Предыдущая глава |
↓ Содержание ↓
↑ Свернуть ↑
| Следующая глава |
— Все можно сделать по-тихому, — возразил Курт. — Дайте мне немного времени, и я раздобуду человека, который выдаст нам всю нужную информацию. Через час-полтора Кельн начнет засыпать, и я смогу доставить его, лишнего внимания не привлекая. Патрули обойти несложно — мы знаем, где они.
— Допускаю, — согласился Ланц со вздохом. — Однако теперь со всем этим надобно идти к старику: дело чрезмерно нешуточное. Без его дозволения мы в настоящий момент шагу ступить не можем, тем паче, что шаги предстоят столь решительные.
— Стало быть, я к нему, — кивнул Курт, поднимаясь, и тронул притихшего эксперта за плечо. — Идем-ка; Керн захочет услышать твои выводы от тебя лично.
— Вообще, майстер обер-инквизитор просил заключение оформить письменно, — нерешительно возразил тот, и Курт мрачно усмехнулся.
— И кого ты этим удивил... Знаешь, отчего наш старик до сих пор не преставился? Оттого, что Господом все еще не составлен письменный запрос касательно необходимости подобных действий... Идем. Чрезвычайность ситуации даже он способен осмыслить.
* * *
Чрезвычайность ситуации осмыслилась всеми без исключения; двое стражей Друденхауса, узнавшие, что на задержание надлежит отправиться поздней ночью, таясь от магистратских патрулей, от косого взгляда в сторону майстера инквизитора не воздержались, хотя, как и следовало ожидать, в ответ лишь кивнули и изъявили готовность к действию. По домам прочих из них уже тихо, не создавая излишней суеты, ходили, поднимая блюстителей инквизиторского порядка с постелей и созывая в Друденхаус. На столь же четкое исполнение приказов без никчемной инициативности со стороны магистратских солдат и хладнокровие бюргермайстера надеяться не приходилось, посему оные до поры пребывали в неведении.
Волей-неволей серьезность происходящего пришлось осознать и тем, на чье участие в деле Курт не рассчитывал, и о ком, следовало признаться, все попросту забыли: у границ еврейского квартала он и сопровождавшие его стражи наткнулись на патруль собственно той части города — хмурого вида двоих мужчин, невооруженных в соответствии с предписанным законом, однако решительных и настороженных. На Знак, вывешенный поверх куртки, оба скосились обреченно, и ему даже показалось, что в их взглядах не промелькнуло ни тени удивления — скорее, так посмотрел бы на разверзнувшиеся небеса один из тех еретиков-паникеров, что пророчат близкий Конец Света каждые десять-двадцать лет. Правды ради следовало заметить, что предчувствия этих двоих оправдались полностью; далее Курт направился в сопровождении теперь уже одного стража, в то время как второй сопровождал задержанных в Друденхаус — поручиться за то, что те не бросятся оповещать своих, стоит лишь оставить их одних, не мог никто. Оставалось порадоваться тому, что конечный пункт находился неподалеку, и камеры не придется набивать лишними свидетелями...
У дома на тихой сонной улочке Курт остановился, сдерживая неуместную, нервозную улыбку — уж не в первый раз он являлся воплощением страха, ставшего притчей во языцех, тем самым стуком в дверь темной ночью, за которым последовало давно не слышимое в этих жилищах "откройте, Святая Инквизиция", и, вероятно, именно это и стало причиной к тому, что отперли сразу же.
Человеку на пороге было не до смеха, это виделось в каждой черте лица, слабо освещенного свечой в его руке, и на не сумевший удержаться обреченный вздох Курт лишь развел руками, решив всяческие объяснения отложить на потом. Оставив стража у входной двери и отстранив хозяина плечом, он решительным шагом двинулся внутрь дома, заглядывая из комнаты в комнату, натыкаясь в каждой из них то на женский, то на детский испуганный вскрик, понимая, как его поведение выглядит со стороны, и стараясь не замечать следящего за ним укоряющего взгляда. Пересчитав обитателей дома и удостоверясь, что второго выхода нет, а окна заставлены и не могут быть открыты неслышно, Курт развернулся к хозяину дома, пытаясь смотреть ему в глаза невозмутимо и говорить сдержанно, тщательно отмеряя жесткость в голосе.
