— Зачем вы напали? — Ловец кричал в темноту. Серых теней рядом не было, а бросаться в атаку ему уже не хотелось. Слишком много времени он уже был в видоизмененном состоянии. Если он останется в нем и дальше, то процесс мог бы стать необратимым. — Я не хотел причинить вам зла!
Под ним скрипела крыша. Вся одежда была порвана, а он исцарапан и весь с ног до головы в крови. Казалось, что все произошло очень быстро, почти мгновенно. Но это только казалось.
Он чувствовал, что вокруг было еще много и волков и вервольфов. Нет, Ловец их не видел, но он точно знал, что они рядом. Это ощущение не обманывает. Человек всегда знает, что на него смотрят чьи-то глаза. Теперь же за ним наблюдало очень и очень много глаз.
— Е-е-ей! Я знаю, вы здесь! Выходите! — С каждым словом его голос начал приобретать нормальное звучание. Сила потихоньку уходила.
Мысль о том, что придется остаться на крыше человеком, потерявшим все сверхъестественные способности, не радовала, но выбора у него не было. Если бы он не начал превращение в обычное состояние, то выходить из оставленной деревни в мир не имело смысла. Выродков уничтожал не только он.
— Я здесь, Алекс! — Снизу донесся булькающий голос вервольфа. — Ты звал?
Это был Никодим. Вернее, раньше это было вилланом по имени Никодим, теперь же некая помесь человека и волка. Вытянувшееся лицо превратилось в морду животного: большие желтые не моргающие глаза с узкими зрачками; заостренные уши; вытянувшаяся челюсть, украшенная клыками и удлинившийся язык. Вся его сгорбленная поза говорила о том, что существу тяжело стоять на задних ногах. Наверное, скорее это были лапы, нежели ноги.
— Как мне тебя называть?
— Зови, как и раньше звал, Никодимом. — Ему бы очень подошел хвост, нервно бьющий по пыльной земле. Но хвоста не было, как не было и когтей на передних лапах, которые на глазах у Ловца опять становились человеческими руками.
— Не похож ты на прежнего виллана Никодима.
— Так ведь и ты не прежний лекарь Алекс. — В его рыке послышались знакомые нотки говора хваткого крестьянина.
Ловец хмыкнул и согласно мотнул головой.
— Может, отпустите? Что мы вам такое сделали?
— Не-е. — Вервольф медленно разгибался, твердо вставая на задние лапы, которые вслед за руками начали превращаться в нижние конечности. — Ты пойдешь к людям, расскажешь им о том, что видел, что слышал. Зачем нам это?
— Ты надеешься, что никто не узнает, что вы здесь, что вы еще живы? — Ловец трансформировался быстрее вервольфа, и теперь он уже был настоящим человеком. Только странное свечение глаз говорило о том, что он неустанно контролирует происходящее в окружающей его темноте.
— А ты надеешься, что мы простим тебе убийство наших братьев?
— Невежливо, Никодим, отвечать вопросом на вопрос. И все же я скажу тебе. ... Не я первый начал. Это ты привел нас сюда, а потом позвал своих друзей. Так?
— Так. — Никодим, чье лицо менялось вслед за всем остальным, не мог сказать все, что он хотел, и что надо бы сказать, поэтому из темноты выскочил еще один представитель славного племени вервольфов. Он не утруждал себя обратной трансформацией и его хвост яростно бился о лохматые черно-серые бока.
— Что го-о-о-во-о-о-о-рить с ним?! — Его вой отдаленно напоминал что-то вроде разумной речи. — Мы тебя у-у-у-бьё-ё-ём!
— Оставь это, брат! — Никодим, наконец, окончательно стал человекообразным и вновь обрел способность нормально говорить. Его лохматый и зубастый брат вновь отскочил в ночь. — Ты все равно умрешь, Алекс. Сдавайся, и ты умрешь тихо и не больно.
— Знаешь, почему, ты со мной сейчас говоришь, и даже стал для этого опять человеком? Потому, что ты и вы все поняли, что моя смерть достанется вам слишком дорогой ценой. Я уже убил троих и убью, если смогу, еще столько же. Так, что, может лучше нам договориться?
