Когда девушку уводили, Марита словно очнулась. Падерик решил воспользоваться моментом:
— Покайся перед нами, дочь моя, — сказал он. — Признай свой грех, и милосердный Луг простит тебя. Человеческий же суд смягчит наказание.
Великий отец был весьма доволен своим новым приобретением — сестрой Мариты — и пребывал в хорошем настроении. Он подумал даже, что женщину можно отпустить. Предварительно подвергнув легкому наказанию. Например, вывести на площадь и остричь наголо на глазах у всего народа, в назидание другим легкомысленным особам. Конечно, никого она не привораживала, это совершенно ясно. Думать иначе могут только фанатики вроде Ермии. Но неписанное правило, введенное самим Падериком, гласило: храмовая стража невиновных не забирает. У народа не должно быть никакого сомнения: попался — просто так не уйдешь. Так и только так можно навести порядок в государстве. Люди должны трепетать при одном упоминании Луга милосердного и его жрецов. Но иногда можно проявить снисходительность. Например, к этой красивой, хотя и староватой для Великого отца, женщине. Падерик поднялся со своего места и подошел к Марите. Для смягчения приговора необходимо было, чтобы она раскаялась в содеянном преступлении и попросила у Луга прощения. Его высокопреосвященство положил ладонь на плечо женщины и тихо, на ухо, произнес:
— Покайся, дочь моя. Луг милостив, а мы лишь слуги его.
Марита повернула голову, и прямо перед своим лицом жрец увидел ее невероятно зеленые глаза. Некоторое время красавица, не отрываясь, смотрела на него, потом, презрительно усмехнувшись, плюнула прямо в лицо. Зал дружно ахнул, следом наступило испуганное молчание. Великий отец утерся рукавом рясы и вернулся за стол. С другой стороны, решил он, жена моряка непозволительно красива. И представляет собой опасность для общества. Кто знает, сколько еще мужчин впадут в грех любострастия при взгляде на нее?
— Рассмотрев все свидетельства, суд выносит решение, — спокойно, словно ничего не произошло, сказал он. — Марита Дейн признается виновной в использовании запрещенных зелий и приворота. И приговаривается к двадцати ударам плетей, суткам у позорного столба и последующему изгнанию из Виндора вместе с мужем и детьми. Все имущество семьи переходит в собственность храма. — Падерик поднял со стола деревянный молоток и ударил по специальной подставке, показывая, что суд над Маритой окончен. — Стража, увести подсудимую!
— Слишком мягко, выше высокопреосвященство, — прошептал Ермия, остановившись около стола. — Негодяйка заслуживала смерти.
Падерик скроил благочестивую физиономию и отечески пожурил своего воспитанника:
— Нельзя поддаваться греху гнева, сын мой. Что я? Лишь орудие в руках Луга всеблагого. Мы не имеем права мстить. Справедливость, и еще раз справедливость, сын мой. Что там у нас дальше?
Секретарь послушно забубнил:
— Двадцатого числа месяца Пирия заседанием святого суда Луга всеблагого слушается дело писателя Жастина Бельфа, который обвиняется в распространении лугопротивных сочинений. В своих романах означенный Жастин утверждает, что земля круглая, а мир Аматы суть скопление небесных тел, вращающихся вокруг солнца.
Стража ввела худощавого невысокого молодого человека, который выглядел вполне бодрым и без всякого страха смотрел на судей. Падерик усмехнулся: юнца взяли только сегодня, и он еще не успел проникнуться ужасами Счастливого местечка. К тому же, скорее всего, как и каждый писака, был уверен в собственной правоте.
— Вы признаете себя виновным? — спросил Ермия.
— Да нет, конечно, — вскинулся писатель. — Великий отец, произошла ошибка!
— Конечно, все колдуны так говорят, — усмехнулся обвинитель.
— Но я действительно не писал ничего лугопротивного! — пожал плечами Жастин. — Всем и без меня известно, что земля круглая!
