Евангелие от Егория

— А я и не со­би­ра­юсь всех стричь под од­ну гре­бен­ку. Ты, на­вер­ное, слы­шал гре­че­скую прит­чу про Про­кру­сто­во ло­же? Так ведь то ло­же поч­ти для всех — пыт­ка! Я го­во­рю о до­б­ре и ми­ло­сер­дии — по­ни­май это по-сво­ему, а я бу­ду по­ни­мать по-сво­ему. Но как бы ни раз­ни­лись на­ши по­ни­ма­ния, в кон­це кон­цов мы при­дем при­мер­но к од­но­му и то­му же: на­до, что­бы сы­тый де­лил­ся с го­лод­ным, что­бы бо­га­тый не за­бы­вал бед­ня­ка, что­бы силь­ный по­мо­гал сла­бо­му. Ины­ми сло­ва­ми, по­ду­май обо всей люд­ской об­щи­не, как об од­ной се­мье: ведь в се­мье, ко­неч­но, в хо­ро­шей се­мье, не воз­ни­ка­ют во­про­сы, ко­то­рые ты за­да­вал мне. Взрос­лые пе­кут­ся о млад­ших, здо­ро­вые о боль­ных, сы­тые о го­лод­ных. А как? Это лю­ди все чув­ст­ву­ют сво­им нут­ром, безо вся­кой воз­вы­шен­ной фи­ло­со­фии...

По окон­ча­нии этой бе­се­ды — про­по­ве­дью в обыч­ном смыс­ле сло­ва это бы­ло на­звать нель­зя — Ии­сус об­ра­тил­ся к мо­ло­до­му че­ло­ве­ку:

— Как те­бя зо­вут?

— Иу­да... Иу­да Ис­ка­ри­от. Ис­ка­ри­от — это мое про­зви­ще, по­то­му что я из иу­дей­ско­го го­ро­да Ка­ри­аф-Ар­ба, что юж­нее Хев­ро­на.

— Знаю, знаю. Я там бы­вал... А не мог ли я те­бя ви­деть ра­нее?

— Воз­мож­но... Я дав­но уже хо­жу за то­бой, учи­тель. Мне нра­вит­ся мно­гое из то­го, что ты го­во­ришь. Я ведь и спра­ши­вал те­бя для то­го, что­бы убе­дить­ся, что мои мыс­ли сов­па­да­ют с твои­ми...

— А хо­чешь при­сое­ди­нить­ся к нам?

— Ес­ли это воз­мож­но... Я с ра­до­стью бы по­шел с ва­ми!

— Ну, зна­чит, до­го­во­ри­лись!

Ии­сус был рад но­во­му уче­ни­ку: на­ко­нец-то поя­вил­ся ум­ный и ин­тел­ли­гент­ный оп­по­нент. С та­ким мож­но об­су­ж­дать лю­бые во­про­сы, и он бу­дет не про­сто вни­ма­тель­но слу­шать, но и воз­ра­жать, за­да­вать во­про­сы, вы­ска­зы­вать свое мне­ние. А что мо­жет быть луч­ше та­ко­го об­ще­ния, ко­гда идеи толь­ко фор­му­ли­ру­ют­ся, ко­гда цель еще до кон­ца не яс­на?

С тех пор Иу­да стал бли­жай­шим спод­виж­ни­ком Ии­су­са и боль­шим его дру­гом. Осо­бен­но Ии­су­су нра­ви­лось, что Иу­да без стес­не­ния, хо­тя и в очень де­ли­кат­ной фор­ме да так, что­бы ни­кто ни­че­го не слы­шал, го­во­рил ему в гла­за все, что он ду­ма­ет об иде­ях Ии­су­са, о его мак­си­мах и прит­чах. Та­кой че­ло­век был ну­жен Ии­су­су, как воз­дух.

— Кста­ти, — по­ду­мал Ии­сус, — ведь са­мо имя "Иу­да" оз­на­ча­ет "Бог да бу­дет вос­слав­лен". Мо­жет, не­спро­ста этот ум­ный юно­ше но­сит та­кое имя?

АПО­СТО­ЛЫ

На при­ва­лах, во вре­мя дол­го­го пе­ре­хо­да из од­но­го по­се­ле­ния в дру­гое, и пе­ред но­чев­кой, Ии­сус учил уче­ни­ков сво­их, за­од­но от­ра­ба­ты­вая идеи и сло­ва для бу­ду­щих про­по­ве­дей. Не все уда­ва­лось, не все до­хо­ди­ло до уче­ни­ков его, кро­ме, по­жа­луй, Иу­ды. Но это бы­ло толь­ко на­ча­ло, а сна­ча­ла всем все­гда труд­но. Ведь За­ра­туш­тра и Буд­да то­же дос­тиг­ли про­ро­че­ских вы­сот не в од­но­ча­сье. А Мои­сею и во­все бы­ло не­лег­ко: он был хоть и умен, но кос­ноя­зы­чен. Но, как из­вест­но, со вре­ме­нем ум­ные ум­не­ют, а глу­пые еще бо­лее глу­пе­ют. Ии­су­су же ума бы­ло не за­ни­мать: дай­те толь­ко срок!

