5. Денарий кесаря

— Не знаю. Не Тиберий?

— Гай Юлий Цезарь, по прозвищу Калигула. Сын Германика, приемный внук Тиберия, пребывающий в подростковом возрасте. Тиберию править еще шесть лет, никто пока не думает видеть на его месте юного садиста.

— Мало ли каких денариев ходит в Риме?

— Здесь действует закон об оскорблении императора. Наказание — смертная казнь.

— Я принес только триста денариев!

— Но каким-то образом ухитрился отдать сразу двести.

— Ученикам надо было уплатить подушную подать Риму, — понурился зеленоглазый. — Денег у них не было...

— Сам когда-то учил меня: народ в прошлом приметливый! — с досадой сказал Аким. — У них есть время рассматривать! Крупная партия странных денариев поступила в казну, налицо все признаки созревшего заговора. Сеян прислал в Иудею сенатора с заданием найти, изобличить...

— Откуда знаешь?

— Этот сенатор освободил меня. Я его сопровождаю. Твои приметы известны, сейчас по Иерусалиму шныряют ищейки Пилата. Пока они не догадались, как я, найти расторопного иудея, пообещать ему большие деньги... Уходить тебе надо, Кузьма! Немедленно...

— Я не могу! — воскликнул человек, которого Аким назвал Кузьмой. — Все случится в эти дни! Я девять месяцев ходил за Господом, чтоб увидеть все самому.

— Тебя повесят на кресте!

— Если рядом с ним, то пусть!

— Умерь гордыню! Кто будет рядом с Господом, давно известно. Тебя могут тихо задушить в тюрьме или утопить в море. Что я скажу Рите?

— Она поймет!

— Не думаю...

Аким с Кузьмой принялись горячо спорить. Их разговор стал непонятен, и я отошел от ограды. Открывшаяся тайна огорчила меня. Мне было обидно: Аким обманывал нас с отцом! Не приходилось сомневаться: он еще в Риме знал, кто привез в Иудею денарии с неправильным профилем. Я зря мечтал: отец раскроет заговор, Сеян сделает его легатом, а я стану трибуном. За бродягу, пришедшего в Иудею с тремястами фальшивыми денариями, награды не будет. Все зря!..

Погруженный в свои думы, я не заметил, как преодолел обратный путь до претория. Дежурный центурион сказал, что сенатор у себя. Я поднялся к отцу и все рассказал. Он выслушал меня, не перебивая.

— Отведешь меня к ним? — спросил отец, когда я закончил. — Дорогу помнишь?

Я кивнул. Во дворе претория отец сказал несколько слов дежурному центуриону, тот дал команду и десять солдат взяли нас в плотное кольцо. Отец, в отличие от меня, помнил, что мы живем среди враждебного народа. У домика в пригородном селении отец велел солдатам быть наготове и толкнул створку ворот. При виде сенатора лицо Акима стало изумленным. Затем он увидел меня и побагровел.

— Щенок! Выследил... Да я тебя!.. — он выхватил "сику".

Кузьма издал предостерегающий возглас, но Аким уже ринулся ко мне. Я был безоружен, к тому же странное оцепенение овладело мной. Аким замахнулся, но в тот же миг отец подцепил его лодыжку сводом стопы. Аким грохнулся навзничь. Отец точным ударом сандалии вышиб "сику" из его руки. Подбежавшие солдаты скрутили Акима и его друга.

— Клятвопреступник! — сердито сказал отец Акиму, когда солдаты поставили его на ноги. — Я освободил тебя! Я накормил тебя и одел! Все эти месяцы ты видел от нас только добро. Ты обещал защищать меня и сына, а сам хотел зарезать!

— Прости его, сенатор! — вмешался Кузьма. — Он защищал меня. Мой друг бывает горяч...

— У тебя будет возможность просить за себя! — холодно ответил отец...

4.

Допрос вел Пилат. Он сам пожелал этого, отец не стал возражать. Прокуратор обладал полной властью в Иудее, даже сенатор, прибывший по поручению консула, не мог помешать ему отправлять правосудие. Зеленоглазого привели на допрос со связанными за спиной руками и поставили посреди зала. Прокуратор молча разглядывал преступника. К моему удивлению зеленоглазый не выглядел испуганным или подавленным. В свою очередь он с интересом смотрел на Пилата, и я не увидел в его глазах страха или хотя бы смущения — только любопытство. И, что самое удивительное, жалость. Прокуратор тоже уловил это и нахмурился.