Судьи негодующе переглянулись, сидящий справа от Падерика пожилой жрец даже поцокал языком от такой наглости.
— А знаете ли вы, господин Бельф, что говорится по этому поводу в Древней книге Луга? — издевательски спросил Ермия.
— Там говорится, что земля плоская, как блин, и стоит на семи быках, — пожал плечами парень. — Но ведь это всего лишь легенда.
— Значит, вы не верите в Древнюю книгу? — нехорошо прищурился обвинитель.
— Я... — начал было писатель, но Ермия перебил его.
— Следовательно, вы не верите в Луга всеблагого?
— Да почему же? — разозлился Жастин. — Верю, конечно! Но нельзя же так буквально все воспринимать!
— Учение лугианское должно воспринимать как единственную, святую истину! — назидательно подняв палец, провозгласил обвинитель.
Судьи согласно покивали.
— Но ведь во всех учебниках так написано! Земля круглая! — упорно защищался юнец. — Этому учат в бакалавриате и в университете!
— Мало ли какой ереси там учат! — возмутился Ермия.
"А действительно, — подумал Падерик. — Выходит, что университет опровергает учение Луга? Вот и нашлась зацепка!" Маги-ученые давно уже были как кость в горле со своими книжными премудростями. Многие знания — многие терзания. Чем больше ума, тем больше греха. Следовало показать им, кто сейчас в государстве главный.
— Итак, вы до сих пор утверждаете, что земля круглая? — уточнил обвинитель.
— Конечно да! — усмехнулся писатель. — У любого моряка спросите.
— А мир Аматы — движущиеся планеты?
— Да! — заорал Жастин. — Да, да, да, демон вас задери! Мир Аматы — движущиеся планеты, дважды два — четыре, а земля — круглая!
— Прошу высокий суд заметить: преступник призывает на судей гнев темных сил! — воскликнул Ермия.
— Сын мой, отринь греховную ересь, — обратился к юноше Падерик. — Откажись от своих ошибочных взглядов. И Луг помилует тебя.
Парень был на грани истерики, он не знал, смеяться ему или плакать.
— Да не могу я отказаться от этого! И что толку, если даже откажусь? Ведь это знает каждый ребенок!
"Нынче дети слишком много знают, — подумал Великий отец. — Придется над этим тоже поработать".
— Но это еще не все преступления этого человека! — выпучив глаза, патетически произнес Ермия. — Он сочинил историю о демонах! — последние слова фанатик произнес, осеняя себя оберегающим жестом.
— Это правда, сын мой? — поднял брови его высокопреосвященство.
— Да! — вызывающе ответил Жастин.
— И о чем же рассказывается в этой истории?
— Вот она, ваша честь! — секретарь положил перед Великим отцом раскрытый на середине, исписанный мелким почерком фолиант.
Падерик с любопытством прочитал несколько строк, потом в ужасе поднял глаза на писателя.
— Но... это о любви демона к земной женщине!
— И ради нее он стал человеком, — сказал юноша.
Жрец пробежал глазами страницу. Это было неслыханно! Кощунственно! Греховно! В романе рассказывалось о взаимной страсти демона и человеческой дочери. К тому же там прославлялась магия, описывались сущности мрака, высказывалось еретическое предположение о существовании других миров! И что самое страшное: все это было написано талантливым человеком. Книгу хотелось прочесть до конца, невольно читатель начинал испытывать сочувствие к темной твари и грешнице, вступившей с ним в лугопротивную связь. Падерик захлопнул тяжелый том.
— Великий отец! — возмущенно произнес Ермия. — Этот человек виновен в самом страшном грехе. Он своими книгами наносит огромный урон нашему народу, вкладывая непотребные знания и идеи в умы добрых лугиан. А если представить, что этот роман будут читать юноши? Ведь это заставит неокрепшие души усомниться в правдивости Древней книги! А его сочувствие к демону? Восхищение магией? Все грехи, известные миру, воплотились в этом лживом романе.
