Вычисление Бога

Мы с Сюзан сидели на веранде. Апрельский вечер выдался на редкость тёплым. Этим вечером Сюзан собиралась отвести Рики на тренировку по плаванию; иногда это делал я, время от времени мы шли в бассейн все вместе, но на сегодня у меня были другие планы. Сейчас Рики переодевался в своей комнате.

— Холлус говорил тебе, что он пытается найти Бога? — спросила Сюзан, не отрывая взгляда от своей чашки кофе.

Я кивнул.

— И ты ничего мне об этом не сказал?

— Ну, я... — промямлил я. — Нет. Нет, не сказал.

— Я бы так хотела поговорить с ним об этом.

— Прости, — сказал я.

— Значит, форхильнорцы религиозны, — сказала она, формулируя вывод — как она его представляла.

Здесь я был вынужден запротестовать; я был просто обязан:

— Холлус и его коллеги верят, что Вселенная создана разумом. Но они не делают из Бога культ.

— Они не молятся? — удивилась Сюзан.

— Нет. То есть, вриды проводят половину дня в медитации, пытаясь наладить с Богом телепатическую связь, но...

— Как по мне, так это кажется молитвой.

— Они говорят, что ничего не хотят от Бога.

Сюзан немного помолчала; мы редко говорили о религии, и на то была веская причина.

— Молитва — это не просьбы о чём-то. Когда молишься — это совсем не поход в супермаркет "Санта-Клаус".

Я пожал плечами, справедливо полагая себя недостаточно компетентным в этом вопросе.

— Форхильнорцы — они верят в души? В жизнь после смерти?

Вопрос меня удивил; я никогда об этом не задумывался.

— Честно говоря, я не знаю.

— Так, может, тебе стоит спросить Холлуса?

Я кивнул; может, и правда стоит.

— Ты знаешь, я верю в души, — просто добавила Сюзан.

— Знаю.

Однако она не стала углубляться. Сюзан больше не просила меня идти с ней в церковь; она спросила один раз, несколько месяцев назад, и этого было вполне достаточно. Но она не давила на меня. Если посещение церкви Святого Георга помогало ей смириться с происходящим — тем лучше. Но каждому из нас предстояло справиться с этим по-своему.

Рики раздвинул стеклянную дверь и вышел на веранду.

— Эй, парень, — сказал я. — Иди сюда, поцелуй папу.

Он подошёл ко мне и поцеловал в щёку, а затем потрепал мне лицо маленькой ладошкой:

— Мне так больше нравится, — сказал он.

Думаю, он пытался меня подбодрить; ему никогда не нравилась наждачка щетины, которая нарастала у меня к пяти вечера. Я улыбнулся в ответ.

Сюзан поднялась на ноги и тоже наклонилась, чтобы меня поцеловать.

А затем жена с сыном пошли в город.

* * *

Когда Рики и Сью ушли в аквацентр имени Дугласа Сноу, за четыре квартала от дома, я остался в одиночестве. Я вошёл в дом и установил в кабинете видеокамеру на треногу. Видеокамера была мимолётным капризом, рождественским подарком друг другу, который мы сделали несколько лет назад.

Я включил камеру, прошёл за письменный стол и сел в кресло.

— Привет, Рики, — сказал я и улыбнулся, извиняясь: — Я собираюсь попросить твою маму не показывать тебе эту плёнку в течение следующих десяти лет, так что, думаю, сейчас тебе шестнадцать. Уверен, ты теперь больше не "Рики". Может быть, ты теперь "Рик" или "Ричард", если решил, что это тебе больше подходит. Поэтому... поэтому я буду просто звать тебя "сын".

Мгновение помедлив, я заговорил вновь:

— Уверен, ты видел множество моих фотографий; твоя мама щёлкала фотоаппаратом направо и налево. Может быть, ты и сам сохранил обо мне какие-то воспоминания — надеюсь, что это так. Я помню кое-что с того времени, когда мне было шесть или семь лет... может быть, в общей сложности час или два.

