С самого детства Адельхайда постигала иные науки — от изучения латыни и логики до математики и экономических сводок, то есть, все то, чему обучают своих сыновей землевладетели, не имеющие возможности отпустить оных в университет, но идущие с последними временами в ногу и осознающие назревшие вокруг перемены. Обходиться традиционным набором, состоящим из турнирных приемов, боевых навыков и обхождения с дамами и крестьянами, в новой реальности капитала, кредитов, рент, займов и перепродаж было более нельзя. Чему учили своих дочерей столь же прогрессивно мыслящие матери, Адельхайда не знала. Ее мать умерла через неделю после ее рождения, оставив малютку на руках отца, жалеющего о рождении девочки и мечтающего о сыне. Разумеется, было можно отыскать себе новую жену и попытаться в буквальном смысле воплотить свою мечту, однако истинный продукт честного рыцарского воспитания, коим являлся ее батюшка, дал умирающей супруге опрометчивое обещание позаботиться о дочери и сделать для нее все, что только будет в его силах, чтобы она выросла счастливой и не знающей бедствий. Поиск потенциальной подруги жизни посему был отложен на неопределенный срок, ибо, при всех его несомненных достоинствах, делать два дела одновременно отец не умел.
Понятия о заботе и счастье у него были свои, равно как и методики ограждения от бед, что при наложении на не ослабшее с годами страстное желание иметь наследника дало эффект неординарный и непредсказуемый. Окружающий мир был жесток, враждебен и готов в любой миг преподнести самые страшные и порою смертельные неожиданности, а это означало следующее. Позаботиться о человеке более, нежели он сам, не может никто, а посему следовало научить дочь самостоятельности во всех сферах бытия. Счастье приходится вырывать у судьбы с боем, а потому надлежало приучить девочку быть стойкой, храброй, независимой и упорной. Оградиться от бедствий возможно лишь своими силами, ибо только в них можно быть уверенными и лишь их возможно оценить верно, не преувеличив и не преуменьшив свыше меры, а значит, будущая владелица его имения и единственная, следовательно, заступница оного должна уметь защищать и его, и себя саму.
На ночь Адельхайда не слушала сказок о прекрасных дамах, спасенных отважными рыцарями; вместо этого отец повествовал ей об Ордене Чудесной Святой Марии, каковой создан был в Италии еще в 1233 году и в который входили исключительно женщины-воительницы, удостоенные официального звания 'militissa'. Был еще Орден Подвязки, в который наравне с мужчинами было принято и несколько дам, были рассказы о женах или дочерях замковых владетелей, в их отсутствие с оружием в руках оборонявших свои имения от осаждающих армий соседей и недоброжелателей. Подрастающая девочка выслушала еще множество историй, в которых не было ранимых беззащитных девиц, а избираемые в мужья рыцари проходили установление пригодности боем не с пленившим ее злодеем, а с будущей супругой.
Занятия с пяльцами заменяли упражнения с оружием и без него, и сии увлечения Адельхайдой не просто воспринимались как нечто должное, но и приносили вполне искреннее удовольствие, как для ее сверстниц — игра с деревянными куклами и перебирание бабушкиных сундуков с ворохом платьев и украшений. Словом, все шло весьма неплохо, и все был довольны — и будущая защитница себя самой, и ее увлеченный инструктор. Спохватился отец нескоро — лишь когда на торжества по поводу конфирмации собрались его друзья и приятели с женами и дочерями. Избежать полнейшего позора и всеобщего ужаса удалось только потому, что не лишенная сметливости отроковица сумела сообразить, насколько выделялась бы из толпы сверстниц, если б не предпочла держать рот на замке и без нужды не шевелиться вовсе. И все же странность хозяйской дочери отметили все, оставшись, правда, в уверенности, что она растет без родительской ласки, безмерно скромна и даже, быть может, запугана, воспитываясь в ежовой отцовской рукавице. Когда гости разъехались, к штату наставников была спешно приписана пара дам, каковые должны были обучить подрастающую девицу всему тому, что полагается уметь согласно сословным установлениям. Разумеется, привычки Адельхайды не доходили до того, чтобы сморкаться в рукав или прилюдно укладывать ногу на стол, рассматривая дыру в сапоге, тем не менее, с наработкой новых навыков пришлось помучиться. Однако и она сама, и ее чуть приунывший батюшка сошлись во мнении, что сии премудрости также необходимы для выживания в окружающем мире, а посему, стиснув зубы, пришлось таки учиться подбирать пояса к платьям и платья к соответствующим событиям, равно как и постигать сложную науку общения на темы, вращающиеся подле кухни, нарядов и соседских красавчиков. По прошествии довольного времени в качестве экзамена Адельхайда была снаряжена к одному из друзей семьи, дабы там, в обществе его дочерей, на практике закрепилось все пройденное.
