По достоинству оценив силу укреплений Пльзеня, Мансфельд отказался от немедленного штурма городских стен. Он взял цитадель католиков в осаду, послав за осадными пушками, ядрами и порохом. Его армия имела небольшой запас пороха, позволяющий наемника сражаться, но никак не вести обстрел крепостных стен.
Около полутора месяца, Мансфельд простоял вблизи Пльзень в ожидании прибытия тяжелой артиллерии. Когда же это случилось, то граф немедленно приступил к действиям. В течение пяти дней, град ядер целенаправленно крушил каменные стены крепости в выбранном Мансфельдом месте, неторопливо превращая её кладку в пыль. К утру шестого в стенах Пльзене образовался пролом, в который, потрясая оружием, ринулись наемники.
Несколько часов шла отчаянная борьба между нападавшими и защитниками крепости. Прижатые к стене католики оказывали яростное сопротивление, но численное превосходство противника взяло вверх и город пал.
Следуя обычаям того времени, Мансфельд потребовал от жителей города сто двадцать тысяч золотых гульденов в качестве контрибуции и ещё пятьдесят тысяч флоринов за то, что его воины не будут грабить и сжигать город.
Ради своего спасения, горожане спешно бросились собирать нужную сумму. В дело шло все, начиная от запасов на "черный день" до золотой и серебряной посуды и церковных украшений. Все это было сложено к ногам победителей с надеждой на спасение, но и этого оказалось мало. Разгоряченные пролитой кровью и длительным воздержанием, солдаты Мансфельда захватили около двухсот монашек и стали творить насилие над ними. Когда же бургомистр Пльзень попытался вступиться за них, граф любезно пояснил ему, что "невесты христовы" не входят в число заплативших выкуп горожан и потому, он не может взять их под свою защиту.
Стоит ли говорить, что падение Пльзеня и расправа над монашками вызвало громкий ропот и негодование в просвещенной Европе. Папа римский и другие князья католической религии прокляли графа Мансфельда и потребовали от венценосных владык жестоко наказать гонителей и хулителей истинной римской веры.
В числе правителей получивших подобное послание папы Павла V был и польский король Сигизмунд. Учитывая его шведские корни, блюститель Святого Престола желал иметь веские доказательства того, что польский монарх будет твердо держаться католической веры. И потому, активно подталкивал его к не только публичному осуждению "богемской крамолы", но и военных действий против еретиков.
С первым пунктом папских пожеланий у польского короля проблем не возникло. Сигизмунд громко и ясно осудил действия пражан и признал эрцгерцога Фердинанда истинным и единственным королем Богемии, в противовес курфюрсту Фердинанду, которого чехи провозгласили своим правителем.
Что касается второго пункта, то Сигизмунд не отказывался от его выполнения, но по независящим от него обстоятельствам был вынужден отложить свой поход на чехов, до лучших времен. Война со шведами, русскими и казаками не позволяла польскому королю немедленно выполнить волю наместника Бога в Риме.
Бурлил Запад, полыхал Восток Речи Посполитой, но не было спокойствия и на южных границах польского государства. Согласившись на молдавскую авантюру своих магнатов по свержению молдавского господаря, по прошествию времени Сигизмунд горько жалел о столь необдуманном решении.
Посадив на молдавский престол своего ставленника Константина Могилу, поляки хотели тем самым положить начало воплощения старой шляхетской мечты, раздвинуть границы речи Посполитой "от моря до моря". Шаг был смелый, но как оказалось, откровенно непродуманный и как следует не взвешенный, ибо Молдавский господарь числился в вассалах турецкого султана. Пока великий визирь воевал с персами, турки были вынуждены смотреть на польские шалости сквозь пальцы. Тем более что Константин Могила присылал в Стамбул вассальную дань и официально не отказывался признавать над собой власть султана Ахмеда.
Все изменилось, когда госпожа Фортуна повернулась к туркам своим лицом и, получив чувствительный укол, шахиншах Аббас стал прощупывать возможности заключения мира с турецким султаном. Между двумя заклятыми противника возникло состояние похожее на перемирие и тут, словно чертик из табакерки в Стамбуле объявился молдавский боярин Стефан Томша имевший большие амбиции на молдавский престол.
Благодаря щедрым подаркам тем, кому надо было их сделать, он сумел получить аудиенцию у турецкого султана, которому и поведал страшную правду о деяниях, творящихся в его вассальных землях.
Сразу надо сказать, что к коррупции и тайным интригам молдавских бояр друг против друга, турки всегда относились спокойно и иногда даже сами их провоцировали, видя в этом положительный для себя момент. Постоянная междоусобная борьба молдавской знати давала туркам твердую гарантию того, что среди них не появиться человек, который захочет провозгласить независимость Ясс от Стамбула.
Если же подобные личности все же возникали на политическом горизонте Молдавии, то турки незамедлительно устраняли его или руками послушных им бояр, или казнили его сами, обвинив в казнокрадстве. Это был универсальный способ, из-за того, что любой господарь Молдавии имел темные пятна в своей политической биографии и никогда не давал сбоев.