— Я уже договаривался с людьми. Я раньше других моих собратьев понял, что вы пришли сюда надолго, навсегда и решил примириться. А потом пришли солдаты и лишили меня мира. Они лишили будущего всю нашу деревню! Они увели всех людей, весь скот. ... Я стал почти человеком. Мне нравилось быть одним из вас, Алекс! Почему?
Никодим замолчал. Он смотрел на Ловца снизу вверх и прикидывал шансы. Ответ на вопрос ему был не так уж и важен.
Читать мысли по глазам в темноте очень тяжело, но Ловец попытался и смог.
"Ну, гад, попадешься ты нам еще раз, так просто не выкрутишься. Все тебе припомним".
Конечно, вервольф мысленно уже разорвал его на части. Он даже представлял, как хрустят косточки этого мерзкого двуного у него на зубах, как сладка его кровь, как...
— Никодим, пойми. Не все подвластно человеку, не все подвластно даже королям. Мы все учимся и учимся на своих ошибках. Посчитали, что здесь людям не место и их вывезли в другое место, где им было бы лучше.
— Ты сам-то веришь во все это?
— Такова жизнь, не мы ее выбираем. — В душе Ловец понимал, что правота на стороне этого получеловека, полузверя.
— Нет, мы! Я выбрал эту жизнь. Но такие как вы ее забрали. — Вервольф буквально захлебнулся в ненависти. Да была бы его воля...
— Ну, что молчишь, Никодим?
— Не верю я тебе, двуногий! — Вервольф нервно переминался с ноги на ногу. Сомнения грызли его волчьими зубами. — Вы всегда обманываете.
— Ты сам видел, что я тоже выродок. Я никому не скажу, что видел вас. Если люди узнают, что я был здесь, то они спросят, почему я выжил, тогда как другие в таких случаях не выживают. И потом меня будут искать такие же выродки, как и я, а найдут они вас. Подумай об этом. — Ловец знал, что, несмотря на ненависть, решение уже принято и иного не дано. — Обещаю. Я буду молчать.
— А мальчишка?
— Он меня послушается.
— Я подумаю.
Никодим постоял еще минуту, разглядывая Ловца, потом повернулся и скрылся в темноте. С крыши сарая лекарю было видно, как вокруг одна за другой гасли пары желтых звериных глаз.
* * *
Сашка сидел в подсобке очень тихо. Он даже погасил свет и завалил ящиками вход, хотя прекрасно понимал, что, в случае чего, картонные коробки его не спасут. Нервы напрягались до предела, и казалось, что он периодически слышал доносившийся снаружи шум.
Откровенно говоря, хотелось плакать. Странно. Он не плакал, наверное, с ... начальной школы. Тогда они с ребятами играли во дворе школы в футбол. Естественно, как и каждая такая игра, она завершилась разбитым стеклом. Он, честное слово, не бил по мячу! Но строгий завуч увидел его одного, так как он споткнулся и не успел убежать. Сначала его обругали в учительской, потом мама добавила "оболтусу", а затем и папа "поговорил по— свойски". Плакал он тогда не из-за боли. Ему было обидно.
— За что?
Точно также и сейчас ему было обидно, и он не понимал, почему все, что досталось ему за последнее время, досталось именно ему, а не кому-нибудь другому.
Ответа Сашка не находил, и ему оставалось только сокрушаться.
"Непонятный мир! Боже мой, куда же я попал!"
Действительно, здесь человек мог оказаться совсем не человеком, а лишь двуногой подобием венца природы. Впрочем, Алекс, как выяснилось, тоже не совсем человек. Саша увидел только начало его трансформации, но и этого хватило, чтобы понять, что он ничегошеньки не понимает.
Сидя в темноте, Саша, наконец, нашел время, чтобы спросить самого себя:
— Зачем я здесь?
Вопрос он задал вслух и принялся перебирать возможные причины своего участия в этом балагане. Среди множества вариантов присутствовали как самые банальные (может, съел чего-нибудь), так и весьма экзотические (заговор магов). Саша делал это в сотый, если не в тысячный раз, и не находил ответа.