— Не стану говорить "доброго вечера", господин ювелир, — произнес он, слыша суетливые шаги в одной из комнат, — и попрошу вас и вашу семью... всю семью одеться и следовать за мной.
— Всю? — уточнил тот, и где-то за тенью привычного испуга в черных глазах мелькнуло нечто, напоминающее злость; Курт кивнул.
— Да, и поскорее.
— А могу ли я осведомиться у майстера инквизитора, что мы сделали? — едва сдерживая заметно дрожащий голос, поинтересовался хозяин дома, и он поморщился.
— Занятная постановка вопроса... Пока — ничего. Остальное позже; прошу вас снова — поторопитесь. И велите своим женщинам успокоить детей; если по дороге к Друденхаусу они привлекут хоть чье-то внимание неуместным писком, плачем или жалобой, худо будет всем, и вашим единоплеменникам в первую очередь.
Ювелир стоял неподвижно еще мгновение, глядя на ночного гостя со сложной смесью хорошо скрытого раздражения, опаски и покорности; наконец, развернувшись к двери одной из комнат, тихо, едва слышно, буркнул:
— В этом не сомневаюсь...
— Что? — повысил голос Курт, и тот обернулся на ходу, изобразив улыбку, полную добропорядочности, почтения и крайнего послушания:
— Ничего.
Майстер инквизитор нахмурился, более для того, чтобы удержать наползающую на губы усмешку, но темы развивать не стал.
Нельзя сказать, чтоб ощущения и мысли этого человека были ему не понятны и не вызывали сочувствия, однако сейчас Курт в который уж раз возблагодарил судьбу за то, какая репутация сложилась у ведомства, к коему его угораздило принадлежать; не останься в людских душах (а особенно — в душах определенных людей) этого страха, и многое, очень многое стало бы попросту невозможным. Сейчас же он мог себе позволить экономить время, лишь только сказав несколько слов, избегнув пространных пояснений, убеждений и просьб; вместо постоянного опасения, что свидетель скроется или изменит свое мнение под давлением сородичей, друзей или преступника (или же будет попросту устранен), он мог запереть этого свидетеля в камере под надзором — и, что бы там ни думал его подопечный, угрызений совести по этому поводу не испытывая: временные неудобства кого угодно стоили того, чтобы убийца был наказан, а преступление отмщено или предупреждено. После можно будет и принести извинения, и разъяснить детали — при крайней необходимости...
Из-за двери самой дальней комнаты донесся приглушенный детский плач, испуганное "ш-ш!", и он поморщился, лишь только вообразив себе реакцию начальства на все происходящее.
Глава 11
— Младенец полугода от роду, истеричная дура, мальчишка восьми лет, две девки неполных двадцати и старуха, кажется, видевшая еще Моисея лично — наверняка это его прабабка, прости Господи. — Керн бросил на подчиненных тяжелый взгляд, переводя глаза с одного на другого, и холодно поинтересовался: — Я ошибусь, если предположу, что это идея Гессе — подойти к делу столь досконально?
— Вы сами одобрили это, — возразил Курт твердо. — У меня лежит письменное разрешение, подписанное...
— Когда ты получал мое дозволение, ты не счел необходимым сообщить, что для обретения свидетеля решил превратить Друденхаус в богадельню. И я забыл упомянуть еще двоих, коих привели ранее. Чего ты теперь от меня попросишь?
— Постановления на аресты, как намеревался. В нашей части города — мясники...
— И тоже с семьями?