— Да почему же лживом? — возмутился Жастин.
— Потому что лживо все, что противоречит Древней книге! Я прошу высокий суд приговорить Жастина Бельфа к смертной казни через сожжение!
Падерик с удовольствием выполнил бы просьбу Ермии. Но время для решительной расправы с еретиками еще не пришло. Народ был недостаточно запуган, а верных псов вроде самого обвинителя слишком мало. Поэтому он ласково предложил писателю:
— Покайся, сын мой. Откажись от своих заблуждений. Отрекись от них, и Луг явит тебе свою милость.
— А не является ли лжесвидетельство грехом? — прищурился Жастин.
— Э-э... Конечно, сын мой. Это — один из самых страшных проступков.
— Тогда ни от чего я не отрекусь, — вдруг успокоившись, ответил юноша.
Падерик вздохнул: потерянный для храма и людей человек! А жаль! С таким талантом мог бы славить Луга и жить припеваючи! Что стоило ему отречься от своих книг? А теперь...
— Суд выносит решение, — провозгласил он. — Жастин Бельф признается виновным в еретических суждениях. И приговаривается к сожжению... — зал ахнул, — его лугопротивных книг, — невозмутимо продолжил Великий отец. — Сам же преступник будет присутствовать при сей символической казни. После чего отправится в тюрьму на пять лет. Имущество его переходит в собственность храма.
Писателя, так и не понявшего, за что же его наказали, увела стража. Падерик поднялся из-за стола. День прожит не зря. Сделано много полезного, угодного Лугу всеблагому. Зерна уронены в благодатную почву. Скоро, очень скоро они дадут первые всходы...
* * *
Я на всякий случай сотворил первое пришедшее на ум заклятие, которым оказался, конечно, огненный шар. Мало ли, что ждет нас за этими клятыми воротами? Однако человек, поочередно оглядевший меня, мрачного Дрианна, окровавленного мастера Триммлера, не выпускавшего из рук оторванную кисть Добба, и невозмутимого Лютого, не проявлял никаких признаков враждебности. Постойте... человек? Я ожидал увидеть какое угодно чудище: еще одного дракона, трехголового монстра, сгусток энергии, наконец, но только не такого обыкновенного мужчину. Не очень молодой, но еще и нестарый. Среднего роста, обычной комплекции. Я хотел бы сказать, как это принято: "но вот глаза у него были...". Что-нибудь про хищный блеск, или там, нечеловеческую проницательность. Нет, обычные такие глаза, светло-карие, небольшие, окруженные короткими ресницами. И вообще, лицо невыразительное, увидишь и не запомнишь. Прямой короткий нос, тонкие губы, впалые щеки, загорелая кожа. Волосы то ли блекло-русые, то ли седые. Ничего из ряда вон выходящего в его облике не было. Лоб только очень высокий, да морщины резкие, какие бывают у людей, часто находящихся на ветру и солнце. Одет он был в подобие охотничьего костюма — серая рубаха и такого же цвета штаны, заправленные в мягкие сапожки. В общем, вид его меня разочаровал. Мужчина перевел взгляд на единорога, некоторое время смотрел ему в глаза, потом коротко кивнул. Благородное животное вздохнуло и медленно удалилось в лес. Рыжие звери, напротив, выбежали из-за деревьев, где прятались до сих пор, и весело заскакали к воротам. Человек наклонился к тому, кто подбежал первым, и осторожно, без улыбки, погладил мягкую, бархатистую на вид спинку существа. Радостно взлаяв, зверюшки сделали круг по площади и скрылись в джунглях. Потом изначальный (если это был он, в чем я очень сомневался) осторожно обошел нас и двинулся по площади, осматривая выгоревшие пятна на земле.
— Смотри, — Лютый толкнул меня в бок.