Из-за своей молодости Константин Могила в число коррупционеров пока ещё не попадал и не был способен к принятию государственных решений, которые представляли бы угрозу трону владыки османов. Единственное, что можно было поставить в вину господарю Молдавии — это наличие возле него дурных советников и, представ перед светлыми очами султана, Томша решил зайти именно с этих козырей.
Едва увидав владыку османов, Стефан суетливо сдернул с головы пышную шапку и проворно упал на колени, стал уверять султана Ахмеда в своей верноподданности к нему. Не переставая говорить, боярин пополз к подножью трона желая поцеловать туфлю или руку правителя правоверных, при этом сверкая своей огромной желтой лысиной.
Именно её вид вызвал отвращение на лике потомка Мехмеда Завоевателя, и он подал знак стоявшим у ступеней трона стражникам, щелкнув пальцами левой руки. Разодетые великаны моментально отреагировали на знак своего повелителя и, скрестив древки своих копий, преградили дорогу ползущему боярину. Увидев на своем пути это препятствие, Стефан тотчас остановился и, подняв голову, заговорил.
— О великий султан, светоч разума и защита всех твоих подданных. К тебе обращается раб твой со словами мольбы о справедливости и защите от тайных врагов твоих и твоего блистательного трона — следуя дворцовому этикету, боярин замолчал, терпеливо дожидаясь, когда султан милостиво даст ему знак головой, разрешающий молдаванину продолжить свою речь.
— Знай, владыка османов, что польские магнаты Стефан Потоцкий и Адам Забражский силой оружия, посадившие на престол в Яссах Константина Могилу, плетут тайный заговор против тебя и твоей власти в вассальной тебе Молдавии. Они хотят сделать молодого господаря покорной игрушкой в своих руках и, пользуясь твоими трудностями в войне с персами, замышляют отторгнуть у блистательной Порты земли княжества и присоединить их к Речи Посполитой.
— Какие у тебя есть доказательства тому, что ты сказал? — грозно вопросил султан Томша, — если ты лжешь, то я отдам тебя в руки палачу и прикажу содрать с тебя кожу, обсыпать солью и бросит в муках умирать как шелудивую собаку!
Угроза, прозвучавшая из уст султана, была вполне реальна, но ступив на скользкий путь интриги, боярин не собирался с него сходить.
— Можешь казнить меня мой повелитель, но все слова мои — правда. Чтобы полностью контролировать Константину Могилу, Забражский сосватал ему в жену свою дальнюю родственницу, Ядвигу Гонсевскую. Через два месяца у них назначена свадьба и тогда господарь станет полностью покорен им. Что касается их подлых намерений отторгнуть у тебя Молдавию, то об этом мне донес один верный человек из дворцовых слуг. Две недели назад он прислуживал польским советникам господаря и слышал, как Потоцкий говорил Забражскому, что скоро в Молдавии все измениться. Самуил Корецкий набирает много войска, которое приведет в Яссы к концу осени.
Когда Корецкий приведет в Яссы солдат, они заставят Константина отложиться от твоей высокой руки и объявить себя вассалом польского короля. Все будет обстоять так, что это личное решение господаря. Это позволит королю Сигизмунду сохранить лицо и отдать военные действия в руки Потоцкому и его подельникам.
Томша замолчал, давая возможность султану переварить сказанные им слова и заодно перевести дыхание и несколько успокоиться. С самого начала встречи, боярин сильно волновался.
— Ты, говоришь, что о заговоре поляков тебе донес дворцовый слуга? — спросил боярина стоявший по правую руку от трона советник султана Али Акбар. — Насколько можно доверять его словам?
— Он верный человек, господин и ни разу меня не подводил. Все о чем он мне сообщал, оказывалось правдой. У меня нет причин, не верить ему.
— Настолько верный, что сможет подтвердить твои слова, стоя здесь перед султаном? — допытывался советник.
— Да, господин. Если у тебя или великого султана возникнут сомнения в моих словах, он полностью подтвердит — заверил турка Томша.
— Даже, если я прикажу его пытать? — слащаво осведомился у боярина султан голосом, не предвещающим ничего хорошего. — Или ты надеешься, что пока его привезут в Стамбул, он умрет или исчезнет?
— Нет, господин. Тебе нет нужды посылать за ним в Яссы. Я привез его с собой — смиренным голосом произнес молдаванин.
— Даже, так? — удивился султан и вперил взгляд в стоявшего перед ним на коленях доносителя. От волнения и мехового одеяния Томша сильно потел, но не позволил себе утереть бежавший по голове пот, ни рукавом, ни платком. Боярин преданно глядел в лицо султана и был за это вознагражден.
— И за свой... свою помощь, — усмехнулся Ахмед, — ты хочешь получить от меня фирман на молдавский престол?
— Если на то будет твоя воля, великий султан, не будет в Молдавии правителя верного тебе и великой Порте, чем я — поспешил заверить султана Томша и подобострастно коснулся лбом пола.
— Хорошо. Иди. Я подумаю над твоими словами — величественно произнес Ахмед и боярин, несмотря на сильную боль в коленях, быстро дополз до порога и только тогда поднялся на колени и покинул зал.