— А если вся семейка — соучастники? — довольно резко отозвался Курт. — Сколько раз такое бывало в истории Конгрегации, вам ли не знать. Также — подмастерья, старшие сторожа боен. В еврейском квартале все сложнее. Первый, кто нам нужен: шойхет; это тот, кто собственно режет животных. Второе... — на мгновение он запнулся, припоминая, — второе — машгиах; эксперт по разделке туш, также имеет доступ к их бойне. Кроме него, есть еще один, менакер — тоже в некотором роде специалист по разделке; вынимает седалищный нерв из бедер. Это как-то связано с Иаковом, раненым ангелом в бедро...
— Я бы историко-культурные экскурсы предпочел оставить, — оборвал его Керн. — Это все? Уверен, что твой свидетель ничего не утаил?
— Клянется, что рассказал обо всех; думаю, побожился б, если б мог. Кроме того, дабы сравнить показания, прочие члены семьи также были опрошены — по раздельности; Густав допросил упомянутую вами ровесницу пророка и сестер ювелира, Дитрих — его жену, Бруно поговорил с мальчишкой...
— С каких это пор имущество Конгрегации получило право на проведение допросов? — нахмурился Керн; он скривился.
— С каких это пор вас начали заботить протокольные тонкости?
— Но-но! — одернул обер-инквизитор, сдвинув брови еще круче, скосясь на то, как Бруно в дальнем углу покривил в усмешке плотно стиснутые губы. — Не борзей... Итак, это все?
— Все... Нет, — спохватился Курт, встряхнув головой, силясь отогнать сон, одолевающий теперь уже неотступно. — Еще их сторожа; этих трое. Вот теперь все.
— "Все", — передразнил его Керн и изможденно вздохнул. — Господи; Гессе, ты хоть соображаешь, что в Друденхаусе попросту камер на всех них не хватит?
Курт неопределенно повел головой, то ли кивнув, то ли попросту размяв усталые мышцы шеи, и предложил, уже не столь твердо, как всего мгновение назад:
— Ювелира с семьей можно отпустить; все, что нам было необходимо, мы выяснили, он более не нужен, да и в секретности утром уже не станет нужды — весь город будет в курсе...
— Охраны на всех тоже не хватит, — тихо заметил Ланц. — Если впрямь брать всех вышеперечисленных, придется их сортировать по группам, несколько в одной камере. И уж точно мы будем вынуждены просить у бюргермайстера солдат для охраны Друденхауса.
— А сами будем надзирать за солдатами, — хмыкнул Бруно из своего угла. — Солдаты-то ведь, ваши инквизиторства, это все те же горожане; кто вам сказал, что они ревностно возьмутся за дело, ограждая сородичей Иуды от справедливого гнева честных христиан? Или вас, заступников богомерзких евреев, оберегать от того же? У них, у большинства, родня в Кельне, мамы-папы, сестры-братья, жены et cetera; все они в том же котле варятся. Довольно скоро решат присоединиться ко всеобщему праведному гневу... Мы, — он кивнул в сторону помрачневшего Курта, — с ним подобное уже видели; и чем это кончилось?
— На откровенный бунт не отважатся, — не особенно убежденно отозвался Райзе. — А там уж наше дело — найти средь всей этой оравы, что мы задержим, виновного поскорее.
— И еще кое-что, — добавил Курт осторожно, видя, как во взгляде начальствующего, и без того почти обреченном, начало проступать тихое отчаяние. — Я осведомился у ювелира — нет ли в их традиции чего-либо, связанного с двенадцатилетним возрастом...
— Я так понимаю, есть, — отметил Керн кисло, — иначе б ты не заговорил об этом. Так?
— Вроде того, Вальтер. Тринадцать. В этом возрасте еврейский мальчик "вступает во взрослую жизнь", как мне было сказано; называется эта штука бар-мицва. Однако ж, как я уже упомянул в беседе с нашим экспертом (и убежден, что вы со мною согласитесь), в нашем случае иудейскими кознями не пахнет.
— Кстати, куда ты девал этого... умельца?
— Спит, — с нескрываемой завистью отозвался Курт. — В его практике это первая серьезная работа, посему из сил выбился совершенно. Я, к слову, велел ему Кельна не покидать — кто знает, быть может, он нам еще на что сгодится.
