Къятта возглавил погоню. Девчонка достаточно подняла шуму и оставила следов, но все-таки умудрилась выиграть время, свернув и проехав через земли Рода Икуи. Питоны неплохо относились к Ахатте, но объяснять, зачем чуть не десяток чужих синта решили проехаться через их кварталы, все-таки потребовалось, а Къятта вгорячах не подготовился, что соврать. Ведь не скажешь в открытую — у нас сбежала северная заложница!
Но теперь они наконец шли по прямому следу. Широкие дороги для девчонки закрыты, обходных лесных тропок северянка не знает. Ей остаются узкие, но нахоженные. Несется, словно одержимая нихалли...
Они торопились — не потому, что всадница на грис могла пересечь граница Асталы; этого сделать бы не успела в любом случае, скакун не выдержит непрерывного бега, да еще с ношей на спине. Хуже, если беглянка свалится где-нибудь и сломает ногу или шею, или вовсе станет жертвой лесной хищной твари. Могло случиться и так, что бежала она не по собственной глупости, а все давно было уговорено. Мало ли в Астале шпионов Севера!
Тогда у девчонки будет и сменная грис, и опытный провожатый — может, и не один. И, хоть погоню за пределами земель Асталы не запретит никто, все-таки очевидно будет — южане ее упустили. А значит, у Тейит появится преимущество в той игре, что ведут северяне.
Оставалось надеяться, что шпионы устроили бы ей побег как-нибудь более умело и незаметно.
Северянка оказалась не так уж глупа. Къятта второй раз обругал себя за опрометчивость, когда они наткнулись на "зыбкое место" — редкие и сильные уканэ могли создавать такие, словно туман или рябь набрасывая. Значит, и северянка могла, интересно, что еще умеет... а он просто дурак, позабыл, что она ухитрилась избавиться от браслета. Не посчитал девчонку хоть сколько-то годной противницей, тем более свои от нее избавились. Рябь-обманка не могла длиться долго, но Этле перешла ручей. Значит, на другой стороне поджидает такая же проклятая штука, и поди найди, где беглянка вышла на самом деле. А ждать, пока морок развеется — день или два потерять.
— Иди, — сказал Къятта, кладя брату руку на плечо. Так долго запрещал ему перекидываться, если рядом люди. И вот уже среди прелой листвы, раздвигая боками разросшийся у ручья подлесок, ступает черный массивный зверь.
Энихи нашел место с легкостью. Вернулся в человечий облик с видимой неохотой, по зверю то было видно — и мышцы под гладкой блестящей шкурой, и привставшая короткая грива на хребте, и напряженные будто в прыжке лапы показывали — он хочет в лес. Один. Прямо сейчас.
Успеет еще...
Дальше идти по следу оказалось сложнее, лесная дорога тут сильно ветвилась и была каменистой. Вскоре поняли, что им повезло: Этле не смогла вовремя миновать озеро и теперь вынуждена будет его обходить. Это значит, можно зайти с двух сторон: помимо дороги есть старая звериная тропа. Ее знали оба брата, но Къятта велел младшему идти по следу, а не наперехват. Если девка снова наведет морок, зверь справится.
Когда разъезжались, обернулся и видел — конечно же, младший уже перекинулся. Ох, лишь бы совладали с ним, если что...
Зверь понимал, кого он преследует, и помнил здешние тропы, но ему не нравились его спутники. Не нравились испуганные грис, которые танцевали невдалеке, цокая раздвоенными копытами. Он мог бы убить какую-нибудь, но помнил — нельзя. Поэтому он нырнул в заросли и вынырнул в нужном месте много шагов спустя, но в свою очередь сократив расстояние до беглянки и отделавшись от всадников на грис.
Лишь один из спутников удержался подле, он выпрыгнул из седла и кинулся за зверем, пока остальные замешкались. Юноша-синта ловко проскальзывал среди лиан и лап колючего кустарника, гордый выносливостью своей — впереди был только черный энихи, которого тоже гнала вперед сила юности. Они двигались быстро, хоть и не столь стремительно, как раньше — и вскоре выбрались на дорогу, по которой не так давно проехала северянка. Вдалеке слышался стук копыт, голоса остальных.
