрасно сбалансирован — для криса. Лезвие бритвенно-острое, клинок классический, с тринадцатью изгибами. Узор на лезвии произвольный, ни в какие отчетливые картинки не складывается.

— Сейчас ты видишь что-нибудь в узоре?

Катя долго разглядывала клинок, потом покачала головой.

— Нет... Ничего не вижу, просто узор, и все. Но вчера был рисунок, я точно помню!

— Была иллюзия рисунка, — покачал головой крылатый. — И я знаю, кто это сделал. Нет, не спрашивай — не отвечу. Не имею права. Но я разберусь с этим. Он больше не станет причинять тебе вред.

Не станет. Потому что незачем. Потому что Коста сегодня уйдет, чтобы больше никогда не вернуться. Ярость клекотала в груди, но он сдерживал желание сию секунду сорваться с места, найти Теодора и заставить ответить за то, что тот едва не сделал.

— Как скажешь...

Она закрыла глаза, прижимаясь всем телом к нему. В этом не было ничего от сексуальности и вожделения — только тепло и близость. Все. Коста вздохнул, и тоже закрыл глаза, наслаждаясь последними мгновениями счастья, от которого он сегодня навсегда откажется.

Эта история с крисом и падением слишком четко дала крылатому понять, насколько уязвим тот, у кого появляется некто, ему дорогой. И сколь страшная опасность угрожает тому, кто рискнет стать дорог Косте. Он не хотел Кате такой участи и не хотел каждую секунду думать о том, в безопасности ли она. Сам он обеспечить ей реальную защиту не мог. Кто он, в конце концов, против того же Кейтаро? Или даже Теодора, у которого нет ни единого шанса против крылатого в прямом бою, но который просто не позволит делу дойти до боя. Оглушит ментальной атакой и сделает все, что посчитает нужным. Это против людей Коста силен или даже против Повелителей. Но из слуг Закона он — слабейший.

— Коста... Ты не уйдешь? То есть, конечно, уйдешь... но ты ведь вернешься?

Надо было сказать правду. Или соврать — но так, чтобы она поверила.

Он не смог.

— Не знаю.

— Я без тебя не смогу, — тихо проговорила Катя и уткнулась носом ему в шею.

Коста поверил. Сразу и безоговорочно. А поверив — заставил себя об этом забыть. Она не могла без него — а он не мог, не имел права быть с ней. Ради нее самой — какая фальшивая, по сути, фраза! Жаль, что так оно и было.

— Ты не знаешь меня. Не знаешь, кто я, что я делаю. Если бы ты знала...

— ...то это ничего бы не изменило. Я не маленькая влюбчивая девочка, правда. И я знаю, что не смогу без тебя. Не смогу — и все тут.

— Даже если...

— ...даже если Ветровский говорил правду. Даже если то, что он говорил — самое малое из того, что ты делал и делаешь. Это ничего не изменит. Это не изменится, даже если я сама этого захочу... — очень тихо прошептала она. Коста повернулся, посмотрел ей в глаза — и ему стало страшно. Потому что она говорила чистейшую правду, которой не могла знать. Но знала.

Так. Стоп. Причем здесь Ветровский?

— Ветровский?

— Да, Стас Ветровский. Он учится в том же вузе, что и я, только на психфаке, — она поняла его непонимание по-своему. — Это еще в прошлом году было... Вскоре после того, как мы с тобой впервые виделись. Он нарисовал тебя и уронил листок, а я подняла и узнала. Он настоял на разговоре, и рассказал, что ты якобы убил его отца. Мы тогда не договорили, пришел Кирилл, и мне удалось сбежать. Потом Стас долго вообще ко мне не подходил, а недавно мы случайно встретились в парке. Он повторил, что ты убил его отца, точнее, что он видел тебя над телом отца, но если он ошибается, он хочет это знать, а если не ошибается, то тоже хочет... извини за сумбурность. Я ему не верю, вернее, я верю, что он верит в то, что говорит, но он просто ошибается...

— Нет, — Коста коротко перечеркнул горевшую в глазах девушки надежду. — Он не ошибается, он говорит правду. Хотя иногда это одно и то же. Но не в этот раз. Я действительно убил его отца.

— За что? — она не понимала. Но она и не боялась. Косту это одновременно радовало, пугало и злило. Насколько проще было бы обоим, если бы Катя просто отказалась иметь с ним дело!

В глубине души крылатый понимал, что даже если он покажет ей те фотографии, она может и не испугаться. Он прочел это знание в ее глазах и поверил.

— Не знаю. Это был приказ, который я должен был исполнить. Не спрашивай меня об этом, пожалуйста. Я не стану говорить.

— Хорошо, не буду... — она покорно наклонила голову, прижалась сильнее. — Я тебя все равно...

