Словами огня и леса. Часть 1

Оказавшись снаружи, сразу сел, скорчившись, обхватив колени, закрыл глаза. Понимал, что выглядит жалко, и не хотел этого сейчас, но ничего с собой поделать не мог. Ветер налетал, и казалось, вот-вот подхватит и сбросит, хотя до края было не меньше десятка шагов.

Горячие руки обхватили мальчишку за плечи. Кайе не пытался поднимать, тормошить, тащить к краю, просто сел сзади и сбоку, его дыхание чуть щекотало шею за ухом; чувство, что сзади не пустота понемногу прогоняло дрожь.

— Я не просто так тебя привел, — сказал он наконец. — Встань, посмотри! Она тебе позволит увидеть, ты понравишься ей.

— Мне не нужно всё это, — еле выговорил Огонек, сжимаясь плотнее.

— Если потом ты захочешь уйти, то свободно уйдешь. На окраины, в срединные города, к морю. А пока...

— Как хочешь. Тебе решать, — ответил почти бездумно.

— Да прекрати ты, — сказал Кайе устало. — Сперва эти внизу, теперь ты ещё!

Вдруг, уткнувшись лбом в спину Огонька заговорил быстро и тихо:

— Тебе все равно, да... но хоть попробуй остаться. Тебе ведь было хорошо здесь. И мне... я ведь и раньше, с другими пытался...

— Зачем я тебе? — спросил Огонек; до него наконец дошло сказанное, и что убивать прямо сейчас не намерены. — Вообще — зачем? У тебя вся Астала, это я уже понял.

— Значит, нужен, — не видя лица, слышал знакомые упрямые нотки в голосе.

— Почему? Я же... ничто.

— Да без разницы, полукровка ты или кто! Я не хочу снова быть один.

Огонек дернулся, пытаясь высвободиться.

— Но ты не один. Тебе не о чем беспокоиться.

— Разве? Киаль занята собой, Къятта... не будем о нем. А остальные, кроме старшей родни — боятся. Слуги, воины, просто верные нам семьи. Даже к детям своим не подпускали, когда я был мал. Ты не боишься.

— И те, другие, мертвы? Но ты можешь управлять пламенем. Я сам видел. И даже зверем... Если бы ты не хотел их убить...

— Я научился многому, толку-то. Вся Астала про меня знает. Думаешь, людям хочется рисковать? Бездна с ним, со зверем. А если остановится сердце того, кому ты смотришь в лицо?

Огонек прикусил губу. Невольно коснулся еще теплых камней. Почудилось — запульсировали под пальцами. Глубоко вдохнул, повел плечами, безмолвно прося Кайе разжать руки.

Встал.

Когда поднялись на Башню, закат еще полыхал, но теперь солнце чуть не бегом спускалось за горы. Со склонов долины, в которой лежала Астала, начинал течь туман, но пока хорошо было видно.

Высоко. Так высоко, что трудно в это поверить — с одной стороны леса и за ними едва различимые в дымке темные гребни, дальний горный хребет; с другой — тоже леса, совсем черные, уходящие за горизонт, и поблескивает река. И по всей долине — россыпь огней, редких и маленьких по краям, в середине крупных и жарких. Тошнота подкатила внезапно, голова закружилась. Огонек судорожно вцепился в руку юноши рядом. Оказывается, высота — это страшно. Очень страшно. Она заманивает, затягивает, чтобы ты упал... и мокрым пятном застыл на камнях.

Пришел в себя, когда его отвели от края. В центре площадки ужас отпустил; правда, мальчишка старался не думать о том, сколь высоко они сейчас находятся. И сколько человек отсюда падали. Он бы умер в воздухе, не успев разбиться, сердце бы разорвалось.

— Ты боишься высоты? — спросил Кайе удивленно.

— Не высоты, — хрипло откликнулся Огонек. — Ее. Башню. Она будто дрожит. Вот-вот скинет.

— Она просто дышит, глупый, — сказал Кайе. — Живая ведь. ."Всегда она оберегала нас... Пела, когда опасность, если беда близко. И просто так иногда поет, особенно на закате. И плачет, если погибли многие". Правда, этого я не слышал.