Энихи почуял запах, как бывает перед грозой; миновал брошенную Этле завесу — он просто не понял, что это такое, она ставилась не на зверя, а на охотника. Но юноша-синта влетел в детище северянки-уканэ с разбегу.
Ужас упал на него клейким пологом, сетью гигантского паука — юноша вскрикнул, рванулся назад, снова жалобно закричал, запутавшись в невидимой сети — и, углядев в зарослях перед собой сверкнувшие алым глаза, исхитрился порвать паутину. Перекатился по земле вбок, слыша дыхание огромного зверя, схватил длинный охотничий нож. Словно древком копья стала Сила в руке, а нож — его наконечником; метнул оружие в мохнатое тело чудовища.
Полный боли вопль был последним, что он услышал — раненый зверь успел-таки прыгнуть.
**
Тейит
В Тейит стояли чудесные дни, предвестники скорых гроз и налетающих из ниоткуда смерчей. Но пока под легким ветерком на террасе возились Куна, Илику и друзья их из Медной ветви: с визгом и хохотом играли в любимую всеми детьми "отбери яйцо у кессаль из гнезда". За младшими присматривала другая нянька, не Ила — та теперь была лишь помехой, причем слишком уж много знающей.
Слушая веселую возню своих детей, наблюдая за ними через окно, Лачи не испытывал обычной радости. Все скоротечно... недавняя победа может стать поражением, не успеешь вздохнуть. Его дети — сокровище, но ближайшие надежды главы Хрусталя связаны отнюдь не с ними.
Это он сам должен создать для детей такой мир, где они смогут дышать и двигаться. Гора лишает воли... даже если не живешь в глубинах ее, а ходишь по склонам.
Лачи потер висок. Разумеется, он не желает, чтобы все вокруг вдруг начали своевольничать. Управлять беспокойными разве что врагу пожелаешь. Тем паче Тейит-город уже не муравейник — это морская тварь головоног, раскинувшая щупальца на много и много тысяч шагов по склонам. Только вот вместе с нехваткой золота и Солнечного камня, нехваткой Силы и дети начинают рождаться все реже.
Илику особо радостно и громко взвизгнула; беспечное веселье царапнуло когтем по сердцу: снова вспомнил племянников. Нелюбимых, ненужных, но все-таки. Наверное, лучше, если они выживут.
Жена, Саати, подошла сзади, кутаясь в узорную накидку из тончайшей сизой шерсти, оперлась о подоконник, тоже смотря на детей. Но заговорила не о них:
— Ты столько размышляешь о судьбах Тейит, вырождении, безразличии к жизни, а у твоего полукровки, между прочим, мать сбежала с южанином, а теперь его самого Лиа таскает по дальним окраинам. Мало ли какие семена он принес из Асталы?
— Ай, перестань, никто не дает им уходить далеко, да и пусть говорит — лишь напугает Югом, — Лачи обнял жену за плечи. Нет, все же в Саати жизненной силы было довольно, и дети у них с женой здоровые, умные и подвижные, а остальное им он обеспечит. Продолжил:
— После того, как полукровка едва не сорвал обряд, это разумно — увести его от гнева Лайа. Она придает всем старинным обрядам такое значение, будто мир без них рухнет. И, кстати, знаешь... мои люди нашли ту медвежью скалу! Даже нарисовали, я потом тебе покажу. Она на границах Тейит и у нас ее всегда звали тапиром. А потом часть ее обвалилась, и скала стала — вылитый медведь. Меньше двадцати весен назад это произошло, неудивительно, что не вспомнили сразу — места там довольно глухие. В тех краях погиб Уатта Тайау... а я ведь помню его, будто послы приезжали вчера.
— А я думала вчера... — Саати медленно провела рукой по волосам, ее излюбленный жест, когда размышляла. — Огонь, большая река, земли Асталы невдалеке... если это была река Иска?