В последующие годы гости стали появляться в собственном имении чаще, и выставить свое дитя напоказ уже не было испытанием столь нешуточным, и гости уже не полагали, будто Адельхайда растет в неволе запуганным дичком. С выбором суженого, однако, возникли довольно ощутимые проблемы: отец отказался от идеи подыскивать такового, положившись на решение дочери, разумно рассудив, что жить с будущим супругом предстоит все же не ему. Адельхайда же с избранием тянула долго, оставаясь недовольной то умственными, то физическими данными претендента, а то и, чаще всего, тем и другим вместе. Претендентов же оказалось немало, к удивлению ее самой и окружающих дам, не могущих взять в толк, чем их привлекает эта засидевшаяся в девках зазнайка.
Неизвестно, на какие именно из ее достоинств обратил внимание граф фон Рихтхофен, однако, сведя с нею знакомство на праздновании ее двадцатидвухлетия, по их окончании явился к ее отцу с предложением руки, сердца и имения. К своему удивлению, граф услышал, что решение за будущей супругой, каковое решение, впрочем, оказалось положительным — характером, привычками и воззрениями на мир тот оказался настолько близок Адельхайде, что ею было решено добра от добра не искать и не привередничать в надежде отыскать идеал.
В отличие от прочих замужних дам, она действительно знала мужа. Знала, где и когда бывал и с кем он общался, какие дела он вел, со временем став в этих делах ему главным и наилучшим помощником. Она имела в своем распоряжении полную информацию обо всех расходах и доходах и их источниках, словом, разбиралась и участвовала во всем, чем занимался супруг. А занимался граф фон Рихтхофен, в полном соответствии с веяниями последнего времени, арендными сделками с собственной землей и помощью в оных своим менее подкованным в таких делах многочисленным приятелям, знакомым друзей и друзьям приятелей.
И все бы шло хорошо, если бы спустя около году после свадьбы граф однажды утром не был найден мертвым в своей постели внутри запертой комнаты. Окно по летнему времени было раскрытым, однако ж вообразить, что кто-то сумеет влезть на второй этаж по отвесной замковой стене, было попросту невозможно. Привлеченный молвой о странной смерти владельца, в замок вскоре явился инквизитор, каковой без лишних раздумий постановил, что, коли человек умер во цвете лет, причиной такой смерти может являться лишь малефиция. А поскольку выгодна смерть графа была лишь его супруге, единственной наследнице, распоряжение о ее аресте было отдано в тот же день.
Тогда Адельхайда впервые благословила неуемное желание отца сделать из своей дочери подобие сына: из супружеского замка она бежала, оставив инквизитора со сломанной рукой, а сопровождавшего его стража с сотрясением мозга.
Благословений покойному отцу Адельхайда вознесла еще множество раз; в те дни внезапно необходимым оказалось все — от некогда казавшегося бесполезным умения вести разговоры до способности постоять за себя в одиночку. В городе, свернув не на ту улицу, Адельхайда оказалась в компании пары весьма враждебно настроенных молодчиков. Правда, уже через полчаса молодчики, утирая кровь с разбитых носов, беседовали с ней почти по-свойски за одним столом, косясь настороженно и даже уважительно, к вечеру даже предложив ужин и ночлег без последствий. И, как ни удивительно (или же, напротив, логично?..), именно их помощью и мелкими услугами пришлось воспользоваться ей, дабы собственными силами докопаться до правды в смерти супруга, не гнушаясь постигать и новые умения, коими охотно делились ее новые знакомые. Во многом их отношение было скорее любопытствующим, словно к заморской диковине или говорящей зверушке, но Адельхайду в те дни это тревожило мало. Спустя пару дней, само собою, первая их растерянность сошла на нет, и, дабы и впредь сохранить жизнь и неприкосновенность, новым помощникам пришлось посулить хорошую плату серебром. Цена их поддержки была весьма и весьма немалой, однако Адельхайда разумно рассудила, что в случае успеха и возвращения к прежней жизни расплатится без особенного труда, а в случае неудачи гнев обманутых наймитов будет последним, что ее потревожит.