— Я здесь и все! Константа, не требующая доказательств.
— Правильно, мальчик, — одобрили его по-русски. — Думать надо меньше, больше соображать.
Голос раздался сзади, если в абсолютной темноте существуют такие понятия, как вперед и назад.
— Ой... — Сашка боялся пошевелиться. — Кто здесь?
— Как кто? — удивился голос. — Ты.
— А Вы кто? — Сашка почел за благо перейти на более уважительное обращение с этим представительным неизвестным. — Я Вас не вижу!
Зажегся свет.
Баррикады из коробок на месте не оказалось. В трех метрах от оторопевшего студента стоял обыкновенный конторский стол черного цвета, за которым сидел человек. Настольная лампа освещала белый треугольник костюмного выреза и переливчатый галстук темных тонов. Лицо скрывалось в полумраке.
— Так тебе удобнее?
Сашка почувствовал, что его многочисленные мысли и мыслишки тараканами разбежались в разные стороны. Он со всей определенностью помнил, что перед ним до недавнего времени была дверь кладовки и никакого стола с лампой и креслом он не заметил.
— И что Вам от меня надо?
— По-моему, ты начал повторяться, — заметил человек за столом. — Ты уже спрашивал Вику об этом, и тебе дали вполне определенный ответ. Не так ли?
— Да. Но я не понимаю. Почему сейчас она не появилась?
— Ты же решил, что это была галлюцинация. И потом, это только сумасшедшим ежедневно являются одни и те же вики, евы и феклы, требуя, чтобы они выходили из дома исключительно для убийства всех детишек, одетых в белые рубашечки, или всех девушек, которым идут черные туфли на высоком каблуке. Ты что, из таких?
— Честно говоря, я уже не знаю.
— Все очень просто. — Человек в кресле откинулся назад и белый треугольник рубашки сахаром растворился в кофейной черноте. — Сумасшедший — это человек, чье поведение отличается от общепринятой нормы.
— Под это определение можно всех подряд подвести.
— Совершенно верно. Но ответь мне на вопрос — твое поведение в последнее время сильно отличается от общепринятого?
— Наверное, нет. Исходя из обстоятельств, конечно.
— Вот видишь! А притворяешься дурачком, — хихикнула темнота.
— Вика говорила, что я должен сам выбирать...
— Вот когда ты увидел недостроенный особняк и рабочих на дороге, ты решил, что все кончилось. У тебя родилась до безобразия банальная мыслишка — ты захотел нажраться до отвала. Помнишь?
— Помню.
— Замечательно. Мы находимся в кладовке ресторана быстрого питания. В достаточно цивилизованных странах мира в такого рода местах принято утолять свой голод. И, заметь, этот ресторан ты выбрал сам.
— Вы хотите сказать, что я создаю окружающий мир?
— Старина Хайдеггер говорил, что сущее — это всегда мы сами.
"А если я захочу стать президентом Всея-Руси? Вот прямо сейчас".
— Хочу!
В памяти возник образ бешено несущегося по улицам президентского кортежа: милиция, черные джипы охраны, лимузин с зашторенными окнами, флажок с орлом.
Ничего не произошло. Чернота подсобки в лимузин не превратилась.
— О времена, о нравы! Не успевают из яйца вылупиться, а уже примеряют на себя скромную роль живого Бога. Спешу сообщить, что эта должность уже занята. И потом, ты поосторожней с мыслями. Слово не воробей, догонят — вылетишь.
Сашка пытался собрать свои летающие мысли воедино. Целостной концепции не получалось.
— А ты не торопись, — посоветовал голос. — У нас впереди бесконечность.
— Может быть, у Вас и есть эта самая бесконечность, но у меня-то ее нет.
— Вот-вот. Уже теплее.
— И еще, я думаю, что мне от Вас, уважаемый, ничего особенно и не нужно. Вы же меня домой не вернете?
— А ты и так дома.
— Я же говорил! Поэтому шли бы Вы...
