Гвальхмаи отчаянно замотал головой. Он был весь багровый от сдерживаемых слез, его явно разрывало между желанием броситься на Эльфина или Мирддина с кулаками и желанием убежать, чтобы не видеть их и не слышать. Мирддин ощутил мимолетную жалость.

— Я думаю, самое время нанести визит Мэлгону, — сказал Мирддин.

— О, — прижмурился Эльфин. — Тут недалеко.

Акустика в храме была отличная. Хорошо поставленные, старательные голоса взлетали и переплетались. Воздух звенел благоговением.

Славься, славься, Солнцеликий,

Славься, славься, Справедливый,

Славься, славься, Милосердный...

Стройный хор вдруг рассыпался — певцы начали один за другим давиться словами и сбиваться. В рядах возникла паника. Кто-то самый находчивый плотно зажал себе рот и продолжил мычать одну мелодию, но звучало это довольно жалко.

Солнцеликий, недвижно сидевший на троне перед алтарем, медленно и грозно воздвигся со своего места. Выглядел он неважно, как человек на крайней степени истощения — кожа обтянула череп, глаза запали.

Он шагнул к дирижеру, тщетно пытавшемуся навести в своем строю порядок, и взял его за горло:

— Ты пьян, Хайнен?

Хайнен отчаянно замотал головой.

Мэлгон с досадой отшвырнул Хайнена прочь.

Мирддин, уже некоторое время не без злорадства наблюдавший за неразберихой, отлепился от колонны у входа и прошел вперед:

— Он не пьян, — подтвердил он и возвысил голос. — Я — Мирддин бард, и это я наложил вавилонское заклятие. Под ним можно говорить только правду — и только то, что вы действительно хотите сказать. Хватит впустую молоть языками и повторять зазубренное. Учитесь называть вещи своими именами. Можете начать с того, является ли милосердным и справедливым тот, кто начинает душить певца, когда тот теряет голос.

Люди воззрились на него с ужасом. Мэлгон откинулся на спинку трона. Губы его искривились в презрительной усмешке, но руки, сжавшие подлокотники, выдавали волнение.

— Это и есть твой проект, Гатта? — спросил он. — То, что ты так хотел мне доказать?

Эльфин, стоявший за спиной Мирддина, покачал головой:

— Мои мотивы уже давно не сводятся к тому, чтобы тебе что-то доказывать, Мэлгон. Но бардов, равных Мирддину, действительно нет.

Мэлгон оскалил зубы:

— Тебе же хуже. Ты меня утопишь, но и сам пойдешь ко дну, Гатта. И не мне тебе рассказывать, что такое Жажда. Иди, поваляйся у Единого в ногах. Попроси тебя спасти. Ты еще все обо всем пожалеешь. Ты еще трижды проклянешь свое чистоплюйство, Гатта. А я постараюсь продержаться столько, сколько нужно, чтобы это увидеть.

Мирддин окончательно убедился, что разговаривать тут не с кем и не о чем. Не то, чтоб у него раньше были какие-то иллюзии, конечно.

— А если его прямо сейчас отправить по риновским следам? — деловито спросил он у отца.

Эльфин покачал головой:

— Не стоит. Он и двух шагов от своего капища сделать не сможет. Я наложил заклятие так, что он больше не может никем питаться. Еще немного — и он развоплотится сам. Об этом не стоит беспокоиться. Главное сейчас — дать людям как можно больше времени, а для этой цели воплощенный хозяин локуса лучше, чем развоплощенный, ты же знаешь. — Он повернулся к хору и обвел певцов глазами. Под его взглядом все замирали, как завороженные. — Вы — Предстоятели своего народа. Ступайте и скажите всем — если никто из людей не возьмет на себя ответственность за этот город, он рухнет. Идите.

Ослушаться никто не посмел. Жрецов как ветром сдуло.

Эльфин развернулся и медленно направился вглубь храма.

— Стой! Посмотри мне в глаза, трус! — прошипел ему вслед Мэлгон.

Эльфин не оглянулся.

Только когда за ним захлопнулась тяжелая дверь кельи, Эльфин опустился на узкое ложе и ссутулился, упершись лбом в сплетенные пальцы. Мирддин не знал, что сказать. Он неловко прислонился к стене, стараясь быть как можно бесшумней.