— "Он велел"... — фыркнул обер-инквизитор недовольно. — Ну, и Бог с ним; объяснись-ка, отчего ты полностью исключаешь участие в происходящем той части города.
— Полностью в нашем деле исключать нельзя ничего и никого, однако... Сами-то вы неужто не видите, как все это... по-нашему? Ответьте правдиво, вам за все время вашей службы попадались подлинные дела с евреями-потрошителями и поедателями христианских младенцев?
— Всяко бывало, — откликнулся Керн коротко. — Эмоции в сторону, Гессе; дай мне факты.
— Факты, — кивнул он, — в том, что наши убитые — одиннадцатилетки. Если это впрямь имеет значимость, если мы правы... Их же точка отсчета — тринадцать лет; если б это было делом рук иудейских малефиков, они резали бы двенадцатилетних. Кроме того, у нас из троих зарезанных двое — девчонки; у них речь идет лишь о мальчиках. Факт принимается?
— Еще.
— Еще — положение, в котором оказался Друденхаус; ни одному из этого избранного народа не выгодно наше падение: в последнее время именно мы их первейшее прибежище.
— Совесть терзает — прошлые грешки искупаете, — чуть слышно пробурчал подопечный, и Керн завел глаза к потолку:
— Господи Всевышний, за что Ты их на мою голову...
— И еще одно: детальности моей биографии никому из них известны быть не могут. И подноготная старых кварталов — тоже; вообразите себе еврея в "Кревинкеле". Да хозяина удар хватит...
— Лично являться не обязательно, — заметил обер-инквизитор; Курт кивнул:
— Разумеется. Но в еврейской версии множество натяжек; и вообще — все наши выводы упираются не в них, а сами знаете, в кого. Предлагаю не терять времени на разговоры, брать перечисленных мной и работать с ними. Допросить и обыскать их жилища.
— Замечу, что надлежит провести и обыски на бойнях, — вздохнул Ланц тяжко, — хотя я не воображаю, что там искать. Пятна крови в нашем деле не улика. Улика в некотором роде — ключ в чьем-то еще владении, кроме старшего сторожа.
— Не уверен, — возразил Курт, с немыслимым усилием подавив зевок. — Пятна крови, ты сказал; так вот, со слов ювелира, иудейская бойня после каждого употребления отмывается дочиста — как я понял, после этого с пола есть можно, в значении едва ль не дословном, посему именно кровавое пятно там и будет выглядеть подозрительно. Но, кстати скажу, если б в месте, где режут скот и разделывают мясо, кто-то сдуру заколол человека (любого, заметьте, вероисповедания), место это стало бы нечистым, а следовательно — к использованию по назначению не годным. Вот вам еще одна причина к тому, чтоб исключить жителя еврейской стороны из подозреваемых. Это первое. Secundo. Potestas clavium[64], так сказать, тем, кто ими владеть не должен, тоже не говорит о принадлежности владельца к нашим таинственным убийцам. Уверен, что копия ключа есть у кого-то из подмастерьев, и не у одного.
— Откуда такая убежденность? — уточнил Керн, и он усмехнулся, кивнув в окно, куда-то вдаль, где простерлись полупустые улицы старых кварталов:
— Как полагаете, держатель "Кревинкеля" мясо закупает на рынках Кельна?.. Да и сами мои бывшие приятели, помнится, не пренебрегали столь простым способом добыть пропитание. Если часть мяса остается на ночь, если правильно обратиться к одному из подмастерьев, что сторожат бойню, за хорошую для обеих сторон цену можно выпросить себе вырезку; кто заметит пропажу маленького кусочка? Существенно дешевле, чем в лавке, а подмастерью и то хорошо. И все довольны... Посему я бы хотел просить у вас разрешения, Вальтер, посетить "Кревинкель" снова. Поинтересуюсь у хозяина, кто сбывает ему мясо, да и Финк, полагаю, назовет мне пару имен.
Предыдущая глава |
↓ Содержание ↓
↑ Свернуть ↑
| Следующая глава |