Ии­сус час­то вспо­ми­нал рас­ска­зы Фе­ми­сток­ла о Со­кра­те, о его бе­се­дах с уче­ни­ка­ми. Он по­ду­мал, что Иу­да для не­го то же, что Пла­тон был для Со­кра­та. С та­ким уче­ни­ком не страш­но: что бы ни слу­чи­лось с ним, с Ии­су­сом, Иу­да про­дол­жит его уче­ние и не свер­нет с пра­виль­но­го пу­ти.

Вни­ма­тель­но вни­ма­ли ре­чам сво­его учи­те­ля ок­ру­жав­шие его уче­ни­ки, и те, кто при­хо­дил на его про­по­ве­ди — пре­иму­ще­ст­вен­но про­стой не­оте­сан­ный и не­об­ра­зо­ван­ный на­род. К то­му же ведь за­час­тую важ­но не что го­во­рить, а как это го­во­рить. А Ии­сус был при­ро­ж­ден­ный ора­тор.

Вско­ре еще не­сколь­ко че­ло­век при­сое­ди­ни­лись к об­щи­не Ии­су­со­вой. Бо­ясь, что боль­шое чис­ло при­вер­жен­цев ста­нет не­управ­ляе­мой тол­пой, Ии­сус ре­шил соз­дать ие­рар­хи­че­скую струк­ту­ру, ко­то­рая по­мог­ла бы ему дер­жать все в ру­ках: сре­ди всех уче­ни­ков сво­их вы­брал он се­бе Две­на­дцать Апо­сто­лов: Пет­ра, в про­шлом Си­мо­на, бра­та его — Ан­д­рея, брать­ев Иа­ко­ва и Ио­ан­на Зе­ве­дее­вых, Фи­лип­па, Фо­му, про­зван­но­го впо­след­ст­вии Не­ве­рую­щим, Ле­вия, Мат­фея-мы­та­ря, Лев­вея, про­зван­но­го Фад­де­ем, Иу­ду Ис­ка­рио­та, а так­же но­вень­ких: Вар­фо­ло­мея, Иа­ко­ва Ал­фее­ва, да Си­мо­на Ка­на­ни­та, про­зы­вае­мо­го Зи­ло­том.

ПО­КАЯ­НИЕ ВАР­ФО­ЛО­МЕЯ

Од­на­ж­ды Вар­фо­ло­мей, со­блаз­нив­шись на ба­за­ре в Беф-Саи, ку­пил по­ти­хонь­ку се­бе пах­ла­вы на ка­зен­ные день­ги, ко­то­рые ему вы­да­ли для по­куп­ки про­ви­ан­та на об­щи­ну. Бу­ду­чи об­ли­чен, он ис­крен­не, ед­ва ли не в сле­зах, ка­ял­ся и бо­жил­ся ни­ко­гда впредь не со­вер­шать по­доб­но­го. Ии­сус лишь по­жу­рил его слег­ка и мол­вил, ко­гда тот по­ка­ял­ся:

— Ска­зы­ваю вам, что так на не­бе­сах у Ан­ге­лов Бо­жи­их бо­лее ра­до­сти бу­дет об од­ном греш­ни­ке каю­щем­ся, не­же­ли о де­вя­но­ста де­вя­ти пра­вед­ни­ках, не имею­щих ну­ж­ды в по­кая­нии.

Вар­фо­ло­мей был на седь­мом не­бе от сча­стья: еще бы, его про­стил учи­тель и да­же по­хва­лил за че­ст­ность!

Ко­гда все шли, на­прав­ля­ясь даль­ше на юг в сто­ро­ну Авел­ме­хо­ла, Иу­да по­до­шел к Ии­су­су, шед­ше­му, как все­гда, во гла­ве груп­пы сво­их уче­ни­ков, и за­го­во­рил с ним:

— Пра­виль­но ли это, учи­тель, то, что ты ска­зал? Что же рас­ка­яв­ший­ся греш­ник луч­ше пра­вед­ни­ка? Ведь ты по­ста­вил Вар­фо­ло­мея над все­ми на­ми, у ко­го и по­мы­слов греш­ных не бы­ло...

— А ты счи­та­ешь, что Вар­фо­ло­мей за­слу­жи­вал ка­ры?

— Нет, я го­во­рю не про Вар­фо­ло­мея, хо­тя и он мо­жет из­влечь из это­го не­вер­ный урок... Но не по­слу­жат ли твои сло­ва дур­ным на­ме­ком для ос­таль­ных? Ведь гре­шить — это свой­ст­во на­ту­ры. Сам ведь учил: "Сол­гав­ший еди­но­жды, кто те­бе по­ве­рит?" А ложь тот же грех! Так что, со­гре­шив­ший еди­но­жды, со­гре­шит и два­ж­ды, и три­ж­ды... Врун — он все­гда врун, вор — он все­гда вор, на­силь­ник — он все­гда на­силь­ник. И из­ле­чить их мо­жет толь­ко не­от­вра­ти­мое на­ка­за­ние, ко­то­рое сво­ей уг­ро­зой пре­дот­вра­тит даль­ней­ший грех. Хо­тя на­ка­за­ние долж­но быть со­раз­ме­ре­но с ме­рою ви­ны: од­но­го мож­но по­жу­рить, а дру­го­го и в за­сте­нок за­то­чить — пусть ис­ку­па­ет свою ви­ну. Да и дру­гим бу­дет не­по­вад­но де­лать то, что он со­вер­шил.