— Любимая, я тоже об этом подумал, но это же невозможно. Леса горят каждый год, как и равнинная трава. Чтобы погибнуть, человеку, увы, хватит и небольшого пожара. Мальчишка вспомнил, что видел каменную медвежью морду, но это далеко от реки Иска. С чего бы их понесло из одного места в другое? Потом, он утверждал, что в огне погибла его мать, но на реке было такое, что думать страшно... как бы он сам выжил? Соль была почти лишена Силы, она бы не спасла сына, задержав пламя.
— А с чего ты взял, что больше с ней никого не было? Да хоть тот южанин, ее избранник, — возразила Саати. — В посольскую свиту не берут слабых.
— Любовь моя, на реке Иска погибли двадцать опытных разведчиков, и они...
— На них пришелся удар! Но где-то же должен был закончиться этот пожар! — рассердилась Саати. — Верно говорят, что разум мужчины подобен грис у закрытой калитки — если по прямой не войти, так и будет стоять, даже если по сторонам калитки забора нет!
— Погоди-ка, я должен подумать, — Лачи отстранил жену, отошел на пару шагов. — Ты что-то сказала такое, или это сказал я сам... неуловимое, но очень важное.
— Ну не забор же, — она засмеялась, морщинка между бровей разгладилась. — Грис? Обвал? Разведчики?
— Точно! Обвал и южане! Вернее, тот, с кем сбежала Соль. Я ведь совсем забыл — именно его пытались обвинять в том, что подкуплен нами и столкнул валун на сына Главы Совета Асталы. Нами! Жаль, тогда ты еще не была моей женой, посмеялись бы вместе. За годы эта история вылетела из головы. Мне обвинение показалось такой ерундой... и доказательств не было никаких. С тем же успехом там могли неудачно сделать подкоп кроты. Впрочем, южане унялись быстро, тоже поняли, что ничего не докажут.
Лачи радовался, как ребенок — даже его собственные дети на террасе казались сейчас унылыми по сравнению с ним. Саати удивленно смотрела на мужа:
— Так что же? Теперь я не понимаю тебя.
— Ты сказала, что мать полукровки была не одна во время пожара. Если тот мужчина... ох, как же его звали! если я вообще это знал — был с ней... Необходимо, чтобы Огонек вспомнил своего отца. Я поговорю с Лайа, пообещаю ей что-нибудь, пусть удвоят усилия...
— Ты так оживился... тебе не все равно, рожден он от того, из свиты, или другого южанина? Может, она их сменила десяток.
— Десяток не подходит по возрасту мальчишки, да и Соль была скромной, хотя нельзя ничего утверждать, конечно. Если именно тот, из посольства — то ведь это отца Огонька обвиняли в убийстве отца Кайе Тайау!
— А если пожар был на реке Иска, родители — или мать полукровки погибли уже от его огня, — тихо докончила Саати.
**
Не сразу целительница и Огонек прибыли к Ауста; на подходах Лиа перехватила знакомая — красильщица, судя по неотмытым багряным пятнам кошенили на руках. На сей раз пациентом стала маленькая девочка, засорившая глаз. Обрадованные помощью родители вручили Лиа корзину с лепешками и маленькими желтыми клубнями, и теперь подросток нес ее к дому бабушки. Огонек намеревался побыть там совсем немного, и вернуться в другое свое обиталище, куда Атали обещала принести новые записи.
Боль копьем пронзила правую половину спины. Охнув, Огонек упал на колени, ткнулся лицом в корзину, не в силах ни согнуться, ни разогнуться. "Умираю", — мелькнуло в голове. Ничего не видел, только синие и алые круги вращались бешено.
— Мальчик, что ты? Что с тобой?! — Руки Лиа подхватили его, голос доносился как через ватную стену.
— Копье...
— Что ты, какое копье? — почти закричала целительница.
— Там... больно... — он повалился вперед, едва не сбив маленькую женщину с ног.