Наконец, Эльфин тяжело поднялся, шагнул к грубому столу у окна, вынул из рукава маленький блокнот и начал писать. В тишине резко заскрипел грифель. Эльфин вырвал листок, сложил его треугольником, прогладил ногтем сгибы и протянул Мирддину.

— Передай Блейзу, пожалуйста, когда увидишь.

— Хорошо, — сказал Мирддин.

На обратной стороне листка мелькнуло продавленное "ora pro". Мирддин торопливо отвел глаза и сунул письмо в карман куртки.

Эльфин поморщился.

— Это все, что я могу для него сделать. Немного, конечно.

— Вы были друзьями? — спросил Мирддин.

Эльфин кивнул.

— Были. А потом выяснилось, что у нас взаимоисключающие представления о гордости. И о многих других вещах тоже.

— Например?

— Например, существование в качестве божка кажется мне глубоко унизительным.

Эльфин вздохнул, взял со стола грубый глиняный кувшин, плеснул воды в одну кружку, в другую, и рассеянно поболтал пальцем сначала в одной, потом в другой. По комнате разлился густой медовый запах.

— Единственный полезный навык, который мне это принесло. — Эльфин придвинул одну из кружек сыну.

— Ты работал божеством? — поразился Мирддин.

Эльфин забрался на широкий подоконник, вытянул ноги и плотнее закутался в плащ.

— Божеством плодородия, да. И, поверь мне, это была не синекура, — он сделал глоток из своей кружки. Мирддин последовал его примеру. Напиток был сладкий и, кажется, очень крепкий. По пищеводу вниз как уголь прокатился.

— Это было популярным одно время, — произнес Эльфин. — Казалось идеальным вариантом симбиоза — у людей есть то, что нужно тебе, у тебя есть то, то нужно людям. Найди племя, покажи пару фокусов. Выйди вечерком из леса, сыграй на арфе, потом можешь делать с ними что угодно. Мне удалось соскочить. В отличие от многих. Хвала Единому, — Эльфин сделал еще один большой глоток и прикрыл веки.

— И как ты выбрался? — зачарованно спросил Мирддин. О таких подробностях отцовского прошлого он впервые слышал.

— У меня ушло три человеческих поколения. В первом перестаешь как-либо отзываться на просьбы. Во втором выращиваешь особо некомпетентных жрецов, озабоченных только сохранением власти и своего положения и злоупотребляющим им напропалую. В третьем вырастают дети, которые не верят ни во что, а в тебя особенно. Тогда можно сбежать.

Однако, ошарашенно подумал Мирддин.

Эльфин выпрямился и глянул на сына в упор. В незаметно подкравшихся сумерках зрачки полыхнули зеленым.

— Никогда нельзя недооценивать человеческую веру, — произнес он с нажимом. — Это сила, которая перекраивает мир под себя. — Он опять откинулся назад. Взгляд его затуманился. — Сначала все прекрасно, не жизнь, а сплошной праздник. Потом ты случайно замечаешь, что твои старые друзья и знакомые потихоньку начинают забывать свои имена. Путаются в памяти о прошлом. Искренне считают правдой то, что люди о них придумали... и мало-помалу превращаются в банду склочных инфантилов, озабоченных только властью и выяснением отношений.

Но ты-то, конечно, не такой, у тебя все под контролем. И только когда ты пытаешься шагнуть вправо или влево за пределы рамок — вот тогда-то ты и обнаруживаешь, как оно на самом деле. Внутри тесно и душно, снаружи голодно и холодно, а ты уже привык к комфорту, ты уже разъелся. Тебя уже почти устраивает участь кнопки "сделать хорошо". Почти. — Эльфин фыркнул. — Мирддин, никогда не позволяй людям себе поклоняться. Никогда.

— Я запомню, — пообещал Мирддин.

Он тоже сел на подоконник, свесил ноги и стал смотреть вниз, на город. Низко над развалинами взошла луна, круглая и желтая, как сыр. Между проулков метались факелы — мало кому спалось, на фоне событий-то.