Я снова помолчал. Если Рики действительно запомнит меня, я надеялся, что ему запомнится то, каким я был до рака — когда у меня ещё были волосы, когда я не превратился в ходячий скелет. На самом деле эту запись мне следовало сделать сразу же, как только диагноз был поставлен — и уж во всяком случае, до химиотерапии.

— Так что теперь у тебя передо мной преимущество, — сказал я. — Ты знаешь, как я выгляжу, но я задаюсь вопросом, как выглядишь ты — в какого мужчину ты превратился.

Я улыбнулся, чтобы продолжить:

— Когда тебе было шесть, ты был несколько маловат для своих лет, но за десять лет может поменяться очень многое. Когда я был в твоём возрасте — шестнадцать, сколько тебе сейчас — я отрастил неопрятную бороду. В школе был ещё один парень с бородой, но только один; мне кажется, это был акт юношеского бунтарства. В любом случае, — продолжил я, немного сдвинувшись в кресле, — уверен: ты превратился в доброго юношу. Твоя мать просто не могла позволить, чтобы было иначе. Мне жаль, что меня не было рядом. Я бы так хотел научить тебя завязывать галстук, бриться, передавать пас или выпивать бокал вина. Понятия не имею, чем ты теперь интересуешься. Спорт? Театральные постановки? В любом случае, ты знаешь — я был бы счастлив видеть твои достижения.

Я немного помолчал и заговорил вновь:

— Думаю, сейчас ты пытаешься понять, чем хочешь заниматься в жизни. Уверен: что бы ты не выбрал, тебя в любом случае ждут счастье и успех. У тебя должно быть достаточно денег, чтобы учиться в университете столько, сколько пожелаешь — если хочешь, конечно, — вплоть до получения степени доктора. Разумеется, делай всё, что сделает тебя счастливым, но позволь заметить — от научной деятельности я получил огромное наслаждение. В твоём случае это может быть иначе, но если ты действительно считаешь это одним из вариантов, я всецело его рекомендую. Я объездил весь свет, у меня приличная зарплата и достаточно свободное расписание. Говорю тебе это лишь на тот случай, если тебя волнует, был ли отец доволен своим выбором работы. Да, был — очень и очень доволен. И это — самое важное. Если бы я мог дать тебе всего один совет по поводу выбора карьеры, он вот какой: не волнуйся, сколько денег ты будешь зарабатывать. Выбери что-нибудь такое, что ты делаешь с удовольствием; мы живём лишь однажды!

Я ещё помолчал.

— Впрочем, на самом деле у меня нет для тебя особых советов, — произнёс я и улыбнулся. — Чёрт, когда я был в твоём возрасте, последнее, что я хотел — выслушивать советы от моего отца. — На этом месте я пожал плечами. — И всё же, я скажу тебе вот что: пожалуйста, не кури. Поверь мне, сын — ничто не стоит риска пройти через то, через что прохожу я. Я не курил — уверен, мама рассказала тебе об этом, — но большинство людей получают рак лёгких именно по этой причине. Пожалуйста, прошу тебя: не стоит с этим шутить.

Бросив взгляд на часы, я отметил, что у меня ещё полно времени — по крайней мере, на плёнке.

— Очень может быть, что тебе хочется услышать о моих отношениях с Холлусом, форхильнорцем, — сказал я и пожал плечами. — Если честно, меня они тоже интересуют. Полагаю, если ты и помнишь что-то из детства, так это тот вечер, когда инопланетянин пришёл к нам в гости. Ты ведь в курсе, что это был настоящий Холлус? Не проекция, а живой инопланетянин? Ну, так вот — это правда. Ты, я и твоя мама были первыми из людей, которые действительно встретились с форхильнорцем во плоти. Помимо этой записи я также оставлю тебе копию журнала обо всех встречах с Холлусом, который я веду. Может, в один прекрасный день ты напишешь об этом книгу, а если не ты — так кто-нибудь другой. Конечно, в материале будут зиять пробелы, которые нужно заполнить: уверен, происходит ещё многое такое, о чём я не знаю. Но мои записи должны послужить неплохим стартом.