Потом, лежа в ее домике, он не решался двинуться, хотя острая боль прошла. Теперь мышцы ныли несильно, почти не мешая. Только сильная слабость, будто шел трое суток подряд, не отдыхая. Не помнил ничего за последние часы, даже как Лиа с помощью соседа дотащила его в дом — не помнил.
— Что это было, аньу?
— Я не знаю, маленький... Я подумала — может, змея укусила, но нет.
— Нет, не змея. Но я был уверен... мне было так... — растерянный, он уткнулся носом в подушку. Вздрогнули губы. Напугать Лиа... хорош, нечего сказать.
Прохладная рука легла ему на локоть.
— Так бывает, малыш. Мы лечим людей и приходится видеть — плохо может стать любому, и молодому, и старому.
— Но я не болен. Это было что-то другое.
Стыдно было за свою слабость, ой как стыдно. Да она не раз людей в черные пещеры провожала, перед этим всю Силу до капли отдав, а тут — полсуток просидела с ним, будто он и вправду вот-вот помрет! Стыдно...
В свою комнату в Ауста он не вернулся, конечно. Когда за ним пришли, вновь заниматься с памятью, отпустить его Лиа отказалась — мол, не хочу потерять внука. Сухая, маленькая, будто вросла в порог, источая решимость; посланцы глянули на нее и сочли за лучшее убраться. Пусть Лайа сама с этой гремучей змеей разбирается.
**
Астала
Охотники прискакали быстро — еще не видя, услышали шорох папоротника и древесного подлеска; ветки ломались под тяжестью зверя. Энихи лежал в кустах, лужица крови стекла на листь: на самой шерсти красное видно не было, только блестящая дорожка. Возле правой лопатки торчал нож, ушедший по рукоятку. Охотники окружили хищника; он сперва не шевелился, но вот вздохнул, шевельнул лапой, издал невнятный звук, словно камень по металлу подвинули.
Один из охотников выхватил рожок и выдул пронзительный, громкий сигнал, от которого даже у привычных мурашки пробежали по коже.
Къятта с оставшимися спутниками примчался где-то через полчаса, грис не жалея. Все это время зверь не шевелился, и порой казался мертвым. Охотникам почудилось, что, заметив его, Къятта не просто выпрыгнул из седла, но перелетел через голову своего скакуна.
Увидев Къятту, зверь поднялся, кое-как сделал пару шагов. Лег возле ног старшего. Наперебой тому рассказали, что произошло — запинаясь, но не пытаясь выгородить себя. Сочтет, что они все заслужили смерть, значит так и будет. Ведь и впрямь упустили Кайе, и неважно, что поди его удержи... и что сам Къятта с ними оставил.
— Как вы могли?!
Ярость в голосе Къятты спутники ожидали, ужас — нет.
Молодой человек опустился на колени возле энихи.
— Успокойся, малыш, — прошептал, проводя рукой по враз потускневшему меху, — все будет хорошо.
Если бы. Рана паршивая. Неизвестно, задеты ли внутренние органы. И нож зазубренный... у самого позвоночника. Если неправильно повернуть, мальчишка навсегда потеряет способность двигаться. А целителя с ними нет.
— Просто броском ножа энихи так глубоко не ранить, шкура прочная — Хэлли, погибший, использовал Силу, — сказал один из охотников.
Къятта его не слушал.
— Все хорошо, не бойся, — шептал, гладя по голове, почесывая за ушами огромного хищника, словно бельчонка, а пальцы другой руки осторожно нащупывали, как именно повернут нож; прикидывал, как его вытащить. Больше ничего, кроме ножа и зверя, в мире не существовало.
Зверь тихо застонал — мягкий глубокий звук. Страшно ему, чувствует — плохая рана. С человеком было бы проще, но ему сейчас нельзя перекидываться, погибнет наверняка.
А просто так не извлечь нож. Он глубоко ушел, рывком доставать нельзя, и медленно тянуть тяжело — мышцами сжато лезвие. Одна надежда — у энихи такой мышечный панцирь, что и длинный клинок не заденет жизненно важное. Счастье, зверь не противится осмотру, терпит. Кем он видит всех их — врагами, помощниками?
