Евангелие от Егория

А за­од­но Гос­подь на­гра­дил Ав­ра­ма го­раз­до бо­лее звуч­ным име­нем — Ав­ра­ам, а же­ну его Са­ру ста­ли ве­ли­чать Сар­ра. Слы­ши­те, как зву­чит "Авр-ра-а-а-м", "Сар-р-ра" — это не про­сто зву­ки, это рык льви­ный!

Но вер­нем­ся от Ав­раа­ма, от­ца-ос­но­ва­те­ля бла­го­сло­вен­но­го го­ро­да, к са­мо­му Иу­де.

Отец Иу­ды, Мор­де­хай, был ме­ст­ным судь­ей. Он был чес­тен и спра­вед­лив, лю­ди его лю­би­ли. Род его кор­ня­ми ухо­дил к са­мым ис­то­кам Ка­ри­аф-Ар­бы, по­че­му и род его звал­ся Ис­ка­рио­ты. Пра­отец Мор­де­хая, Фар­ра, был пле­мян­ник На­хо­ра, бра­та Ав­раа­мо­ва, зна­чит­ся, был он трою­род­ным бра­том Ло­та. Ко­гда Лот от­де­лил­ся от Ав­раа­ма и по­шел в зем­ли Иор­дан­ские, то Фар­ра ос­тал­ся с Ав­раа­мом. Стал он пра­вой ру­кой Ав­раа­ма, час­то по его по­ру­че­ни­ям хо­дил в со­сед­ние зем­ли. Так за ним и за­кре­пи­лось про­зви­ще "Фар­ра из Ка­риа­фа", ко­то­рое по­том транс­фор­ми­ро­ва­лось в се­мей­ное имя "Ис­ка­ри­от".

Бу­ду­чи пра­во­вер­ным иу­де­ем, Мор­де­хай, тем не ме­нее, имел свое су­ж­де­ние от­но­си­тель­но мно­гих во­про­сов, ка­сав­ших­ся не­пре­ре­кае­мой то­ры. Соб­ст­вен­но, он не ос­па­ри­вал то­ры, он ско­рее вы­ра­жал свое мне­ние от­но­си­тель­но пра­виль­но­сти по­ступ­ков тех или иных дей­ст­вую­щих лиц этой бо­го­дух­но­вен­ной кни­ги, вклю­чая и са­мо­го Гос­по­да. Са­мо по се­бе это не бы­ло гре­хом — то­ра все­гда счи­та­лась объ­ек­том об­су­ж­де­ния и тол­ко­ва­ния: тал­му­ды по­мо­га­ли ве­рую­щим не ме­нее, чем сам пер­во­ис­точ­ник.

Этот скеп­ти­цизм от­ца про­ник и в ду­шу Иу­ды. Он был че­ло­ве­ком весь­ма на­бож­ным, но бо­га вос­при­ни­мал не сле­по, не без­дум­но. Для не­го это был не про­сто Эло­хим-Шад­дай — Бог Все­мо­гу­щий, не­кая внеш­няя суб­стан­ция, а не­что глу­бо­ко про­ни­зы­ваю­ще­го его са­моё, не­что на­прав­ляю­щее его в жиз­ни, не­кий прин­цип до­б­ра, ми­ло­сер­дия и спра­вед­ли­во­сти. Иу­да по­ни­мал, что у ка­ж­до­го че­ло­ве­ка есть свое по­ни­ма­ние Бо­га, по­то­му лю­ди и ве­дут се­бя по-раз­но­му. Но при этом Бог — един! И его пре­сле­до­ва­ла идея: как сде­лать так, что­бы у всех был Бог до­б­рый и ми­ло­серд­ный. Он не по­ни­мал жес­то­ко­сти Бо­га Ав­раа­мо­ва, ко­то­рый по­гнал от­ца на го­ру при­но­сить в жерт­ву соб­ст­вен­но­го сы­на Исаа­ка.