— Твое имя? — спросил сердито.

— Козма, — сказал зеленоглазый звучным голосом.

— Грек?

— Нет. Моя страна лежит к северу за Понтом Эвксинским.

— Ты привез в Иудею фальшивые денарии?

— Я.

— Зачем?

— На еду и кров.

— Почему не взял настоящие?

— У нас они столь редки, что за один денарий требуют горсть золота. Я не беден, но платить столько не могу. Поэтому купил слиток серебра, отдал мастеру и тот отчеканил мне денарии. Я не знал, что он ошибся.

— Ошибку совершил ты — когда делал заказ! — усмехнулся Пилат. — За подделку монеты в Риме строго наказывают!

— Я знал это.

— Привез бы монеты своей страны, здесь обменял на денарии, — пожал плечами Пилат. — Все так делают.

— В нашей стране не чеканят монеты из серебра и золота, — пояснил Козма. — Медные слишком тяжелы.

— Варвары... — хмыкнул Пилат. — Продать бы тебя в рабство... Я наказал бы тебя сам, Козма, но ты нужен сенатору. Думаю, в Риме тебя распнут.

— Меня повезут в Рим?

— Консул Сеян поручил сенатору найти тех, кто чеканил фальшивые денарии.

— Если сенатор думает представить меня Сеяну, то это напрасные хлопоты.

— Почему?

— Пока будем плыть в Рим, Сеяна не станет.

— Умрет? — удивился Пилат.

— Казнят. По приговору императора Тиберия. Консул послал сенатора в Иудею раскрыть мнимый заговор, а сам составил настоящий.

Пилат с отцом переглянулись, лица их посуровели.

— Откуда знаешь? — отрывисто спросил прокуратор.

— Умею предсказывать будущее.

Лицо Пилата отмякло.

— Предскажи мое!

— Это не трудно. Ты будешь править Иудеей еще шесть лет — пока не умрет Тиберий. Затем тебя вызовут в Рим, и новый император отправит тебя в изгнание. Там ты и умрешь. Всеми забытый и без славы.

— Пугаешь, надеясь избежать наказания, — улыбнулся Пилат. — Думаю, ты обычный обманщик. Зачем пришел в Иудею?

— Увидеть бога.

— Ты выбрал удачно! — захохотал прокуратор. — Как можно увидеть то, чего нет? Иудейский бог не имеет облика!

— Сын имеет.

— У Иеговы появился сын? Давно?

— Тридцать лет назад.

— Значит, уже взрослый... — Пилат продолжал смеяться. — Хотел бы я посмотреть...

— Ты увидишь его! Обещаю!

— Угрожаешь мне? — нахмурился прокуратор.

— Мои руки связаны, а вокруг — солдаты, — улыбнулся Козма. — Разве ты боишься меня?

— Ты дерзок! — покачал головой прокуратор. — И смел. Я люблю храбрых! Если суждено умереть, лучше сделать это весело. Кессарийский трактирщик сказал сенатору: ты лекарь! Это так?

— Трактирщик сказал правду.

— Скажи тогда, чем я болен?

— Ты здоров, прокуратор. Сенатор и его сын, которые сидят рядом, тоже здоровы. В этом зале только один человек болен — солдат у дверей. Он пил много сикера и погубил свою печень. Его уже не спасти...

В наступившей тишине особенно громким показался звук металла, ударившего о камень. Солдат, стоявший у дверей, выронил пилум.

— Авл! — сердито окликнул Пилат. — Подойди!

Провинившийся легионер подошел, ступая негнущимися от страха ногами.

— Ближе!

Прокуратор внимательно осмотрел дрожащего солдата.

— Ноги отекли, глаза пожелтели, — заключил он. — Похоже, ты прав! Почему решил, что он пил сикер? Мои солдаты любят вино.

— От Авла пахнет сикером.

