Часть 3. Испытание

— Во имя Божие, во имя святого архангела Михаила и святого Георгия сим делаю тебя рыцарем, сир Мелиас. Будь храбр и честен. И... прими сей меч во имя Отца и Сына и Духа святого, употребляй его на защиту святой Церкви и на поражение врагов веры христианской, и, насколько это возможно для слабости человеческой, не поражай им несправедливо.

— Я клянусь стать достойным высокого рыцарского ордена, сир.

— Хорошо, Мелиас... А теперь встань. Наверное, нам надобно позаботиться о мертвом рыцаре.

— Да, сир. Если вы можете... Если вам... не... трудно...

— Как далеко?..

— До монастыря, он здесь неподалеку, — заторопился новоиспеченный рыцарь, отдирая прожорливого гнедого от нового объедаемого им куста, дабы взвалить на седло тело господина. — Мы с утра как раз оттуда выехали, значит, к вечеру доберемся...

— А что за монастырь? Чей?

— Н-ну, не знаю, монастырь и монастырь... Монахов, белых таких. Да он здесь один, вот и называется просто — монастырь...

— Скажи мне, Мелиас, — водрузив мертвого, оказавшегося неимоверно тяжелым, поперек седла, Кретьен вытер лоб ладонью и понял, что слегка измазался в крови убитого. В крови, уже подсохшей на ветру, запачкалась и одна длинная белая прядка. А ветер все-таки холодный, осенний, хотя на солнышке немудрено подумать, что лето наступило... — Скажи мне, пожалуйста, это уже Мэйн? Я слегка заплутал. Какой здесь город поблизости? Из Жьена я выехал дня три назад и ехал вниз по Луаре, но теперь, едва оторвавшись от реки, не встречаю ни единого города...

Мелиас вылупился на него во все глаза, так что едва не уронил своего мертвого господина на Кретьена. Вообще молодец мальчишка — лихо управлялся с мертвецом, ворочал его без малейшего отвращенья или страха. И доспех помогал снять очень ловко — они рассудили, что в дороге Кретьену лучше будет надеть его на себя, мало ли, вдруг еще придется сражаться.

— Луаре?.. Здесь нет такой реки... Эта река называется Северн.

— Как?..

— Да что вы, мессир Галахад... Будто не знаете.

— Как ты меня назвал? — теперь пришел черед Кретьена упускать несчастного покойника, и конь, спокойная в общем-то зверюга, наконец утомился от таких издевательств и решил пойти по своим делам. Наверно, объедать еще один куст. Пришлось довольно-таки грубо ему объяснить, что он не прав.

— Мессир... Галахад...

— Это не мое имя. Меня зовут Кретьен.

— Как скажете... мессир.

(Дать ему по голове?.. Зарубить его, оттаскать за волосы?.. Что он, издевается надо мною?.. Или оставить все как есть...)

И Кретьен, устраивая мертвого рыцаря поперек седла, обвязывая его вокруг пояса, чтобы не упал, махнул рукой, косясь на высокое еще солнце:

— Поехали скорее. А то до ночи не управимся.

(Монахи — это хорошо. Они все объяснят. Они объяснят, куда же я заехал и что это за Северн такой.)

— Мессир... А ваш щит?.. Возьмите его...

— Он не мой...

— Все равно, возьмите. Другого-то у вас нет.

— Ну... давай, — и, укрепляя перевязь на груди, Кретьен почувствовал щит за плечами так на своем месте, будто он там и был всегда.

(Да вы — грабитель, монсеньор. Разжились чужим вооружением — и довольны?.. Да будет тебе известно, дорогой мой, что щит ты оставишь в монастыре. И чужую кольчугу. И — по правде говоря, давно пора — своего несчастного коня. С которым не хватило духу расстаться в Жьене. Хотя насчет коня... Там посмотрим.)

— Благородный сир...

— Да, Мелиас?

— У вас кровь на лице.

— Сейчас вытру.

4.

— Мессир Гала...

— Меня зовут Кретьен.

— Да, благородный сир.