Да, Гос­подь ос­та­но­вил ру­ку по­тен­ци­аль­но­го сы­но­убий­цы, но за­чем, за­чем та­кое ис­пы­та­ние?! Он не по­ни­мал жес­то­ко­сти Бо­га Ио­во­ва, ко­то­рый, "ис­пы­ты­вая" свя­то­го пра­вед­ни­ка, ли­шил его се­мьи и все­го ос­таль­но­го, вклю­чая его здо­ро­вье. Да, Гос­подь вер­нул по­том все, вер­нее, "вы­де­лил" ему но­вую же­ну, но­вых де­тей, но за­чем от­ни­мать жиз­ни у не­вин­ных и му­чить са­мо­го Ио­ва?! А не слиш­ком ли бы­ло жес­то­ко об­ра­щать же­ну Ло­та в со­ля­ной столп лишь за то, что лю­бо­пыт­ная жен­щи­на обер­ну­лась и по­смот­ре­ла на раз­ру­шае­мую Гос­по­дом Го­мор­ру?.. Нет, Бог Иу­ды ни­ко­гда бы так не сде­лал!

Иу­да жил в свя­щен­ном го­ро­де, где сам воз­дух был про­пи­тан бы­ля­ми и ми­фа­ми ев­рей­ско­го на­ро­да. Дом его от­ца Мор­де­хая сто­ял в юж­ной час­ти Ка­ри­аф-Ар­бы, ря­дом со свя­щен­ной пе­ще­рой Маа­рат Мах­пе­ла, где по пре­да­ни­ям по­ко­ит­ся прах пра­от­цев. Пе­ще­ра эта бы­ла, ох, ка­кая не­про­стая: го­во­рят, са­мо­му Ав­раа­му од­на­ж­ды бы­ло ви­де­ние, что в этой пе­ще­ре по­хо­ро­не­ны сам Адам и его же­на Ева, ко­то­рую пра­во­вер­ные ев­реи на­зы­ва­ли Ха­ва. Да и же­ну свою Сар­ру Ав­ра­ам по­хо­ро­нил в той же пе­ще­ре, за­ве­щав и се­бя по­хо­ро­нить там же.

По­том сам Царь Да­вид, бу­ду­чи по­ма­зан на цар­ст­во, пер­вой сво­ей сто­ли­цей сде­лал Хев­рон. Лишь че­рез семь лет, за­вое­вав Ие­ру­са­лим, он пе­ре­нес свой столь­ный град ту­да.

Ря­дом с пе­ще­рой Мах­пе­лой про­ле­га­ет ули­ца Ца­ря Да­ви­да, глав­ная ули­ца го­ро­да. На за­па­де, где эта ули­ца об­ры­ва­ет­ся, на­хо­дит­ся го­род­ское клад­би­ще, рас­по­ло­жен­ное у под­но­жья кур­га­на Тель Ру­мей­да...

Сколь­ко раз Иу­да с маль­чиш­ка­ми бе­гал на это клад­би­ще ла­ко­мить­ся ма­ли­ной да еже­ви­кой, за­рос­ли ко­то­рой ок­ру­жа­ли клад­би­ще, как жи­вой за­бор! Осо­бен­но ува­жа­ли сре­ди маль­чи­шек тех, ко­то­рые хо­ди­ли в ма­лин­ник уже в су­мер­ках. Хоть ни­кто и не ве­рил в за­гроб­ную жизнь, но по­че­му-то в сгу­щав­шей­ся тем­но­те, маль­чиш­кам ме­ре­щи­лись встав­шие из мо­гил по­кой­ни­ки, ко­люч­ки, це­п­ляв­шие­ся за оде­ж­ду, ка­за­лись ког­тя­ми страш­ных чу­до­вищ... Иу­да ни­ко­гда не был храб­ре­цом. Да он и не при­зна­вал храб­рость, как ес­те­ст­вен­ное ка­че­ст­во че­ло­ве­ка. Он счи­тал, что храб­рость — это пре­одо­ле­ние стра­ха, пре­одо­ле­ние тру­со­сти. В этом и был смысл ноч­ных хо­ж­де­ний на клад­би­ще — вос­пи­та­ние сме­ло­сти, вер­нее, по­бе­да над соб­ст­вен­ной тру­со­стью.