— И о тех, кто погиб прямо здесь? — спросил Огонек, невольно напрягая слух.

— Не знаю. Но я слышал ее обычное пение. Низко так... словно ветер гудит и бронза. Знаешь... я ее понимаю. Те, внизу, просто глупы. Они считают, что служат ей, а сами вряд ли когда поднимались сюда просто так. Я приходил бы чаще, много чаще, если бы домашние не волновались. Здесь все иначе. Как будто весь мир с тобой говорит...

— А ты хорошо рассказываешь, — вздохнул Огонек. — Похоже, любишь ее. Таким я тебя не видел.

— Каким же видел? — ровные белые зубы сверкнули на темном лице.

— Ты... разный. Оборотень и есть. Бывает, лицо у тебя, а бывает — звериная морда...

Огонек напрягся, ожидая резкого слова или удара, но Кайе расхохотался.

— А с другой стороны — хвост...

Только сейчас напряжение немного отпустило, и мальчишка обернулся, осмотреться хоть самую малость. Заметил, что проем, из которого вышли, находится в стене наклонного каменного выступа. Два больших барабана стражами застыли по бокам — да, голос таких громадин услышит весь город! Крупные барельефы украшали стену, но сейчас было тяжело разобрать, что на них. Как и узор на полу: какие-то круги, линии и знаки, отдаленно напомнившие Круг Неба.

— Тут днем по тени смотрят за солнцем, а ночью высчитывают движение звезд, — пояснил Кайе.

— Зажги факел, — попросил Огонек, увидев два в держателях около входа. Спутник мотнул головой:

— Незачем. При свете хуже поймешь, каково здесь.

Еще не до конца смерклось, однако небо было черное почти, и на западе ярко-оранжевая полоса над горами становилась все уже. Небо, казалось, совсем рядом. Мальчишка вскинул голову, рассматривая звезды. Созвездия его заметили; чуть приблизились, вглядываясь в свой черед. С одного сорвалась блестящая капля, полетела в Огонька. Башня накренилась. Голова вновь закружилась, и он охнул невольно.

— Она хочет этого, — пробормотал Огонек, вздрагивая. — Она... — опомнился, оглянулся — белки глаз спутника поблескивали в свете звезд, а камни под ногами казались очень ненадежной опорой.

— Так, по привычке. Она не голодная, — улыбнулся Кайе. Огонек судорожно сглотнул:

— Звезды так близко. Словно падаешь в небо...

Потом снова рискнул оглядеться по сторонам. Теперь сожалел, что солнце садилось стремительно, ничего не увидеть толком. Темные пятна — сады и рощицы, светлые — площади с огнями по всем сторонам, еще храмы видно, тоже подсвеченные... а в остальном и неясно, где бедные улицы, где богатые, а уж как дома стоят и подавно. Еще недавно метался там, внизу, словно муха в прижатой к земле перевернутой плошке.

Стемнело почти, на башне стало неуютно — ветер пронизывал до костей, норовил все-таки скинуть с высоты. Горячая рука обхватила Огонька за плечи.

— Не свалишься.

— С тобой рядом тяжело, когда ты неспокоен, — сказал Огонек, пытаясь отстраниться, но чтобы не слишком заметно. — Даже если ты радуешься. Я раньше думал, мне чудится, или что я просто ослабел после прииска. Но ведь не со всеми с золотым знаком так?

— Не со всеми. Но Астала основана теми, в ком кровь горячая. Многие наши предки погибли из-за этого. Те, эсса — серые, скучные... сушеные листья. Даже ненависть их скучна. А мы — пламя. Темное пламя. То, что вырывается из глубин и поглощает тебя самого. Темное, потому что не видно его. Ты понимаешь? У нас разрешено многое... пища Огня. Не только Сильнейшие — на праздники собирается много народа, даже в самом слабом жителе трущоб есть искра. Многие из нас и умирают с восторгом — это ведь тоже... захватывает.

— А еще больших никто не спрашивает.

Кайе какое-то время молчал.

— Все еще считаешь меня чудовищем?

— Не я так тебя назвал. Ты сам.