Там, где ступала нога этого молчаливого человека, пепел скрывался под веселой зеленью молодой травки. Мужчина дошел до раздавленного, искореженного тела Зарайи и остановился над ним. Над трупом заклубился голубоватый дымок, и он начал медленно погружаться в землю. Вскоре на месте упокоения капрала поднялись красные цветы. То же самое произошло, когда изначальный (теперь я уверовал, что это именно он) подошел к тому месту, где дракон испепелил Йока. После этого молчаливый человек вернулся к нам и уставился на мастера Триммлера. Протянул руку с раскрытой ладонью. Гном сначала ответил ему злым взглядом, не понимая, чего от него хотят. Но потом все же неохотно расстался с останками Добба. Изначальный устроил оторванную кисть капрала на месте его гибели, и с ней произошло то же самое, что и с телом Зарайи. Затем мужчина молча прошествовал обратно в ворота. Мы с Лютым недоуменно переглянулись, пожали плечами, и отправились за ним. Мастер Триммлер с Дрианном тоже. Как только мы вошли внутрь, сияющие створки бесшумно затворились, а перед нами предстала чистенькая улица, застроенная небольшими аккуратными домиками из светлого камня. Вслед за своим молчаливым проводником мы шли по гладкой утоптанной дороге. Я оглядывался по сторонам. Городок как городок. В маленьких двориках, вокруг посыпанных разноцветными камешками дорожек, буйно цвела сирень. Или что-то очень на нее похожее. Из распахнутых окон доносились аппетитные запахи готовящейся еды. Похоже на небогатые улицы Виндора, мещанскую слободку. Мимо проходили люди — мужчины и женщины, все почему-то в возрасте лет от восемнадцати до пятидесяти, наверное. Ни стариков, ни детей я не заметил. И еще одна странность, которую я положил в копилку своей памяти, чтобы потом на досуге повертеть ее в сознании: здесь были представители самых разных национальностей. Гордо прошествовал немолодой эмиратец в полосатом халате, пробежала вертлявая молоденькая парганка, на пороге своего дома приветствовал нас вежливым поклоном смуглый юноша с шаджабом на голове, похожий на жителя пустыни. Все эти люди, не проявлявшие особого интереса к нашим персонам, но приветствующие нас, как старых знакомых, почему-то молчали. Наконец я понял, что кажется мне неестественным в этом городке: вокруг стояла почти абсолютная тишина. Во время нашего молчаливого шествия Артфаал сидел у меня на плече, впившись когтями в рубаху, и с любопытством сверкал по сторонам желтыми глазами.
— Что-то мне, барон, как-то не того... — донеслась до меня его мыслеречь. — Дурно мне как-то.
— В таком случае, может быть, вернетесь во мрак? — спросил я.
— Пробовал, не получается, — пожаловался демон.
Вдруг мастер Триммлер в первый раз с момента кончины Добба встрепенулся: навстречу шагал самый настоящий гном, в зеленом кафтане, на фоне которого очень выигрышно смотрелась окрашенная в ярко-желтый цвет шикарная борода, скрепленная серебряной заколкой. Он ничуть не удивился встрече с соотечественником, молча поклонился и прошел мимо. Из-за кустов сирени выглянула чья-то зеленая физиономия. Гоблин! Он подвигал ушами, кивнул и исчез в густых, покрытых ароматными фиолетовыми гроздьями, зарослях. Я уже начал было оглядываться в поисках эльфов, или даже, упаси Луг, орков. Но таковых не заметил. Вся эта неестественно молчаливая благодать потихоньку начинала меня раздражать. Куда он нас вообще ведет, этот изначальный? Только я хотел нарушить своим вопросом полную тишину улочки, как человек остановился и подошел ко мне. Он пристально посмотрел мне в глаза, потом протянул руку к моему лицу. Я хотел было отстраниться, но не сделал этого, интуитивно понимая, что изначальный не собирается делать ничего плохого. И точно: мужчина дотронулся кончиками пальцев до моего лба чуть выше переносицы, и проговорил:
— Здравствуй, Рик.
Голос у него был приятный: мягкий, спокойный, не слишком густой, но и не писклявый.