Какое-то время ехали молча. Кретьен держал в поводу коня с мертвым рыцарем, Мелиас следовал впереди, иногда оглядываясь и одаряя старшего друга очередным сияющим взглядом. (Только твоей любви мне и не хватало, мальчик. Хоть бы ты куда-нибудь делся, что ли. Хоть бы скорей этот несчастный монастырь. Хоть бы...)

— Так что ты хотел сказать?..

— Сказать?.. А, сказать... Я, это... лучше поеду вперед.

— Зачем еще?

— Здесь может быть опасно.

— Тем более, зачем?.. Кроме того, ничуть не более опасно, чем где угодно.

— Так я поеду вперед?..

— Нет, конечно. Едем сменой, и так — до самого монастыря. Там, кстати, и перекусим, а то я проголодался.

Солнце клонилось к закату, окрашивая дорогу красноватым золотом. Для октября совсем тепло, однако тени уже неприятные, длинные, и ветер холодноват, когда налетает порывами... Солнце заходило впереди, и под ноги Кретьенову коню ложилась колеблющаяся тень Мелиаса. Белый арабик казался розовым от света. Хорошо, что есть вода во фляге — Кретьен вытащил пробку, отхлебнул. Горло и правда здорово пересохло. Предложил попить Мелиасу — тот отказался, у него была своя фляжка с чем-то (с вином? По крайней мере, по подбородку стекла красная струйка, когда конь мальчишки спотыкнулся. Интересно, а почему он мне отпить не предложил? Это у них называется — вежество? Только посмотрел, как на статую святого — с почтительным любопытством...)

Какие-то интересные деревья по сторонам дороги, среди обычных буков и грабов. Вон то, с красноватой корой, например — у него не то листья такие, не то — широкие мягкие иглы... А вон у того кустарника — листья с коготочками. Куст только что царапнул Кретьена по сапогу, пару листьев сорвало острой шпорой.

— Позвольте, благородный сир...

— Что еще?..

(А ведь заговорили едва ли не в первый раз за всю дорогу — Кретьен разговаривать не хотел из своих личных соображений: заговорить — все равно что привязать к себе. Как-то сблизиться. А сближаться нельзя ни в коем случае, именно потому, что это так легко. А Мелиас, сын — хм — датского короля, — видно, не решался заговаривать первым после того, как получил все же, что хотел.)

— Я все-таки поеду...ну... вперед.

— Не поедешь.

— Извините, сир, — в голосе мальчика зазвенела хотя детская, но уже стальная обида. — Вы сами посвятили меня в рыцари. Теперь мы равные, и вы не должны мне приказывать.

— Хм... Гм... Но я старше. И я согласился тебя сопровождать не за тем, чтобы...

— Тем более, сир, вы только что меня посвятили, и по обычаю должны исполнить любое мое желание.

— Что-то не слыхал я о таком обычае.

— Все о нем слыхали.

А говорит маленький ушлый нахал так, будто это и правда бесспорная истина! Не может быть, чтобы он врал.

— И что же, ты теперь желаешь поехать вперед?

— Нет, сир Га...кретьен, мое желание я пока оставлю при себе. А вперед поеду просто так.

Господи, избавь Ты меня от него, взмолился седой рыцарь, возводя очи горИ. Или пусть я хотя бы за него не волнуюсь. Какое мне дело до этого парня, который совершенно обычно говорит по-французски, однако же утверждает, что он — сын невесть какого островного короля... Он не похож на Этьена. А если бы и был похож — тем более, не следовать же словам демона из того ужасного сна, не искать же себе нового... Я устал, Господи. Я хочу уйти. Я не хочу служить кормилицей при невесть чьем дурном ребенке, который в детской гордыне своей считает, что дело рыцаря — всюду совать свой нос в поисках дурацких приключений!

— Делайте, как знаете, сир Мелиас. Но я на вашем месте не обгонял бы старшего, потому что так будет безопаснее.

Светловолосый дурак только головой тряхнул. И сжал ногами бока своего ухоженного красавца-коника. Даже шпор нет пока у мальчишки — пусть ему отец-король шпоры надевает, я тут ни при чем, не свои же ему отдавать...