Свет погас также неожиданно, как и зажегся. Сашкин кулак, которым он замахнулся широким, истинно русским замахом борца с бюрократией, проломил ни в чем не повинную коробку. Под ноги посыпались рулоны туалетной бумаги.
Он снова потерял все ориентиры. Ощупал стул, хлипкую баррикадку, себя — вроде бы все осталось на своих местах.
"Так. ... Что там было о том, что не только я это все придумываю?"
Сашка попытался сообразить, что о чем он думал последнее время больше всего. Получалось, что больше всего думалось о том, что сейчас происходит снаружи. Представлялось, как страшные монстры с аппетитом доедают Алекса и уже ищут бедного несчастного студента, которому судьбой уготована роль случайной жертвы местных разборок. Бр-р-р!
— И что? — Лишь после того, как он сформулировал вопрос вслух, его озарило. — "Ведь это значит, что я могу сейчас придумать... Я уже придумал!!!"
За дверью послышались шаги. По мнению Сашки, никто, кроме вурдалаков, таких звуков издавать не мог.
"Они пришли за мной! Все. Это конец. Не хочу!"
Его вдруг разобрала неописуемая злость. На окружающий мир, на себя дурака недогадливого, на этого... в костюме.
— Ну уж нет! Слышите, вы?! Гады!!!
Он кричал еще что-то. Закидывал дверь еще какими-то коробками и даже схватил палку от швабры. Сашка собирался отдать свою жизнь подороже.
Дверь распахнулась, в комнатку ворвался эклектический свет и свежий воздух. Слепило глаза. Он ударил, не глядя, прямо по очертаниям кого-то или чего-то, что заглянуло в комнату. Желание ударить и движение удара, было последние ощущения, какие Сашка запомнил, прежде чем оказался вынесенным могучей силой из подсобки. А дальше такой крепкий зажим, что он не смог пошевелиться.
— Ты заметил, что я трачу много времени на постоянное приведение тебя в чувство. Вы, студенты, все такие нервные? — Голос Ловца был спокоен и ровен.
— Да. То есть, нет. Ну, я хочу сказать, что...
— Я понял, что ты хочешь сказать. Тебе жаль и все такое. Верно?
— Верно.
— Если я тебя отпущу, ты опять будешь стараться меня оглушить дубинкой?
— Это не дубинка, это швабра. — Ловец сжал парня сильнее, и он поспешил добавить, — Нет, нет! Не буду!
— Хорошо. Рано или поздно из тебя получится толк.
— Это почему же? — Сашка в последнее время сильно сомневался в этом.
— Ты проявил хоть какой-то характер и решил сопротивляться. Глупо, но смело. Так, что у тебя все впереди.
— Если доживу.
Ловец, повернувшийся к мальчишке спиной, расслышал его ворчание и не ответил. В душе он считал такой скепсис обоснованным, но ни в коем случае не хотел его подтверждать. Мальчишка нужен живой во что бы то ни стало.
— Ночевать будем здесь.
Ловец направился к той самой подсобке, из которой недавно выковыривал студента. Он хотел позаботиться о безопасности и избежать риска внезапного нападения, несмотря на то, что имел тренированный чуткий сон. Человек должен отдыхать в покое, иначе это не отдых, а настоящее расстройство нервов.
Сашка хотел было сказать о странном разговоре, но вместо этого спросил:
— Ты нашел Никодима?
— Нет. Не нашел. — Ловец не врал. Назвать человеческим именем вервольфа он не мог, а его природного имени он не знал. Да и как можно объяснить это человеку, явно не знающему многих элементарных вещей. — "Подумать только, он из мира, где нет магии!" — Если начать, то мозги у парня могут и не справиться.
— А куда он делся? — Сашка просто так не сдавался. — "Если я придумал этот мир, то вот этого самого Никодима я точно не воображал".
— Ушел. — Врать Ловца тоже учили. Он мог это делать, честно глядя в глаза, но сейчас он слишком устал, чтобы делать хорошую мину при плохой игре, поэтому просто складывал коробки, на которых собирался спать. — Он должен был уйти.