— Буд­да учил, — ска­зал Ии­сус в от­вет, — что есть два тяж­ких гре­ха: один — это со­гре­шить и не по­ка­ять­ся, а вто­рой — не при­нять по­кая­ния греш­ни­ка...

— Я же не го­во­рю, что по­кая­ние не на­до при­ни­мать, — от­вет­ст­во­вал Иу­да. — При­ни­май! Но не де­лай из рас­ка­яв­ше­го­ся пре­ступ­ни­ка свя­то­го, вот о чем я те­бе го­во­рю. А то ведь что по­лу­ча­ет­ся: Гре­ши и кай­ся! Кай­ся и гре­ши! Замк­ну­тый круг: не по­гре­шишь, не по­ка­ешь­ся, а по­ка­яв­шись, по­че­му бы опять не со­гре­шить, раз все так лег­ко с рук схо­дит?

— Ну, ты, ко­неч­но прав, Иу­да, — про­из­нес Ии­сус, но до­пус­тим, что по­ка­яв­ший­ся тем са­мым да­ет обет ни­ко­гда боль­ше не гре­шить...

— По­ло­жим, что он мо­жет дать обет не со­вер­шать бо­лее то­го же са­мо­го гре­ха, да и то... Пред­ставь, со­гре­ши­ла жен­щи­на, по­кая­лась, а на сле­дую­щий раз пре­лю­бо­дей­ст­во­ва­ла с дру­гим уже муж­чи­ной... По ее по­ня­ти­ям это со­всем дру­гой грех: в но­во­го-то муж­чи­ну она влю­би­лась!

— Так что ж ты, Иу­да, по­ла­га­ешь, что рас­кая­ние во­все не нуж­но?

— Нет, Ии­сус, я это­го не ска­зал. Но рас­кая­ние — это толь­ко пер­вый шаг. Это осоз­на­ние сво­его гре­ха. Но за рас­кая­ни­ем долж­но сле­до­вать ис­ку­п­ле­ние гре­ха — ка­ж­дый дол­жен пла­тить за со­де­ян­ное. Это мо­жет быть на­ка­за­ние от лю­дей, это мо­жет быть и са­мо­на­ка­за­ние, но без ис­ку­п­ле­ния гре­ха, од­но са­мо по се­бе рас­кая­ние ни­че­го не сто­ит: ты не мо­жешь рас­пла­чи­вать­ся зво­ном се­реб­ря­ных мо­нет, по­ку­пая что-то, ты дол­жен пла­тить эти­ми мо­не­та­ми...

— Ну, ты, Иу­да, за­но­зист, как фа­ри­сей! Лад­но, лад­но! Не це­п­ляй­ся к сло­вам. Ты по­нял, что я имел в ви­ду, а я по­нял, что ты имел в ви­ду, и ка­ж­дый из нас по-сво­ему прав.

Ии­сус все боль­ше сбли­жал­ся с Иу­дой. Это­му спо­соб­ст­во­ва­ло и сов­па­де­ние взгля­дов на мно­гие ве­щи, и ост­рый ана­ли­ти­че­ский ум обо­их. Ии­су­су нра­ви­лись точ­ные и ис­крен­ние вы­ска­зы­ва­ния его но­во­го дру­га, ко­то­рый не бо­ял­ся го­во­рить ему прав­ду в гла­за, да­же ес­ли она бы­ла и не­при­ят­на. В то же вре­мя он ни­ко­гда

не упор­ст­во­вал, ес­ли сам был не прав. Нра­ви­лось Ии­су­су и то, что Иу­да вы­ска­зы­вал свое мне­ние все­гда очень де­ли­кат­но и так­тич­но: ни­кто ни­ко­гда не слы­шал ни од­ной кри­ти­че­ской ре­п­ли­ки в ад­рес Ии­су­са из уст Иу­ды.

ВСТРЕ­ЧА С МА­ГДА­ЛИ­НОЙ

Ии­сус лю­бил ино­гда ухо­дить в го­ры, где на­хо­дил он от­дох­но­ве­ние от мир­ских за­бот и от тру­дов сво­их пра­вед­ных. Там мож­но бы­ло в ти­ши­не по­мо­лить­ся, или же про­сто лечь и рас­сла­бить­ся, впе­рив­шись в го­лу­бую пус­то­ту не­ба. Ино­гда он и но­че­вал в го­рах, под­сте­лив под се­бя ов­чи­ну и по­ло­жив под го­ло­ву пло­ский ка­мень. Он лю­бил ле­жать, рас­тво­рив­шись в тем­ной безд­не, зве­ня­щей ноч­ны­ми на­се­ко­мы­ми, и гля­дя на звезд­ную пыль, рас­сы­пан­ную по чер­но­му бар­ха­ту не­ба.