Детство

— Так... копеек десять в день может, если повезёт, — Пожал он плечами, — обычно меньше. Ну и за питание да ночлег вычитают, не без тово .

— А ночлег?

— Да на тюках! — Мальчишка, до сих пор безымянный для меня, посмотрел, как на дурачка.

— Ну да, ну да! — Улыбаюся и киваю.

Тока-тока поели, и на тебе — за работу! Ни полежать чуток по русскому обычаю, ничево. Только и успели, што поесть наспех, да взрослые махрой надымили.

Круговерть продолжалася до самого вечера, а потом ишшо да снова. Глаза уж слипалися, да ноги ходить отказывалися, а туда же — работай да работай!

Послышался крик, я заворочался, да куда! Сразу подзатыльник. Потом только узнал, одного из мальцов, што севодня со мной прибыли, ремнём под вал трансмиссия затянуло. Отмучался...

Перекрестился, а самого ажно потряхивает от ненависти — мастер етот даже машину не остановил! Так, вытащили тело изломанное, и всё. Ремень как был в кровище, так и продолжил вращаться. Мальчишки только, из старожилов которые, протёрли его на ходу чутка, и всё на етом.

— Давай, тащи со двора тюк! — Ткнул меня дядька со шпульками.

— Везучий, — С нотками зависти сказал мальчишка, который безымянный, — новенький, а уже пять копеек за день прилетело!

— Я такой! — Улыбаюсь, — Везучий!

— Тьфу! — Сплюнул тот, — Дурачок!

Во дворе задумчиво курил сторож с берданкой, поглядывая на небо.

— Кто таков? Новенький?

— Агась!

— За чем послали? Кто?

— За тюком! — Рапортую радостно, приставив пятки вместе, вроде как в солдатика играюся, — Дяденька, што со шпульками!

— Какими-такими шпульками?

Описываю его, как могу, и сторож усмехается, выпуская клубы вонючего махорошного дыма.

— Со шпульками дяденька, надо же!

— Тюки здесь бери, — Ткнул он в кучу у стены. Пока примеривался, решился задать вопрос:

— Мальчишек здеся много, они потом все в рабочие переходят?

Пожатие плечами и клуб дыма в ночное небо, сторож не обращает уже на меня внимания. А потом еле слышно и вроде как и не совсем вслух:

— В рабочие? Так... — Затяжка, — истаивают. Снег вешний.

У меня ажно волосья дыбом, но смолчал, только тюк подхватил, да и постарался отойти.

Всё! Прогудел гудок и станки остановилися. Чистить их, значица, пора. Тогда только ремень тот от крови отчистили. Час возилися с уборкой на фабрике, никак не меньше. Очень уж пыльно здеся, а механизьмы тово, пыли не любят.

После етого сели есть, а лица такие истощённые, што хуже и не бывает. Молча ели, настолько все устали.

Спать ложилися — кто на тюки, кто на тряпьё. Ничево так, мягко! Не моляся легли — так только, лбы перекрестили, да пошептали всяко-разное про себя. Я ко двору поближе лёг, вроде как к воздуху свежему. Оно хоть и зябче стало, когда машины выключили, но ничево.

Лёг, и щиплю себя по всякому, штоб не заснуть. Чуйствую, глаза закрываются... губу как укусил! Сразу проснулся!

Глянул вокруг сторожко — спят все, только сторож по двору бродит. Соскользнул с тюков змеёй, и ну к выходу! Медленно, штоб не нашуметь и не попасться никому. К шкворню железному, што для ремонта, и цап ево!

Смелее почуйствовал себя. Ну, думаю, живым не дамся! Лучше сразу на Небо, чем помучаться, да и истаять от чахотки.

По тенёчку так... Сторож, он под лампой ходит, што у ворот. Поглядывает не за работниками больше, а штоб не залезли всякие, да добро не вытащили. Мимо нево не пройдёшь!

Выждал я, пока он снова закурить решил, кресалом чиркая, и ну бежать! В несколько прыжков добежал, и шарах! По голове! В сторонку его, от света чуть подальше, штоб не сразу увидали.

Тяжеленный какой! И мёртвый. Насмотрелся уже в больничке-то. А всё равно! Не греха боюся, а полиции, я теперь отчаянный! Не тварь дрожащая, а право имею! Потому как пособник рабовладельцев и не человек даже, а хуже собаки бешеной.