— В любом случае, насчёт моих взаимоотношений с Холлусом, я знаю только одно: он мне нравится, и я думаю, что нравлюсь ему. Говорят, жизнь без проверки не стоит того, чтобы её прожить; моя болезнь, рак, заставила меня проверить, что означает быть человеком, — сказал я и пожал плечами, понимая, что слова, которые сейчас скажу, люди редко произносят вслух. — И, думаю, это означает вот что: быть человеком означает быть хрупким. Нас легко ранить, и не только физически. Нас легко задеть и эмоционально. Поэтому, мой сын, когда идёшь по жизни, постарайся не ранить других. — Тут я помолчал и снова пожал плечами: — Вот и всё; вот тебе мой совет.

Конечно, этого было недостаточно, я это знал; никакими банальностями не восполнить утраченное десятилетие. Рики уже стал тем мужчиной, которым ему суждено стать... без моей помощи.

— И последнее, что я хочу тебе сказать, — закончил я. — Ричард Блэйн Джерико — никогда, слышишь, никогда и ни на секунду не сомневайся вот в чём: когда-то у тебя был отец, и он тебя любил. Помни об этом!

Я встал, выключил камеру и постоял в тиши кабинета, в моём святилище.

— 22

Озарение снизошло во сне. Без сомнения, идея возникла из-за записи, которую я оставил для Рики: идея о возможности для какой-то версии меня жить после смерти тела. Я был настолько взбудоражен, что встал с постели и направился вниз, чтобы попытаться вызвать Холлуса. Снова и снова постукивал я по двенадцатиграннику голографического проектора в надежде на визит форхильнорца. Но ничего не вышло; мне пришлось ждать появления Холлуса до следующего утра, когда он по собственной инициативе появился в моём кабинете.

— Холлус, — сказал я, как только изображение инопланетянина стабилизировалось, — думаю, я знаю, что закопано на мёртвых планетах, под ландшафтными метками.

Инопланетянин уставился на меня.

— Это не ядерные отходы, — сказал я. — Как ты сказал, там нет знаков радиационной опасности, к тому же на промежутках в миллионы лет на этот счёт нечего волноваться. Нет, они похоронили там нечто такое, что хотели сохранить навечно, а вовсе не то, от чего хотели избавиться. Именно поэтому кассиопейцы пошли так далеко, что остановили тектонические сдвиги на своей планете, взорвав свою же луну: они хотели быть уверенными в том, что их подземное хранилище никогда не уйдёт вглубь.

— Возможно, — согласился Холлус. — Но что именно они хотели сохранить столь тщательно, в то же время постаравшись отпугнуть всех от попыток это откопать?

— Самих себя, — сказал я.

— Хочешь сказать, это что-то вроде бомбоубежища? Сейсмическое прослушивание показало, что в хранилище на первой планете Мю Кассиопеи А места хватило бы лишь для очень ограниченного числа индивидов.

— Нет, нет, — сказал я. — Мне кажется, они все находятся там. Миллионы, миллиарды; какой бы ни была их популяция. Думаю, они подвергли свои мозги сканированию и загрузили себя в компьютерный мир — и "железо", генерирующее этот мир, машины, к которым они хотели закрыть доступ, — и теперь эти механизмы хранятся в глубине, под суровыми ландшафтами.

— Отсканировали... — произнёс Холлус левой речевой щелью.

— Сканер... — невнятно донеслось из правой.

— Но мы нашли только три планеты с искусственным ландшафтом, спроектированным на то, чтобы отпугнуть любопытных, — пояснил он, немного помолчав. — Другие планеты, которые мы посетили — третья планета Эты Кассиопеи А, вторая планета Сигмы Дракона и третья планета Грумбриджа 1618 — они просто покинуты.

— На этих трёх компьютеры могли запустить в космос. Или эти расы могли решить, что лучший способ избежать чужого внимания — вообще ничего не делать. Даже знаки предупреждения привлекают внимание; может, они решили спрятать свои машины без указания места.