Каким-то чувством Коста успел понять, что она скажет. И отчетливо осознал, что этим словам звучать нельзя.

Он сделал единственное, что мог в том положении, котором находился — накрыл ее губы своими, ловя смертельно опасное признание, впитывая в себя, не позволяя роковой фразе прозвучать.

Поцелуй не был ни страстным, ни тем более исступленным. Несколько минут оба медленно и плавно изучали друг друга. Закрыв глаза, водили кончиками пальцев по коже. Чувствовали свое дыхание на чужой коже, и чужое — на своей. Чужое становилось своим.

В какой-то момент стало слишком близко, и Коста разорвал поцелуй. Осторожно, насколько мог, но разорвал.

Время сыпучим песком текло мимо, а они лежали рядом, ощущая свое-чужое тепло, и молчали.

— Стас говорил, он хочет знать правду, — негромко произнесла Катя, когда молчание начало становиться слишком густым и тягостными. — Я обещала, что передам тебе, если когда-нибудь увижу.

— Ты знаешь его лучше. Что даст ему правда?

— Я ее не знаю, — пожала она плечами. — Ты мне не сказал всего.

— Я не смогу сказать.

— Знаю. Потому не спрашиваю больше.

— Спасибо...

— Не нужно меня благодарить.

Сколько еще времени они так пролежали, Коста не знал, да и не хотел знать. Он впитывал каждое мгновение счастья, пусть вовсе не такого безоблачного, как хотелось бы, но все-таки чистого и настоящего счастья. Да, он понимал, что поступает по-свински, давая сейчас Кате надежду, но сил отказаться не было.

Секунды, минуты, часы текли плавно и размеренно, а крылатый все никак не мог решиться. Говорил себе — "еще пять минут", "еще полчаса", "еще мгновение" — и оставался.

— Ты хочешь уйти, да? — конечно, она почувствовала. Еще бы...

— Не хочу. Но должен.

Секунды две она колебалась, Коста чувствовал ее напряжение и решимость. Потом сказала.

— Я тебя не отпущу, пока ты не объяснишь.

— Что именно?

— Причину, по которой ты так хочешь от меня сбежать.

— Я не хочу сбежать. Но больше — я не хочу подвергать тебя опасности. Вчера тебя пытались убить. Я знаю, кто, знаю, почему. Но я не знаю, окажусь ли рядом в следующий раз.

— Я могу быть очень осторожна. Могу не выходить из дома, или переехать за город, или еще что-нибудь.

— Это не защитит тебя. Пойми, угроза — не вовне. Угроза — я, — пусть ее убедит хоть это...

— Не для меня, — она уверенно помотала головой. — Ты можешь быть кем угодно, но я знаю, что ты не причинишь мне вреда.

— Ты не первая, кто это говорит. Но ты не станешь той, кому я в этом поверю.

— Почему?

— Потому что я знаю — ты ошибаешься. Я опасен, и я не стану подвергать этой опасности тебя.

— Но...

— Хватит! — резко оборвал ее Коста. Отстранился, сел на кровати, повернувшись к девушке спиной. — Я знаю, о чем говорю. Поверь мне.

— Хорошо, — ее голос прозвучал странно и отстраненно. Крылатый не выдержал — обернулся. Катя сидела, обхватив колени руками, смотрела на него. Длинные волосы, рассыпавшись по плечам и спине, окутывали ее полупрозрачным покрывалом. — Хорошо. Я поверю. Но только если и ты поверишь мне.

— В чем именно?

— В том, что я без тебя не смогу. Я была мертвой с того момента, как перестала надеяться, что еще увижу тебя. Если бы с крыши меня не столкнул страх перед тенями — я бы прыгнула сама, просто несколько позже. Видишь, у меня нет истерики или чего-нибудь еще, я не пытаюсь тебя запугать, правда. Я просто не могу без тебя жить, не могу и не хочу. И не буду. Если ты опять исчезнешь — я закончу это... существование. Оно мне не нужно, если со мной нет тебя.

— Ты не понимаешь...

— Нет, это ты не понимаешь, — голос был твердым, не срывался, в нем звучала какая-то... обреченность, что ли? Косте стало страшно: он понял, что Катя говорит правду. Не то, во что она верит, а то, что есть на самом деле.

Но шанс все равно был. Страшный, отвратительный, жуткий, пугающий больше, чем самая безумная кара, какую способен измыслить проклятый Закон, но этот шанс был. А вот выбора уже не было.

— Дай мне время, — попросил он. — Дай мне хотя бы год.

— На что?

— На то, чтобы либо гарантированно обезопасить тебя, либо убедить в том, что я тебе не нужен, — сказал крылатый, и тут же понял, что сморозил полную чушь.