Потом ящики да тюки составил один на другой, да и на стену! Спрыгнул, постоял чутка — нет ли собак, нет ли погони? И ходу!

Двадцать восьмая глава

Не знаю, каким уж чудом добрался до Хитровки по ночной Москве. В темноте, под светом звёзд и луны, то и дело заволакивающимися облаками, шёл я, ведомый неким инстиктом, как говорили студенты. Сколько раз спотыкался и падал, не сощитать! Коленки и ладошки сбил все так, што прям ой. Кровят и саднят.

Не раз и не два приходилось обходить купецкие улочки, с бродящими по ним сторожами, а иногда и тикать незнамо куда, только бы подале. Один раз спустили собаку здоровущую, которой я проломил череп так и не выброшенным железным шкворнем. Чудом отбился, не иначе! Псина куда как больше меня весила, а я такой — раз! И в сторону, а потом по башке. Чисто етот, тореадор.

Раз ишшо думал, што придётся отбиваться от стаи бродячих собак, но ничево, обошлося. Порычали друг на дружку, гавкнули на меня, да и пропустили через свои земли.

Думал иногда, што может остановиться? Забиться куда в сарайчик, да и переждать тёмнышко. Фабрика ета клятущая все соки высосала, да и мозгосотрясение, оно тово, здоровья не прибавило. Хоть и отошёл мал-мала, да ослаб здорово — после болести-то, да на харчах казённых, скупых чуть не до голода. Дошёл чисто на силе воли, потому как понимание имею.

Одёжка-то на мне тово, приютская. Не так штобы вовсе в глаза бросается, но человеку понимающему достаточно.

Пришёл, когда уже светать начало. Шкворень протёр зачем-то, да и оставил на площади. Приберут! Бесхозная железяка, оно тово, быстро станет стакашком вонючево пойла для ково-нибудь из портяношников. А там ищи улику у старьёвщика! Щаз!

Добрался, и будто гора с плеч! Ввинтился в воняющие нужником проходы меж домами хитровскими, да в вечно сырое подземье, к знакомым огольцам. Поскрёбся в доски, што вход в нору прикрывают, постучался.

— Ково там чорт принёс! — Раздался злой и сонный голос Леща. Вместо ответа стучу как положено — дескать, дело есть. Ну Лещь и вышел, да как увидал моё лицо, освещённое светом из высокого пролома слева, так глаза и запучил.

Я сразу раз! И рот ему зажал, сам глаза круглю. Лещь закивал понятливо, и я руку-то отнял.

— Всё потом, — Говорю негромко, — Лето бродяжничал, да и встрял вот недавно. Теперя дела нужно порешать, а одёжка — сам вишь какая.

— Сменять?

— Агась! Только ты тово — запрячь её пока куда подальше, а то искать могут.

— Надолго?

— Ну, недельки хоть на две, потом напяливай.

— Вот прям срочно?

— Срочнее не бывает. И ето... персидская ромашка есть?

— Откуда?! — Изумился тот, почёсываяся и переступая с ноги на ногу на грязном земляном полу, устланному от воды обломками кирпича.

— Ладно, найду. Одёжку такую, штоб не совсем драная — мне в приличный район нужно, где господа живут.

— Ишь ты! — В глаза Леща искреннее удивление и уважение. Бог весть, што он там подумал, но одёжку быстро нашёл. Переоделся я тут же из одной вшивоты в другую.

— Да! Водички попить дай!

Отполовинив здоровую крынку с отбитым куском на горловине, киваю благодарно, да и ухожу. Спать хотца так, што вот ей-ей, упаду сейчас! А как ноги болят после беготни по ночной Москве, словами-то не передать.

Некогда спать-то! Бежал пока, так ясно стало — покуда жив околоточный етот, мне не жить. Вот вообще! Интерес у его ко мне козырный. Тут и деньги немалые, и Вольдемар етот чёртов, да и сторож на фабрике.

Околоточный хоть и сволочь, как все полицейские господа, да не дурак. Связать воедино убийство сторожа с бегунком приютским, оно и не сложно. А тут уж дураку распоследнему ясно станет, што дурковал я с потерей памяти. Деньги, значица, помню где. И вообще.