Под­вер­гал се­бя Иу­да и дру­гим ис­пы­та­ни­ям. Ус­лы­шав от от­ца рас­сказ о том, как по­пав­ший в плен рим­ля­нин Гай Му­ций Сце­во­ла, что­бы до­ка­зать вра­гам, что они от не­го ни­че­го не добь­ют­ся, сжег на ко­ст­ре свою ле­вую ру­ку, Иу­да и сам на­чал по­доб­ные ис­пы­та­ния во­ли. Ко­неч­но, до со­жже­ния ру­ки де­ло не дош­ло, но од­на­ж­ды обес­по­ко­ен­ная мать дол­го сма­зы­ва­ла сы­ну страш­ные вол­ды­ри на ле­вой ру­ке, ко­то­рые поя­ви­лись, не­зна­мо как.

Ко­гда Иу­да воз­му­жал на­столь­ко, что стал по­мо­гать от­цу, оку­нув­шись в мир су­дей­ских дел, он уви­дел, как тво­рит­ся зло, на­сколь­ко тя­же­ло вер­шить спра­вед­ли­вость, как день­ги по­ку­па­ют лже­сви­де­тель­ст­ва... Отец на­де­ял­ся, что сын ста­нет его пре­ем­ни­ком, но судь­ба рас­по­ря­ди­лась по-сво­ему. Од­на­ж­ды в Хев­рон­ской си­на­го­ге Иу­да уви­дел не­обы­чай­но му­же­ст­вен­но­го, но в то же вре­мя тон­ко­го и кра­си­во­го про­по­вед­ни­ка, ко­то­рый го­во­рил как раз то, что на­пол­ня­ло ду­шу са­мо­го Иу­ды. Он так же про­по­ве­до­вал Бо­га до­б­ра и ми­ло­сер­дия, он так же при­зы­вал к все­про­ще­нию. Он учил, что зло нель­зя по­бе­дить злом. Он учил, что толь­ко лю­бовь к ближ­не­му спа­сет че­ло­ве­че­ст­во.

Эта встре­ча с Ии­су­сом пе­ре­вер­ну­ла все в жиз­ни Иу­ды.

ПО­ЯВ­ЛЕ­НИЕ ИУ­ДЫ

Од­на­ж­ды, про­хо­дя че­рез го­род Ха­фа­ра­им, Ии­сус за­шел со свои­ми уче­ни­ка­ми в си­на­го­гу, где на­чал про­по­ве­до­вать свое уче­ние. Соб­ст­вен­но, уче­ния еще как та­ко­во­го не бы­ло. Бы­ли еще не­дос­та­точ­но строй­но сфор­му­ли­ро­ван­ные об­щие идеи о до­б­ре, о люб­ви к ближ­не­му, о ми­ло­сер­дии. Но и это уже так от­ли­ча­лось от то­го, че­му учи­ли в те вре­ме­на рав­ви­ны!

Ии­сус в це­лом при­зна­вал за­ко­ны Мои­сее­вы, но при этом со­вер­шен­но от­вер­гал ру­ди­мен­тар­ный при­зыв "око за око, зуб за зуб".

— Зло мо­жет по­ро­дить толь­ко зло, — го­во­рил Ии­сус. — Тот, кто сде­лал зло по не­ве­де­нию — за­слу­жи­ва­ет снис­хо­ж­де­ния и про­ще­ния. От­мщаю­щий же тво­рит зло соз­на­тель­но, а по­се­му это грех. Доб­ро же по­ро­ж­да­ет доб­ро. Тво­ри­те доб­ро, де­лай­те лю­дей сча­ст­ли­вы­ми, а тем вы сде­лае­те сча­ст­ли­вы­ми и се­бя!