— Снова скажешь "мне жаль"? — словно слизняка выплюнул.

— У вас всё есть, за что вас жалеть?

Перед глазами мальчишки начали танцевать искры, и тело стало покалывать. Слишком близко стоял Кайе Тайау, Дитя Огня. Слишком был взволнован. Что лучше — оказаться без поддержки на Башне или упасть без сознания?

— Отпусти, — шепнул подросток одними губами.

— Как скажешь, — тот разжал пальцы, отстранился.

— Странно, что ты рожден человеком, — прошептал Огонек, тронул пальцами чуть поблескивающую татуировку — так он коснулся бы красивой ручной змеи... ядовитой.

Юноша встал напротив Огонька, вгляделся в глаза.

— Я хотел бы кое-что сделать... попробовать, — впервые голос Кайе Тайау звучал неуверенно — Для тебя. Для нас обоих.

— Я не...

— Дослушай! Потому и привел сюда, — Кайе сжал его пальцы до боли. — В тебе есть Сила, как сказали жрецы Дома Солнца. Где-то совсем глубоко и мало, но есть. У полукровок случается, очень редко, и никому не надо. Ты бы мог... И Башня подтвердила это. Что, если я попробую?

— Что?

— Провести тебя через Пламя...

— Ты сам говорил — невозможно.

— Если возьмется кто-то другой. Моей Силы должно хватить.

В первый миг Огонек обрадовался, осознав. Во второй — испугался так, что хоть с башни прыгай. Если этому что-то пришло в голову, переубедить почти невозможно! Но ведь так смерть вернее чем с Башни, только не столь легкая.

Огоньку представилась рыжая вспышка, слетающая со смуглой руки. Его начала бить дрожь, и подросток отошел к выходу на площадку, чтобы себя не выдать. Как там говорил Кайе? Умирает тот, кому ты смотришь в глаза?

Тот шагнул за ним, резко притянул его к себе. Заговорил, не трудясь быть понятым — о ведущих, ведомых, о сути раскрытия Силы. Порыв, пламя, ветер — увлеченность новой идеей. Новой игрой...

Огонек в очередной раз поразился — как может тело человека быть столь горячим? А через пару мгновений попросту позабыл, что не один — и кто с ним. Слышал еще чей-то голос. Вырастал на глазах, становясь ростом с Башню... и звезды в ладонь сыпались.

"У меня будет все... я больше никогда не окажусь маленьким и беззащитным... я смогу все, что захочу, и никто не назовет меня грязным отродьем, презрительно не скривится! Пусть только посмеет! Если он мне это даст..." — и сам устыдился подобных мыслей. — словно грохнулся с небес на землю.

Верно, и впрямь Башня его приняла!

— Ты... — Кайе хотел спросить что-то . Огонек с неприязнью глянул на того, кто рядом. Высвободился, отошел на пару шагов. Вот сейчас он действительно был далек от равнодушия!

— Что скажешь?

— Ты раньше делал что-то подобное? С кем-то из ваших, южан?

— Нет, — и глухо добавил: — Откажешься?

— Дай мне подумать.

Спустились, так же в темноте по ступенькам, только теперь и закатных отблесков не было на лестнице. Стражи молча подняли решетку, и опустили за ними. Огонек вскарабкался на грис... после долгой прогулки и подъема на Башню влез как придется, не думая, каково бедному скакуну. Покосился на небо. Летучие мыши носились, неслышно пища. А Кайе, наверное, слышит, подумалось Огоньку.

Юноша молчал, к счастью для Огонька. Тот словно натянутая тетива себя чувствовал — не удержался бы, в ответ на смех или иное что ответил бы колкостью. Ехали медленно. Повсюду вспыхивали разноцветные светляки и горели маленькие золотые фонарики.

Огонек озирался невольно — нечасто видел ночную Асталу. Вдыхал не только аромат ночных цветов, еще и гарью почему-то пахло.

...Благодарность и неприязнь — одновременно. Слишком много дано одному. Слишком много... он убивает и дарит. Щедрый дар лесному найденышу, дар, который ничего не стоит самому Кайе. Он не умеет еще открывать Силу в других, скорее всего это верная смерть. А умрет полукровка — невелика потеря. Но при удаче...