Мелиас ускакал, оставив Кретьена с мертвым рыцарем на коне и с белым чужим щитом за плечами. Невольно оказавшись погребальным эскортом для человека, даже имени которого не знаешь (надо спросить мальчика... Как-то не сложилось...), галопом не поскачешь. А жаль. Будем надеяться, здесь нет никаких развилок и я не собьюсь с пути. Что ему делать ночью в совершенно незнакомой Бретани без провожатых, только со знатным покойником на лошади в поводу?.. А ведь я этого человека помчался спасать — и не спас. Одно утешение — может, тот злодей с белыми флажками и оруженосца бы решил прикончить, да не успел... Интересно, зачем он напал на хорошо вооруженного рыцаря — чтобы потом удрать от Кретьена, у которого даже копья-то не было?

...Этьен мой, Этьенет. Опять ты. Я буду думать о тебе, можно?.. О том, как ты хохотал над всякой ерундой, дразнился дурацким Пышным-Задом, задирал нос... Почему я не с тобой, где бы ты сейчас ни был, почему я даже не похоронил тебя — зачем я еду сейчас по дороге непонятно куда, везу незнакомого покойника, мучаюсь голодом — голодом тела и сердца?.. Зачем я позволил тебе уехать одному?..

(Мы будем свободны, Кретьен... Мы уже свободны.)

...свободны. Плавный ход мыслей прервал громкий крик. Шум, треск. Там, впереди. Что-то случилось, стычка.

(Ты же знал, знал, что нельзя его отпускать! И позволять кому-нибудь приближаться к себе не до конца. Скорей, болван! Скорей, скорей, чтоб тебе сдохнуть!..)

Второй раз за день (прости, верный конь) он вонзил шпоры в бока Мореля. Отшвырнув поводья "погребального" коня, на ходу перекинул вперед щит. Но было уже поздно.

...Мелиас валялся поперек дороги; в кольчуге слева, где-то меж ребрами — здоровенная кровавая дыра. Арабский белый конь, весь в крови — наверное, Мелиасовой — еще бил ногами по воздуху, но, похоже, был уже мертв. Наверное, сломал спину при падении — тонкие косточки у этих коньков...

Кретьен спешился, задыхаясь, будто мчался он, а не Морель; бросился на колени рядом с новопосвященным рыцарем. Недолго ты, Мелиас, пожил в новом высоком звании, чума на меня...

Но тот, как ни странно, еще оставался жив. Открыл карие помутневшие глаза, и даже губы шевельнулись. Кретьен чуть не расплакался от облегчения. — Живой?.. Я же говорил — не езди ты, дурень, этой дорогой...

Брови Мелиаса чуть дернулись — русые брови, чуть темней волос. Наверное, удивился парень, что я сейчас еще читаю нравоучения!

— Живой... Но... сир мой Гала... хад, я... кажется, помираю.

— А где... — (вот она, праведная ярость, какая бывает! Когда больше всего на свете хочется убить негодяя, и даже не мешает ни мысль о том, что тот — тоже человек, ни страх, что не хватит сил.) — Где та... скотина, которая...

— У... скакал. Это был... наверное... тот же самый. А может... другой. Но с копьем.

(Встать, погнаться следом, убить. Нет. Нет и нет. Не до того. Господи, помоги мне, пусть он не умрет, этот новопосвященный. Пусть я с ним что-нибудь сделаю такое, чтобы он не умер. Что же они все умирают вокруг меня, будто я — проклятый, лучше бы мне самому, наверное...)

Мелиасу явно было тяжело говорить. Он дышал со свистом, пятерня в изящной перчаточке нашарила и теперь мусолила края раны. Из кровавой дырки и рваных колец торчал короткий кусок обломанного копейного древка.

— Не трожь руками рану, кому говорю!.. Может, не смертельная...

— Нет, смер... тельная, — Мелиас помотал головой, пачкая короткие волосы в пыли, и сделал некую гримасу — наверное, долженствующую изобразить улыбку. — Cир, мое же... лание, оно... теперь... сделайте. Не бросайте меня здесь. Не бросайте.

— Конечно, не брошу, о чем речь... Бога ради, потерпи до монастыря, рана твоя пустяковая...