Да и тово... я б на месте околоточного просто на всякий случай придавил бы таково бегунка. Шибко умный потому што.

Быстро надо всё решать, оченно быстро! Сам? Нет, не потяну. Не подберуся к нему, да и тово... Одно дело в горячке шарахнуть по голове железякой, когда тебя всево трясёт ажно, и другое — ножичек в бок пихнуть холоднокровственно.

Нужен убивец самонастоящий, а такие знакомцы у меня есть, через дяденек разбойников. Сами они не тово... то есть тово, но не так, штоб специально. В горячке, значица, ну или когда драка со стрельбой и поножовщиной. Ишшо маруху неверную могут пырнуть, а так ни-ни!

А так штоб — пыр, и всё, да к чилавеку незнакомому, на ково обид не таят, не умеют. Но знают ково-никово. Ну и тоже. Знакомили шутком да намёки намёкивали, а теперя и вот, пригодиться.

Думал пока думки, ноги сами привели к ишшо одному знакомцу. Сонно моргая заплывшими от вечного пьянства глазами, странствующий монах никогда не существующих монастырей без ненужных разговоров одарил меня порошком персидской ромашки. Он же по купцам всё больше, хотя скорее — по купчихам. Бывает, што и тово, удостаивается тела белова. Так што одет хоть и в лохмотья, да чистые. И вошек нету почти.

Обсыпался я порошком прям вот щедро — весь-весь! Даже в бошку втёр, стриженную в приюте. Да и бежать. Одёжка на мне такая, ничево себе. Таку и мальчики при лавках носят, да курьеры всякие. Не так штоб совсем хорошая, а именно што в плепорцию.

От Хитровки до Охотного ряда недалече, ну а оттуда и к знакомицам моим. Они в доходном доме квартиру сымают, аккурат на втором етаже. Так-то рано ишшо, для господ-то, но они ж учителки гимназические, должны уже встать.

— Куда! — Шуганул меня было дворник, встав с метлою наперевес в широких воротах, приоткрытых на одну створку.

— В госпоже Никитиной Юлии Алексеевне, учителке гимназической!

А сам во фрунт, потому как вижу, што дворник из солдат отставных. Хмыкнул старый, понравилося ему моя солдатская почти шта выправка, и спокойней уже:

— По какому ето делу?

— По гимназическому! Ну то есть не я сам из гимназии, знамо дело! — Быстро поправляюся, пока в глазах старого солдата не появилися льдинки, — Я так-то при лавке мальчиком, а один из учеников ейных, што по соседству, он с нашим Калистратом Фёдорычем знакомы. Ну то исть не сам он знаком, а родители ево. Вот велел бечь к учителке и на словах, значица, передать.

— Што передать?

— На словах! — Суплюся я, — Раз велено только ей, то и передам только ей! Да вы не сомневайтесь, дяденька! Юлия Алексеевна знает меня!

— Знает она ево, — Дворник поскрёб окладистую бороду, отставив метлу в сторону, — Ладно! Учительница гимназическая, ето да, ето может... под приглядом, смотри!

Вместе со мной он поднялся по лестнице чёрнова хода на второй етаж и постучался. Дверь открыла учителка Никитина, уже одетая и причепуренная.

— Егор? — Удивилася она, — Доброе утро, Кузьма.

— Доброва вам утречка, Юлия Алексеевна, — Засмущался чему-то дворник, — Вот, привёл. Говорит, што гонец и вас знает.

— Всё в порядке, Кузьма, благодарю за службу!

Вытянувшись с улыбкой, дворник тяжело затопал вниз по лестнице.

— Степанида! — Позвала Юлия Алксеевна подруга, и из комнат выплыла вторая учителка, — Смотри, кто к нам пришёл!

— Доброго утра, Егор, — Солнечно улыбнулась та, — проходи!

— И вам тоже, утречка. Не! Я тово! Хоть и обсыпался ромашкою персидской, но не стоит. Неловко будет, если в гимназии на вас выползет такое вот кусучее.

— Резонно, — Ответила Юлия Алексеевна с еле заметной улыбкой.

— Агась... я тово, за деньгами пришёл!

Переглядываются...