Огонек зло стиснул зубы.

Сам давеча такого наговорил, и видеть не желает, и знать. А всего-то надо было цену предложить. Высокую цену, да. Какому еще полукровке такое везение?

Только ведь не от чистого сердца. Пусть даже сам искренне уверен в обратном. Просто не может получить того, что хочет, иначе. Да и разве это не очередная забава? А что будет с Огоньком, даже если получится? Особенно если получится. Хорошо мечтать о том, как вырастешь большим и сильным и ух как всем покажешь! Мечтала так букашка покрасоваться перед быком... Но ведь можно не только хвастаться. Можно делать — лечить, например.

...Останется, и будет подчиняться тому, кого недавно не хотел больше видеть. Снова станет игрушкой — а как иначе назвать?

Сам ли Кайе придумал такой способ, больше на месть похожий, или подсказал кто? Или просто совпало?

Так и метался внутренне, пока не доехали. Но, уже спускаясь с седла, вдали от одуряющего голоса Башни, принял решение.

— Эй, — Кайе тихо окликнул его. — Слушай... На тебе лица нет.

— Ночь же, что можно видеть.

— Я вижу.

Добавил:

— Я должен подождать, пока брата не будет. Ему знать не следует. Ты сможешь еще отказаться, если захочешь. Тогда уйдешь, как собирался — я обещал. Я там, наверху это сказал, ей не лгут.

Огонек подошел к нему, какое-то время смотрел пристально. Так сильно устал, и один, и мир то и дело сыплется, когда кажется, что хоть немного стоит на ногах.

— Давай. Может, получится.

**

Около года назад

После истории с Таличе прошло уже больше луны. Дни в Астале текли ровно. Основали новый поселок, во втором, на болотах, убили крупного крокодила-людоеда, таскавшего детей.

Ахатта Тайау уговорил отца Нъенны оставить место в Совете и ввел туда старшего внука. Давно пора: родич, конечно, уважением пользовался, но все чаще прямо на Совете впадал в задумчивость и едва открывал рот, когда надо было высказать мнение, подозревали, перебирал с дурманящим дымом. Впрочем, шары льяти не ошибались — Къятта и в самом деле был сильнее. Значит, достойнее. А опыт приложится, сказал Ахатта.

И Къятта был доволен жизнью, как никогда.

Все хорошо. Только брат его младший как с цепи сорвался — метался по лесу в обличье энихи, приходил раненый и не позволял прикасаться к себе, дома то огрызался на любое слово, то утыкался лицом в подушку — попробуй, приведи в чувство. Ничего, примет, думал Къятта. Быть собой проще, чем быть другим. А именно собой он и станет. Только бы не натворил ничего. И посылал следить за ним тогда, когда сам не мог. Только попробуй уследи за энихи... да и за Кайе в человечьем облике тоже. Нъенна, которого мальчишка чуть не убил, долго кричал Къятте в лицо страшные ругательства, но этим и завершилось. Да и как иначе? Родня.

Пришлось преподать братишке несколько уроков обращения с девушками, вернее, с огнем своим. Приводил к "красным поясам" — дед спокойно, как обычно говорил, пообещал оторвать старшему внуку голову, если тот выберет для забав младшего девчонок из обычных семей.

— Успеет. Пусть пока поймет, что свои — те, кого защищают, а не берут силой. Дашь хищнику кость — не отнимешь потом.

— Да помню я! — раздраженно сказал Къятта, и увел брата в город.

Не сомневался, что в одиночку подобные развлечения младшего все равно закончились бы смертью слабых — пока хоть малому подобию контроля не научится. Или пока не окажется в паре кто-то из сильных, что сулит другие проблемы. Проблема, кстати, и в будущем, когда и впрямь придется подбирать ему жену... с его-то гонором — задача нелепая. У Сильнейших своего хватает с избытком, правда, братишка их всех переплюнул. А, ладно, до этого еще куча воды утечет. Пока же и то хорошо, что младший предпочитает лес и тренировки, девушки не на первом месте, особенно после недавнего. Хотя все равно им не позавидуешь.