— Ты веришь его словам, Али Акбар?
— В искренность, нет, но при этом у меня нет оснований не верить его словам. О скорой свадьбе господаря с полькой — это правда. Верные люди сообщили мне об этом из Молдавии. Про то, что Потоцкий постоянно лезет в дела господаря желая получить для себя выгоду — тоже верно. О том, что Корецкий намерен приехать в Яссы также похоже на правду, а вот обо всем остальном трудно сказать. Прикажешь пытать доносчика, чтобы узнать заплатил ли боярин ему или нет?
— Что толку пытать? И так ясно, что слуга у него на содержании и узнать, сколько и за что он получил от боярина мне не интересно. Что ты скажешь о самом боярине?
— В том, что он плут и лицемер, и всеми способами хочет стать господарем Молдавии, я нисколько не сомневаюсь. Ни он первый, ни он последний. Меня куда больше беспокоят поляки в Яссах. Если Корецкий приведет из Польши свежее войско, это укрепит их положение в Молдавии и тогда слова боярина могут оказаться правдой.
— Что ты предлагаешь? Заменить господаря Молдавии и принудить поляков покинуть территорию княжества? — в ответ советник только склонил голову перед султаном.
— Но сможет ли он без нашей военной помощи принудить поляков покинуть Яссы? Мы не можем сейчас дать ему большого войска, не смотря на заключенное между нами и персами перемирие. Великий визирь пишет, что шах Аббас хитрый и коварный человек и в любой момент может возобновить военные действия против нас. Потому присутствие наших главных сил на Кавказе по-прежнему необходимо.
— У этого боярина наверняка есть свои люди и сторонники среди бояр. Если добавить к твоему фирману крымских татар, поляков можно будет одолеть до прихода Корецкого.
— Татар? Ты думаешь им сейчас можно доверять?
— Селямет Гирей рвется доказать твоему величеству свою преданность и благодарность за утверждение его на бахчисарайском престоле. Семь лет сидения в темнице сделали его твоим преданным союзником, так почему нам не проверить его в деле. Тем более, что все расходы в этом деле лягут на плечи молдаван. Тебе нужно только дать свое согласие на смещение Могилы, а остальное пусть делают они.
— Хорошо, — после недолгого раздумья произнес султан. — Пусть наши не совсем верные и преданные слуги докажут свою преданность и полезность великой Порте.
Глава XVIII. Проклятие гетмана Жолкевского.
Главной силой польской армии под командование коронного гетмана Жолкевского составляли конные хоругви. Грозные, закованные в латы всадники представляли собой серьезную силу способную разгромить любого врага имевшего над ними численное превосходство.
— Ничего, что русские со шведами превосходят нас почти вдвое, не беда. Мои славные "крылатые люди" разгромят их в пух и прах, — хвастливо говорил пан Станислав, слушая доклады своих офицеров сидя в седле. — На одну ладонь положат, другой раздавят и мокрого места не оставят. Вот так.
Старый полководец демонстративно ударил одной стальной рукавицей об другую, с шумом раздавив при этом небольшой орешек. Сделано это было специально с целью продемонстрировать крепость рук старого льва, а заодно вселить уверенность у своих солдат. Прошедший через много войны, гетман отлично знал, что вот такие простые и неказистые примеры, поднимают настроение куда быстрее и лучше, чем громкие и пламенные речи.
Фокус с орехом, понравился солдатам. На марше они только об этом и говорили, а вечером, собравшись на отдых у костров, многие из них принялись колоть орехи, подражая своему седовласому командиру.
Говоря о двойном превосходстве русского войска на его армией, пан Станислав несколько хитрил и кривил душой. Численность воинов Скопина Шуйского едва-едва дотягивала нужных цифр и основой его войска были пешие полки. Общее количество кавалерии русского воеводы достигало двухсот человек. Тогда как у пана коронного гетмана под командованием находилось целых восемь тысяч всадников, из которых "крылатых гусар" было около семи с половиной тысяч человек.
Кроме своего превосходства над противником в кавалерии, Жолкевский очень надеялся, что благодаря быстрому и стремительному маневру, сумеет застать своего русского визави врасплох. По этой причине, гетман решительно гнал свое конное воинство к стенам Полоцка, не проявляя при этом жалости ни к людям, ни к лошадям. Каждый вечер, он отмечал на карте, сколько прошло его войско за день, и всегда оставался недоволен полученным результатом. Когда же в ответ офицеры говорили ему, что он слишком сильно рискует в своем стремлении захватить врага врасплох, гетман неизменно им отвечал с покровительственной усмешкой.
— Берите пример с меня и моего коня, господа. Я и он, мы вместе с вами скачем от рассвета и до заката и не просим о каком-либо нисхождении к себе. Будь моя воля, я бросил бы к чертовой матери обоз, двинулся бы на Полоцк и взял бы город внезапным приступом. Единственное, что останавливает меня от этого шага — артиллерия. Она крайне необходима на тот случай, если Скопин Шуйский решит встретить меня в чистом поле. Как не храбры и отважны его ратники и наемники, против моих пушек им не устоять.