Так, в бегах, она провела не одну неделю; за это время удалось вызнать многоразличными путями, в том числе и не слишком законными, что последнее дело покойного графа свело его с темными личностями, а если ж сказать точнее, то с оными личностями сошелся его двоюродный брат — как оказалось, ныне также покойный. Согласно добытым сведениям, смерть настигла его незадолго до гибели графа фон Рихтхофена.
Сей родич супруга Адельхайды, барон Вольфганг фон Герстенмайер, однажды внезапно повернул свою жизнь вопреки семейной традиции, уйдя обучаться в университет, а после, словно простой горожанин, открыв свою лекарскую практику, по каковой причине матушка строгих правил сгоряча лишила отпрыска наследства. Что могло быть единого в смерти владетельного сеньора и держателя аптеки, Адельхайда не понимала и не могла представить.
Нет, разумеется, они общались. Разумеется, граф фон Рихтхофен, не относясь к выходке двоюродного брата столь уж неприязненно, как его родительница, гостил в его городском доме и приглашал родственника в свой замок. Разумеется, бывали совместные развлечения вроде охоты. Однако никаких дел они вместе не вели. В деловом плане объединяло их лишь одно: покойный супруг по сходной цене уступил родственнику немалый кусок земли для его изысканий в области трав и прочих целебных растений. На земле уместился и вполне пристойный домик, в коем родич учинил подлинную лабораторию, где вдали от людских глаз и ушей мог устраивать любые эксперименты, невзирая на их ароматическое или шумовое сопровождение. И имелся еще один факт, объединяющий их судьбы: муж погиб вскоре после того, как наведался в город, дабы узнать, отчего двоюродный братец, всегда ответственно подходящий к таким вопросам, не является для уплаты очередного взноса за аренду.
Это был единственный случай, когда граф фон Рихтхофен не поведал жене о какой-то из своих тайн, не сообщил хоть бы и о пустяковом случае из своей жизни, а ведь смерть близкого родственника от удара ножом в горло, при коем подле обескровленного тела не было обнаружено ни капли, пустяком не являлась. Промолчать супруг мог лишь по одной причине: ради ее безопасности. Ведь, как известно, дольше всех живет тот, кто всех менее знает...
Проникнуть в заколоченный дом покойного родственника при помощи своих незаконопослушных помощников Адельхайда сумела довольно легко, и лишь осмотр оказался делом сложным. Разобраться в ворохе записей, неупорядоченных и разрозненных, было непросто, однако затраченное время окупилось сполна: среди сочинений лекаря о травах, грибах, металлах и превращении веществ обнаружились труды по алхимии крови, а средь них, многажды правленые и переписанные, отдельными поименованными главами — подробное описание стригов. Да, о демонах, ведьмах, оборотнях и стригах не писал в последние времена лишь ленивый или же вовсе не умеющий писать, да и такой сочинял устно, однако из слов этого человека было видно, что он знал, о чем рассуждает, видел, слышал, прикасался, оставаясь каким-то чудом в живых. Ну, до некоторых пор, как показали последние события.
Не одна неделя миновала, прежде чем дальнейшие поиски и расспросы вывели Адельхайду на клан стригов, при каковом событии она едва ль не в дословном смысле нос к носу столкнулась с агентом Конгрегации, а поскольку сей представитель инквизиторской братии не порывался отправить ее на костер немедленно, такой поворот дела она сочла даже удачным: сил и возможностей для активных действий недоставало, и найти практическое применение массе добытых сведений было совершенно невозможно. За предоставленную информацию агент поблагодарил, посулив заступничество перед оплошавшим собратом, а по завершении дела внезапно предложил службу в Конгрегации; как Адельхайда узнала уже много позже, вышестоящие разумно рассудили, что подобные ей персоны, мягко говоря, на дороге не валяются.