— Но зачем целым расам идти на такое? — спросил Холлус. — Зачем отказываться от физического существования?

Для меня ответ был легче лёгкого:

— Сколько тебе лет? — спросил я.

— В земных годах? Сорок семь.

Это меня удивило. По какой-то причине я считал, что Холлус старше меня.

— И сколько ты проживёшь?

— Может быть, ещё восемьдесят, если сумею избежать несчастных случаев.

— Значит, типичная продолжительность жизни форхильнорцев — сто тридцать лет?

— Для женщин. Мужчины живут лет на десять больше.

— Значит, э-э-э... о господи!.. Значит, ты женщина?

— Да.

Я был поражён.

— Я понятия не имел. Твой голос — он довольно низкий.

— Таковы все голоса форхильнорцев, будь то мужские или женские.

— Думаю, я продолжу называть тебя "он", если ты не против.

— Меня это давно не обижает, — сказал Холлус. — Можешь продолжать в том же духе.

— Как бы то ни было, ты проживёшь в общей сложности сто тридцать лет, — продолжил я. — Что касается меня, сейчас мне пятьдесят четыре; если бы не аденокарцинома, я бы прожил ещё двадцать с чем-то лет, если не тридцать или все сорок.

Холлус пошевелил стебельками глаз.

— И на этом — всё! Но даже не будь у меня рака, почти все эти годы моё здоровье постоянно бы ухудшалось, — сказал я и, помедлив, спросил: — Форхильнорцы стареют элегантно?

— Поэт с нашей планеты однажды сказал: "Всё это — тускнеющие луны". Метафора, означающая почти то же, что и ваше выражение "чем дальше, тем хуже", с момента рождения. Тела форхильнорцев, как и умственные способности, со временем только ухудшаются.

— Ну, а если бы ты могла получить виртуальное существование? Если бы могла жить внутри компьютера? Если бы ты могла с пика своей юности оставаться вечно молодой, без какого бы то ни было ухудшения?

— Бессмертие всегда было мечтой моего народа, — признал Холлус.

— Как и моего. Фактически, многие проповедники обещают вечную жизнь, хотя и в другом смысле, — как приманку, награду за хорошее поведение. Впрочем, заметно улучшив продолжительность жизни системой здравоохранения, мы и близко не подошли к бессмертию.

— И мы не подошли, — сказала Холлус, — как и вриды. Но и они, и мы, мы все лелеем мечты на вечную жизнь.

— Несколько лет назад мы полагали, что совершили прорыв. Мы нашли способ приклеивать концевые участки на молекулы ДНК.

Хромосомы имеют на концах защитные участки, нечто вроде пластиковых наконечников для шнурков; при каждом делении хромосомы эти наконечники — их называют теломерами — укорачиваются. После достаточно большого числа делений наконечники полностью исчезают, и хромосома утрачивает способность к делению.

— Мы тоже сделали это открытие, почти сто лет назад, — сказала Холлус. — В лаборатории замещение теломеров может заставить отдельные клетки делиться без ограничения, но в целом организме это не проходит. Когда организм достигает критической массы клеток, деление либо останавливается после заданного числа — как если бы теломеры истончились, — либо деление становится неконтролируемым, и образуются опухоли.

Стебельки глаз Холлус немного согнулись.

— Как ты помнишь, я потеряла свою мать из-за рака востиррарл, органа, по функциям аналогичного вашему костному мозгу.

— Лейкемия, — мягко произнёс я. — Мы называем рак костного мозга лейкемией.

Холлус какое-то время молчала.

Да, я по-настоящему мог понять это искушение.

Чтобы тебя загрузили.

Чтобы тебя отделили от физического тела.

Чтобы ты жил без опухолей, без боли.

Если бы мне даровали такую возможность, пошёл бы я на это?

Без раздумий.

— Определённо, отказаться от физической сущности — огромное искушение, — сказал я. — Жить вечно молодым, совершенно здоровым.