Тот усмехнулся еще раз, весь скривившись от боли — нет, рань его хоть куда, а наглость из мальчишки и копьем не выбьешь... Закатный свет уже совсем потускнел — в октябре темнеет быстро, — и кровь Мелиаса, запятнавшая камни дороги, казалась черной.

— Сир, по...жалуйста... Отвезите меня в монастырь... я там... покаюсь.

— Монастырь где? Здесь прямо?

— Правая развилка, потом — левая, потом — через мостик, а не в объезд... Сир... Скорей, я же... уми... раю...

Опять полез пятерней в свою рану, дурак несчастный. Щегольские перчаточки — от таких бы и Филипп Эльзасский не отказался — уже все в кровавой коросте. Почему раненому все время кажется, что стоит только ухватиться за больное место рукой — и станет легче?.. Кретьен вот наоборот к своим ранам испытывал всегда смутную брезгливость, не хотелось их ни трогать, ни даже видеть... Однако мальчик молодец, не плачет, не кричит, держится. А больно, наверное, ужасно. Этьен, где ты, Этьен, лекарь, утиши ему боль...

— Вовсе ты не умрешь, — Кретьен рывком поднял его на руки, Мелиас от резкого сотрясения заорал. Собрав все силы, чтобы как можно меньше его тревожить, Кретьен попытался сесть в седло без помощи рук — но преуспел только с третьей попытки. Во время первых двух юноша стонал, надрывая ему сердце, и наконец потерял сознание — что же, так оно, наверное, и лучше. Вокруг обломка копья сочилась темная влага, и нужно было успеть. Где-то вдали заржал, пребывая в недоумении, конь с мертвым рыцарем на спине — но сейчас не до него. Нужно успеть довезти живого, а с мертвым разберемся потом. Если и впрямь до монастыря недалеко, то за покойником можно вернуться, поймать коня... А сейчас — вперед. Рыси Мелиас точно не переживет, но, может быть, галоп... Только постараться не свернуть себе самому шею.

...Выглядит, как мертвый, тревожно подумал Кретьен, пока голова юноши билась, закинутая на сторону, о его плечо. Руки уже занемели от двойного напряжения — ноши и управления конем, но это пустяки, это неважно, главное — успеть. Несколько раз ему казалось, что Мелиас умер, и он останавливал коня, проверял. Нет, просто без сознания, и то, наверное, к добру — зато не очень страдает. Дыхание есть, хоть и совсем легкое, и один раз раненый простонал. Кретьен сумел-таки не растревожить рану, но кровь все же сочилась, не переставая, и один рукав кольчуги везущего совсем потемнел от алой влаги — влаги жил того, кого он только сегодня посвятил в рыцари. Кретьен внезапно нервно рассмеялся — он представил, что сейчас из зарослей появится тот подлец, который Мелиаса ранил, и придется драться с ним... Самое время.

— Рыцарь, защищайся!

...И верно, как напророчил. Их оказалось еще и двое — один на неразличимо-темном в сумерках коне растопырился перед мостом, а на светлом копье другого поблескивал длинный блик, выдавая, где среди зелени расположился негодяй.

— Мессиры, — вместо страха опаленный быстрым гневом и неимоверной усталостью, Кретьен натянул поводья. — Я везу раненого. (Уж не вами ли, мессиры, не вами ли он ранен? Тот, первый, был на белом коне — и у того, что в кустах, скакун млечно светится в синеватой мгле... Уже успел разжиться новым копьем, как я погляжу. Хочешь и его сломать, любезный? Или хочешь, я отхвачу тебе голову? Наверое, я даже смогу это сделать.)

— Защищайся, если ты не трус.

— Рыцарь, — в голове у Кретьена, под покровом бледно светящихся белых волос, что-то, кажется, начало закипать. Стараясь не очень потревожить раненого, он положил руку на рукоять — совершенно бесполезный жест против копейщика. — Я прошу позволить мне довезти раненого до монастыря. Он неподалеку. Я могу поклясться вам двоим — и вы, сир, вылезайте из кустов, будьте так добры! — что после этого вернусь на то же место и буду биться с вами обоими, если вам так уж хочется драки. По очереди или сразу с двумя — как вам угодно.