— Всегда считал, что сикер — яд! — заключил прокуратор. — Уведи Авла! — велел он центуриону. — И вели дать двадцать палок! Солдат не должен бояться смерти!

— А ты не боишься ее, прокуратор?

Вопрос Козмы был настолько дерзок, что я похолодел. Я увидел, как у Пилата дернулась бровь, но вспышки гнева почему-то не последовало.

— Все боятся смерти, — спокойно ответил Пилат. — Но храбрый солдат, видя ее, не бросает оружие.

— Солдату суждено пасть от руки врага или быть казненным за трусость, — продолжил Козма. — Выбор небогатый.

— У кого он лучше? — пожал плечами Пилат.

— У тех, кто действительно не боится.

— Такие есть?

— Появились.

— Кто они?

— Люди Божьи.

— Понимаю! — усмехнулся прокуратор. — Последователи сына Иеговы. Боюсь разочаровать тебя, лекарь, в Иудее чуть ли не каждый год появляется новый пророк, "машиах", как они их называют. Появляется много последователей, которые славят пророка. Они готовы растерзать любого, кто усомнится в новом учении. Проходит немного, и люди забывают своего "машиаха".

— Он не "машиах".

— А кто же?

— Бог и сын бога.

— Он представил тому убедительные доказательства?

— Представит через несколько дней.

— И что это будет?

— Воскресение из мертвых.

— Так он умер?

— Нет еще.

— Значит, умрет. Странно для бессмертного бога, не находишь?

— Его родила земная женщина и внешне он такой же человек, как и мы. Только мы не воскресаем после смерти. Вернее, не воскресали до сих пор.

— Ты лжешь! — возразил Пилат. — Я знаю историю. Земные женщины часто рожали детей от богов, после смерти отцы забирали их на небо. Вспомни Геракла!

— Я тоже знаю историю, прокуратор! Боги забирали своих детей, но остальных людей ждал Аид, Тартар или Гадес. Место невеселое.

— Твой бог предлагает лучшее?

— Мой бог дает воскресение из мертвых.

— Означает ли это, что я повешу тебя, а ты оживешь?

— Нет! Человеческое тело умрет и истлеет. Душа останется жива. В царстве божьем она получит новое тело.

— Что это за царство?

— Там правит бог. Там нет голода, болезней, войн и убийств. Там не покупают и не продают людей. Там равны все: те, кто был на земле правителем и последним рабом. Там высшая справедливость: если раб был благочестив в земной жизни, то он сядет ближе к Господу, чем порочный правитель.

— Это вредная вера! — сказал Пилат. — Рим будет бороться с ней.

— Рим проиграет эту войну.

— Рим может проиграть сражение, но не войну! — усмехнулся Пилат. — Немало царей и народов убедились в этом.

— В этой войне сражаются не мечом, а словом.

— Словом не победить легионы!

— Объятые страхом легионы не дорого стоят.

— Кого им бояться?

— В Риме боятся все. Провинившийся солдат едва не обмочился от страха, стоило тебе позвать его. А ведь знает, что жить ему осталось недолго! Ваши души объяты страхом. Легионер боится центуриона, центурион боится трибуна, трибун — легата. Легат дрожит перед консулом, а консул — перед императором. Всесильный император в свою очередь опасается убийц, ему мерещатся заговоры. Появление неправильной монеты расценивается, как покушение на власть императора, в дальнюю Иудею направлен сенатор с заданием ревностно расследовать этот пустяк. Сенатор понимает ничтожность поручения, но не решается возразить, поскольку боится за свою жизнь и жизнь сына. Какой смысл везти меня в Рим? Но сенатор повезет, поскольку опасается, что ему не поверят, а, не поверив, накажут. А ты, прокуратор? Кто может воспротивиться тебе в Иудее? Ты свободен поступать, как заблагорассудится, но ты бежишь от этой свободы, поскольку боишься. Первосвященники могут написать на тебя донос, и ты осуждаешь на казнь невинных, хотя не хочешь делать этого. И еще не одного осудишь... Что стоит величие Рима, если самый могущественный человек в империи дрожит от страха, как последний раб? Нищий, собирающий подаяние у городских ворот, счастливее императора, потому что жизнь его никому не нужна. Что значат легионы, золото, почести, когда ночью ты пробуждаешься от ужаса и, дрожа, высматриваешь, не крадутся ли к твоему ложу убийцы?!.