— Ты что-нибудь помнишь о том, когда... когда был вестником? Ну, до всего? — спросил Мирддин.

Эльфин покачал головой. Он сидел, расслабленно прислонившись спиной к арке окна, и очень напоминал горгулью со стен собора.

— После того, как выбираешь, оно перестает быть вместимым. А вестником я не был. Слово появилось уже после Разделения. Когда появился Человек, и всем нам как-то пришлось определяться, как к этому относиться. Шуму было! — Эльфин поболтал кружкой и ухмыльнулся. — Знаешь, я никогда не мог бы себе этого представить.

— Чего именно? — спросил Мирддин.

Эльфин неопределенно повел кистью вокруг.

— Всего. Керидвен. Тебя. Мирддин, ты даже не представляешь, какой это потрясающий эксперимент — взять и вырастить человека с нуля! Своего собственного! — Эльфин блеснул глазами. Мирддин засмеялся.

— И вот теперь я понимаю, на основе чего вы когда-то подружились с Мэлгоном.

Эльфин помрачнел.

— Да уж. — Он потер лоб. — Как представишь, конечно... и этот ублюдок несчастный. И этот... инкубатор, который он тут развел... так и думаешь — вот мерзость мирок, как можно было такое попускать? Не ради же того, чтоб некий Эльфин пил с сыном на развалинах... Я много болтаю сегодня, да?

— Очень, — согласился Мирддин. Он сделал глоток и прислушался, как огненный шарик катится вниз по горлу. — Знаешь, я вспомнил заклинание. Не все, последнюю фразу. И, если честно, мне страшно. — Он покрутил кружку в руках. — Когда я был ветром, это было так... будто существует ровно одно, единственно правильное и единственно возможное действие. Заданный параметр. Как скорость света. Ты не можешь совершить ошибки, потому что свет не может двигаться с неправильной скоростью. Вода не может кипеть не при той температуре. Понимаешь, то, что произошло... это какая-то очень большая правда обо мне. Я не могу ее отрицать. Я ни о чем не жалею. Я искренне намеревался снять с этого... Рина голову и принести Керидвен в мешке. И не то, чтоб я рвался помнить это все деталях. Но вышло так, будто это даже не мое действие. Как если б он просто, не знаю... Прыгнул с обрыва и размозжил себе череп. — Он помолчал. — Я как-то сказал Блейзу, что не против быть орудием... Замысла. И даже не могу сказать, что мне не понравилось. Все было... правильно. Я и сейчас так думаю. Но... — Он передернул плечами и поморщился.

— Я понимаю, — сказал Эльфин. — Там, где есть только одно решение, нет свободы воли. Там, где у тебя нет выбора, ничего тебе не принадлежит. Знаешь, именно от этого я и пытался убежать. Когда выбрал Падение.

— Получилось?

Эльфин усмехнулся:

— Как видишь, не очень.

Келья выходила на восток, так что проснулся Мирддин рано. Утро было чрезвычайно солнечное — городок оправдывал свое название.

Эльфин сидел на окне в той же самой позе, как Мирддин оставил его вчера, и, кажется, дремал. Или, может быть, медитировал.

Мирддин протер глаза и прикинул план действий. План был таков:

а) умыться,

б) найти в этом городишке хоть кого-нибудь вменяемого и заставить его взять на себя город. Тогда локус, как любое образование на человеческой земле, раскроется, и эльфиновская "златая цепь" перестанет приковывать его к локусу по причине отсутствия последнего,

в) убраться домой, а местные пусть уже сами разбираются, как хотят.

Ничего похожего на водопровод в келье не наблюдалось. Видимо, его еще не изобрели.

Мирддин вздохнул, тихо вышел из комнаты и пошел искать что-нибудь похожее на умывальник.

В коридоре стояла тишина. В стене тянулся ряд одинаковых дверей. За одной из них кто-то мерил келью шагами — метался туда-сюда, замирал, вскакивал. Опять замирал. Мирддин хотел было пройти мимо, но потом постучал.

Дверь распахнулась. На пороге возник мальчишка — встрепанный и с красными глазами. Он оторопело воззрился на Мирддина.

— Т-ты, — с ненавистью выдавил Гвальхмаи.