— Мы тут подумали, ну куда тебе такие деньги на Хитровке, — Начала Степанида Фёдровна, — Народ там ушлый, мигом если не из рук вырвут, так уговорят спустить на угощение всей Хитровки или вовсе на какие-то непотребства.

Меня ажно качнуло. Неужели... нет?!

— Дурного-то о нас не думай! — Присела рядом Юлия Алексеевна. Ето што я... чуть в омморок не упал, раз на полу сижу?

— Выделять тебе будем каждый месяц по пятнадцать рублей, — Подхватила Степанида Фёдоровна, — это более чем достаточно одному молодому человеку, не имеющему семьи.

— ... одежда...

— ... питание, даже книги!

— ... выучиться...

Слышу их даже не через слово, а куда как реже. Ето што... всё?! Такие вот, с благими намерениями, жизнь у меня отымают!

— ... хватит на несколько лет. Хорошая возможность выучиться без надрыва достойному ремеслу...

Объяснять? Нет, бесполезно. Они хорошие, добрые, но настоящей жизни не понимают.

И слёзы из глаз! Текут, не останавливаяся. Зряшно всё, зря...

Очнулся от воды в морду лица. Глаза открыл, Юлия Алксеевна надо мной, встревоженная.

— Егорка, да что ж ты... Твои это деньги, твои! И пойдут только на тебя! На еду, ночлег, одежду, образование!

А мне всё равно, пустота внутри. Не убьёт околоточный, так через сторожа убитого выйти могут, а ето каторга, безо всяких. Бежать? По осени, незнамо куда? Смерть почти верная, только не сразу.

Учителки переговариваются, гундосо так начали почему-то — в нос. С парижским прононсом.

— Видимо, для мальчика эти деньги важны, — И слово какое-то непонятное.

— Лучшим выходом будет... — Отошли в сторонку. Приходят потом, и деньги суют, только перещитали сперва при мне. Копеечка к копеечке!

Ну я и рванул оттуда. Штоб ишшо раз с господами так вот!? Да ни в жисть! Деньги вернули, но етаким макаром, што вот ей-ей — чутка ишшо, там бы остался. Сердце бы остановилося, разорвавшись.

* * *

— Больше мы его не увидим, — С нотками непонятно откуда взявшейся грусти сказала Юлия Алексеевна. Подруга вместо ответа нежно поцеловала её в лоб, и пошла в гостиную — пора было собираться в гимназию.

* * *

Назад осторожно шёл, а ну как остановят, с деньгами-то? Мне што полицейский, што мальчишки, которые могут и обтрясти карманы по праву победителя, всё едино. Дошёл, и сразу по делам, не откладывая.

Поздоровкался по дороге с торговками знакомыми, да прочей братией и сестрией, и не ответствуя на вопросы — наверх, на второй етаж Ярошенковскова дома.

— Палываныч, — Сымаю картуз и раскланиваюсь, — моё почтение!

— Жив? — Удивился квартиросъёмщик, — А говорили... Что надо-то?

Говорю как условлено, и лицо у него сразу строжеет. Пальцем меня так поманил, и в свой закуток. Он, значица, квартиросъёмщик щитается, потому свой угол за занавесками, а не на нарах, как прочие. Не бедствует!

— Да и нет не говорю, а вы и не спрошайте, — Сходу выпаливаю шёпотом, — Есть дело мокрое, скользкое да грязное, но и денежное, золотое.

Палываныч только глаза прикрыл и чую, вот щас скажет, што знать ничево не знает, ведать ничево не ведает! И придётся тогда не чилавека надежного, а шантрапу какую случайную искать.

— Мы ребята-ёжики — ты сочинил? — И смотрит, как змеюка. Показалося, што и зрачки у него тово, вертикальные, не человечьи. Да ну! Точно показалося!

— Мне в голову пришло, — Ответствую дипломатично — не говорить же о снах? А самого ажно колотит. Да? Нет?!

Снова глаза прикрыл, думает.

— Кто? — Глаза открывает.

— Околоточный, — Говорю што знаю — имя с отчеством, фамилие, где служит и прочее.

— Хм...

— Срочно! — Бумажки денежные так одна за одной перед ним, и так до четырёхсот рубликов. Денжищи! Но полицейский. И срочность, опять же. Мне ж не мстить ему нужно, хотя и ето... не без тово! Но срочность важнее.