О том, что именно стриги забыли в лавке аптекаря, она так и не сумела узнать достоверно: после вмешательства Конгрегации никого в живых из клана стригов не осталось, и деталей поведать было некому. Подозрения, что Конгрегации стало известно больше, чем ей за все эти недели, были незыблемы, однако от пространных вопросов Адельхайда воздерживалась. Ее имя обелили, ее жизнь приобрела смысл и вкус, месть за смерть мужа состоялась, от конгрегатского агента она довольно скоро поднялась до ранга следователя, и такой подарок судьбы следовало принять, как и прежде, без слишком назойливых придирок.
Сфорца, курировавший ее вербовку, после долгих бесед и соответствующей подготовки сумел обратить на нее внимание Императора, стать доверенным лицом которого оказалось хоть и сложно, но вполне исполнимо. О том, что она состоит на службе в Конгрегации, кардинал в беседе со своим венценосным подопечным предпочел не упоминать.
Сейчас, здесь, в Карлштейне, работа предстояла как никогда сложная — без предварительных данных, без быстрой возможности вызвать помощь. Сложность заключалась не только в огромном количестве людей, с которыми предстояло побеседовать и чьи слова следовало переосмысливать; такое бывало и прежде. Трудность была в ином: если сам Рудольф подозревал наличие среди близких к нему людей конгрегатских агентов влияния, то Адельхайда знала доподлинно, что такие есть. Единственное, что ей не было известно, так это кто именно из придворных где-то в тайном месте, подобно ей самой, хранит выданный ему Знак и не имеет выжженной на плече Печати, как прочие служители Конгрегации, от курьера до обер-инквизитора. И в этом расследовании вполне возможно будет издержать уйму времени на пару подозрительных персон, выяснив в итоге, что слежка велась за своими. А тратить время было нельзя — провал в таком деле, какое выпало на ее долю в этот раз, мог стоить краха планов, выстроенных на десятилетия вперед.
* * *
С Лукашем Гюнтер не разговаривал уже два дня. Если проиграл, будь любезен примириться с этим фактом, а не хватать за руки и не разглядывать с подозрением кость, которую видишь уже не первый год. Разумеется, все так и окончилось ничем, проигрыш Лукаш честно и сполна отсчитал, однако никто еще, никогда в жизни, ни разу не посмел упрекнуть Гюнтера фон Штрека во лжи и — того хуже! — в мошенничестве, точно кочевого трактирного игрока. От ответа, которого он заслуживает, Лукаша уберегли только три года близкого приятельства. Свои дурные обвинения он тогда сам же свел на нет, сам же и зная их безосновательность, и с того вечера, если доводилось перемолвиться по делу, выглядел виновато и сконфуженно, однако вот так запросто забывать подобные обиды Гюнтер не намеревался. Лукаш должен был извиниться гласно, в лицо, так же, как в лицо бросался оскорблениями. Для себя он решил, что, если не услышит от приятеля правильных слов в течение трех дней, это перечеркнет товарищество трех лет, и дружбе конец. О том, следует ли после этого восстановить свою честь полагающимся образом, Гюнтер думал, но пока ни к какому решению не пришел — не в последнюю очередь потому, что заранее воображал себе реакцию Императора, когда ему сообщат, что один из вассалов зарубил другого из-за ссоры, случившейся при игре в кости. Извинений все так и не было услышано, второй отведенный для этого день уже подступал к вечеру, и он все так же, как прежде, сохранял надменное и оскорбленное молчание, всем своим видом показывая приятелю (с каждым часом все более 'бывшему'), что ничто не забыто. Вчерашним днем все прошло легко — с Лукашем они пересекались два раза случайным образом, ныне же гордое безмолвие, хранимое Гюнтером, было той самой палкой, что другим концом била по нему же самому, ибо несколько часов нести стражу в узком пустом коридоре, не имея возможности перемолвиться словечком с единственным человеком в обозримой окрестности, было скучно и тоскливо.