— Я, — согласился Мирддин.

— Ты пришел убить меня? — выпалил он.

— Вообще-то я водички искал, — ответил Мирддин.

Келья у Гвальхмаи была совершенно такая же, как у Эльфина. Даже одеяло из шерсти такого же цвета. Очевидно, разнообразие Мэлгон не поощрял. На точно таком же грубо сколоченном столе стоял точно такой же глиняный кувшин. Только чашка была одна, а не две. Мирддин указал на нее:

— Можно?

Гвальхмаи ошарашенно кивнул. Видимо, в его представлении ужасные чудовища не должны были спросонья стучать в дверь с бытовыми вопросами.

— Спасибо, — вежливо сказал Мирддин.

Полкружки он выпил, а остаток плеснул себе в лицо. Пункт первый, хоть и с большой натяжкой, можно было считать выполненным. Мирддин пригладил вихры и перешел ко второму.

— Ты — Сын Солнца, так? — спросил он у Гвальхмаи.

— Да.

— Ты считаешься в городе сейчас вторым после, — "этого убожества, которое сидит сейчас этажом ниже и сходит с ума от злости". — Солнцеликого?

Гвальхмаи задумался. Мирддин прямо видел, как медленно, со скрежетом проворачиваются у него в голове шестеренки.

— Да, — наконец, сказал Гвальхмаи. — Остальных. Ты. Убил.

— Начнешь вламываться в чужие дома резать хозяевам пальцы — и тебя убьют, — пообещал Мирддин. — Профессиональный риск.

Вламывался, строго говоря, один Рин, но никакого чувства вины Мирддин не ощущал. Никто. Не. Приходит. В мой. Дом. И. Не. Трогает. Мою. Мать. Точка. Всем остальным не следовало подворачиваться под руку.

Усилием воли Мирддин расслабил челюсти. Речь сейчас шла не об этом.

— Ты должен взять на себя город. Иначе он развалится. Разрушится. Превратится в руины. В буквальном смысле.

— Нет.

— "Нет" — это "не хочу" или "не могу"?

— Не могу. Хотеть. Не хочу. Мочь.

Слова человек ронял медленно, проговаривая каждое перед этим про себя, но совершенно не сбиваясь на блюмканье. Быстро учится, подумал Мирддин.

— Тебе. Нужен. Твой. Отец. Тебе. Плевать. На нас.

— Да, — легко согласился Мирддин. — Я тут никому не сват, не брат и не нянька, и тащить вас из болота я не нанимался. Мне совершенно без разницы, если вся эта ваша башенка раскатится по камушку. И это не удивительно. А вот что удивительно — так то, что это все равно тебе.

Гвальхмаи сжал кулаки.

— Мне не все равно! — слова вырвались у него гладко и без запинки. — Город. Принадлежит. Солнцеликому. Когда. Этот. Эльфин. Умрет. Мы отстроим. Его. Заново.

Мирддин взбеленился. Он схватил мальчишку за шиворот и встряхнул как крысу.

— Ты жив еще только потому, что Эльфин за тебя заступился!

Он подтащил злосчастного Гвальхмаи к окну и ткнул его носом в пейзаж. В стену, на которой год за годом выбивали имена "детей солнца".

— Вынь уже голову из-под мышки! — зашипел Мирддин. — У вас каждый год с песнями и плясками выбирают лучшего, чтобы Мэлгон его сожрал. Это милосердно? Это справедливо?

— Ты. Не заставишь. Меня. Предать. Солнцеликого. Колдун, — просипел Гвальхмаи.

Мирддин вдруг ощутил огромную усталость. Можно было разбить голову этого идиота о стену, но не было никаких шансов вколотить в нее хоть немного ума.

Он с отвращением выпустил мальчишку и вылетел из кельи.

Спиной он чувствовал, как Гвальхмаи с мрачным торжеством смотрит ему вслед.

На первом этаже храма никого не было, только Мэлгон неподвижно сидел на своем троне. Он походил теперь на мумию. От него несло бессильной злостью.

Мирддин, проходя мимо, остановился, смерил его взглядом и отвесил вычурный поклон, сложившись пополам, как в исторической пьесе. Мэлгон сверкнул глазами.