Взгляд Кати сделался ледяным.

— У тебя есть полгода на все, что ты сочтешь нужным. Если по истечении этого времени ты не сумеешь мне доказать и показать, что мне без тебя, а тебе — без меня будет лучше... то в следующий раз ты меня не поймаешь. Это не угроза и не шантаж. Прости, но я не смогу жить так, как последний год. Понимаю, что звучит бредово, но ты — моя судьба. Я это знаю.

— А если сумею? Доказать.

— Тогда проблема отпадет сама собой. Да, еще ты всегда можешь сказать, что просто сам не хочешь быть со мной. Но ложь я почувствую.

— Знаю. Иначе уже сказал бы.

— Полгода.

— Я запомнил.

Он сидел на краю ее кровати, и ощущал себя полным идиотом. Хотя бы потому, что его не отпускало ощущение, что он только что впервые поссорился со своей... нет, даже в мыслях этого не произносить.

— Твои штаны в ванной, — безразлично сказала Катя. — Я их кое-как отмыла и зашила, но они из очень жесткой кожи, так что вышло не очень.

— Спасибо.

Одевшись, крылатый подошел к окну.

— Коста, подожди... — она быстро поднялась, подошла — обнаженная, как и была. — Я буду ждать. Просто буду ждать, и ты не забывай, хорошо?

— Даже если бы я хотел, я бы не смог забыть, — честно признался он.

Тонкая ладонь легла на плечо, скользнула по коже, перебралась на основание левого крыла. Пальцы погладили перья...

Катя вдруг улыбнулась. Неожиданно, очень неуверенно — но улыбнулась. Коста поймал ее улыбку, понял причину — и улыбнулся тоже. Развернул крыло.

— Выбирай.

— А тебе не будет больно?

И тут Коста расхохотался. Он смеялся так, как не смеялся, наверное, ни разу в жизни, прошлой или нынешней, до слез, до сведенных судорогой скул, до разболевшейся головы.

Сперва Катя, кажется, испугалась. Потом несмело улыбнулась... а через минуту уже смеялась вместе с ним.

И перо она все-таки выбрала. Осторожно, но крепко взяла его пальцами, Коста накрыл ее ладонь своей и дернул.

Спустя полчаса крылатый летел над ночным Питером и думал, кто же сошел с ума? Он, Катя, или весь мир? Пока получалось, что мир. Верить в это хотелось, но было страшно. Несмотря на страх, Коста верил.

Хотя и знал, что пройдет еще одна-две вечности между ударами маятника, и реальность вернется, принеся с собой осознание, понимание, вину. Но пока этого не случилось, еще пару кратких вечностей он может хранить в себе воспоминание о своем счастье.

III. VII.

Ты уехал за счастьем,

Вернулся просто седым...

Вселенское равновесие существует. К сожалению, оно почему-то всегда работает в негативную сторону, уравновешивая все хорошее, и почти никогда — наоборот. К примеру, если несколько дней стоит прекрасная погода, просыпаешься утром с мыслью "Жить — хорошо!", кажется, начинаешь влюбляться в симпатичную и неглупую однокурсницу, на рабочем и учебном фронтах все так хорошо, что даже не пугает ни капельки приближающаяся сессия, а любые технические накладки в реализации нового проекта кажутся ерундой — то через день-другой обязательно зарядят гнусные холодные дожди, однокурсницу застанешь целующейся с главным институтским бабником, проект сорвется из-за какой-то мелочи, а подлый комп сожрет файл с готовым, но безалаберно не скопированным куда-нибудь еще курсовиком. Нет, не обязательно случится все из вышеперечисленного, но хоть какую-нибудь подлянку равновесие обязательно преподнесет.

Сегодня это была погода. Дождь начался еще с вечера, в новостях погоды для метеозависимых значились грозные предупреждения, и Стас так и не смог заснуть — даже самые сильные обезболивающие были не в состоянии успокоить привязавшуюся головную боль, хорошо знакомую любому, страдающему вегето-сосудистой дистонией, болезнью Петербурга. Ближе к утру он оставил попытки все же поспать сегодня ночью, а когда на улице уже окончательно рассвело — выбрался из постели, быстро собрался и пошел гулять. Да-да, именно гулять, невзирая на паршивую погоду.

Дождь и порывы холодного ветра быстро сдули остатки сонливости, головная боль, обидевшись на такое явное пренебрежение, куда-то делась. Стас брел по улочкам Питера, не особо задумываясь, куда и зачем идет. На душе было неспокойно — уже второй день его не отпускало смутное дурное предчувствие. Настолько смутное, что молодой человек даже не мог понять, к чему именно оно относится — к нему лично или к делам Ордена, или к чему-то еще...