Я страхом смотрел на прокуратора: тяжелые желваки катались под загорелой кожей его лица, а лоб, казалось, собрался в одну сплошную морщину. Я боялся, что Козму зарежут прямо здесь, не дав закончить. Но этого не произошло. Когда арестованный умолк, прокуратор сделал знак центуриону, и его увели...

Суд над Акимом не затянулся. Отец произнес обвинение, прокуратор спросил подсудимого, что он может сказать в оправдание.

— Я не собирался убивать мальчишку! — буркнул Аким.

— Этот мальчишка — римский центурион! — возразил Пилат.

— Должность не делает его старше... Он не защищался, а я не убиваю безоружных.

— Ты хочешь сказать: если б центурион был в полном облачении и обнажил меч, ты убил бы его?

— Непременно! Не люблю предателей.

— Сенатор считает предателем тебя. Ты клялся защищать его и сына.

— Сенатор запамятовал: я обещал защищать его на пути в Иудею. На земле провинции обещание утратило силу.

Пилат посмотрел на отца. Тот, подумав, кивнул.

— Обвинение в клятвопреступлении снимается, — сказал прокуратор и сделал знак секретарю записывать. — Но это не имеет значения. Подсудимый в суде подтвердил, что собирался убить римского центуриона. Преступление карается смертью. Я приговариваю его!

Лицо Акима не выразило страха.

— Меня повесят с разбойниками, которые сидят в тюрьме? — спросил он.

— Они иудеи, их повесят в Иерусалиме, — пояснил Пилат. — Здесь этому придают значение: иудею важно быть похороненным в своей земле — чем ближе к храму, тем лучше. Тебя отведут в Кесарию. Там решим. Не думаю, что это будет крест. Сенатор сказал: в своей стране ты командовал когортой. Я солдат и считаю: ты заслужил быструю смерть.

Аким удовлетворенно кивнул и посмотрел на конвой.

— Погоди! — остановил его прокуратор. — Ответь, ты тоже поклоняешься сыну Иеговы?

— Да!

— Я был прав: опасная вера!

— У тебя, прокуратор, сложилось неправильное впечатление... — хотел возразить Аким, но Пилат прервал его:

— Не тебе судить о моих впечатлениях!..

Вечером я рассказал о суде Валерии. Она выслушала, не перебивая и вздыхая время от времени. Я думал, что она жалеет меня, но Валерия думала о другом.

— Твой отец не получит награду от консула? — спросила она, когда я умолк.

— Думаю, нет. Сеян велел раскрыть заговор, а его не было.

— Отец не останется в сенате и вернется в Лугдунум?

— Думаю, так.

— Лугдунум больше Кесарии?

— Меньше. Но гораздо красивее! Там такая река! А лес!..

— Я хотела жить с тобой в Риме, — перебила меня Валерия. — Но если не получится, пусть Лугдунум! Мы побываем в Риме?

— Консулу надо представить отчет о розыске.

— Со временем ты получишь наследство, станешь сенатором, и мы сможем приехать в Рим?

— Конечно!

— Я согласна! — повторила Валерия. — Когда вернется Грат, я скажу ему, что развожусь.

— Он не отпустит тебя.

— Я свободная римлянка! Рабыню могут не отпустить; римлянка разводится с мужем, если желает. Не забывай, кто мой дядя! Он недоволен Гратом: его родственники потеряли влияние в Риме, а отец твой — сенатор. Пилат будет рад породниться с Назонами.

— Осталось получить согласие отца, — вздохнул я.

— Я не нравлюсь ему?

— Ты не можешь не нравиться. Беда в том, что я слишком молод. Отец женился в тридцать, будучи префектом. Я всего лишь центурион...

— Пусть сделает тебя трибуном!

— Это не в его власти...

— Все можно, если захотеть! — решительно возразила Валерия. — Чем Грат лучше тебя? Если отец поговорит с... ты мне говорил о нем... Юнием, и дело решится. Или ты передумал жениться?