Сре­ди тол­пы слу­шав­ших Ии­су­са в си­на­го­ге ока­зал­ся мо­ло­дой че­ло­век: тем­но­во­ло­сый, нос с гор­бин­кой, как у степ­но­го ор­ла, ум­ные, прон­зи­тель­ные, по-ев­рей­ски гру­ст­ные гла­за. Он слу­шал ре­чи Ии­су­са осо­бен­но вни­ма­тель­но, по­дав­шись впе­ред, слов­но бо­ясь про­пус­тить и еди­ное сло­во.

— Но, рав­ви, — спро­сил мо­ло­дой че­ло­век, вы­брав удоб­ную ми­ну­ту, ко­гда Ии­сус сде­лал пау­зу, что­бы омо­чить пе­ре­со­хшие гу­бы во­дой, — что есть доб­ро? Ведь за­час­тую доб­ро для од­но­го обо­ра­чи­ва­ет­ся злом для дру­го­го. Ведь доб­ро и зло — две по­ло­ви­ны од­но­го це­ло­го. Ведь не мо­жет быть ком­па­са, у ко­то­ро­го оба кон­ца стрел­ки ука­зы­ва­ют на се­вер! Без зла мы не бу­дем знать, что та­кое доб­ро!

По­нра­вил­ся Ии­су­су этот юно­ша. Он очень ува­жал тех, у ко­го есть свое мне­ние. Имен­но та­кие лю­ди, ко­гда они уве­ру­ют в идею, ста­но­вят­ся са­мы­ми пре­дан­ны­ми по­сле­до­ва­те­ля­ми этой идеи. Имен­но они по­зво­ля­ют этой идее со­хра­нять свою пер­во­здан­ную чис­то­ту и раз­ви­вать ее в долж­ном на­прав­ле­нии.

— Ты прав, друг, аб­со­лют­но­го до­б­ра нет. И труд­но про­вес­ти гра­ни­цу ме­ж­ду доб­ром и злом, по­то­му как гра­ни­ца эта у ка­ж­до­го своя. Но тем не ме­нее, ты сам по­ни­ма­ешь, что есть доб­ро, да­же ес­ли ты и не мо­жешь сфор­му­ли­ро­вать это­го сло­ва­ми.

— Еще, учи­тель, — про­дол­жал юно­ша, — ты го­во­рил нам о не­про­тив­ле­нии злу. Раз­ве это пра­виль­но? Раз­ве мож­но от­дать без борь­бы от­чий дом, по­зво­лить вра­гу над­ру­гать­ся над свои­ми близ­ки­ми? Я со­гла­сен с тво­им те­зи­сом "не убий" в об­щем, но ес­ли ты убил вра­га, за­щи­щая сво­их де­тей, раз­ве это грех?

— И здесь ты прав, не­зна­ко­мец. В ми­ре во­об­ще нет аб­со­лют­ных ис­тин, ко­то­рые вер­ны все­гда и при лю­бых об­стоя­тель­ст­вах... Но раз­ве не яс­но, что я го­во­рю? Раз­ли­чи для се­бя доб­ро и зло, лю­бовь и не­на­висть, ми­ло­сер­дие и жес­то­кость, а по­няв, что хо­ро­шо те­бе, тво­ри и для дру­гих то же: де­лай доб­ро, лю­би ближ­не­го, будь ми­ло­сер­ден...

— Еще, учи­тель, ты го­во­рил о спра­вед­ли­во­сти... Что есть спра­вед­ли­вость? Раз­ве спра­вед­ли­во, что­бы все ра­бо­та­ли на­рав­не? Ведь есть боль­ные, есть ка­ле­ки, есть ста­рые — они не мо­гут ра­бо­тать как здо­ро­вые. И ес­ли здо­ро­вый не­сет боль­ший груз, чем хро­мый, то это спра­вед­ли­во. А ес­ли все бу­дут по­лу­чать оди­на­ко­во, раз­ве это пра­виль­но? Од­но­му на­пи­тать те­ло нуж­но мно­го, а для вто­ро­го и ма­лое уже ка­жет­ся боль­шим.