Холодная

Когда секунданты ушли, герцог присоединился к ней.

— Ничего не поделаешь, Эмма, — сказал он. — Я сделал все, что мог.

— Ну не приходи на дуэль... — простонала она. Герцог чуть приподнял бровь.

— Вот уж это точно невозможно.

"Дурацкая мужская гордость," — поморщилась Эмма.

— Хотя бы промахнуться ты можешь? — она почти начала кричать.

— Я-то могу, а твой муж?

— Он не сможет застрелить тебя.

— Откуда такая уверенность? Много ли ты знаешь о разгневанных мужьях?

— О Боже... — она без сил опустилась в ближайшее кресло.

Теодор пришел домой только поздно вечером. Эмма с трудом дождалась, пока он поужинает, потом пошла вслед за ним в кабинет.

— Что ты хочешь? — равнодушно спросил он. Она не могла понять, что за выражение было в его глазах.

— Теодор, пожалуйста, прими извинения герцога, — с ходу начала она. — Отмени дуэль, пожалуйста.

Она говорила довольно сдержанно, но он видел отчаяние и страх в ее глазах.

— Боишься за герцога, дорогая жена? — с непроницаемым видом спросил он.

— За тебя, я не хочу, чтобы ты остался покалеченным или... мертвым.

— Премного благодарен. Должен сказать, что стреляю довольно хорошо.

"Много ли ты знаешь о разгневанных мужьях?" — вспомнила она слова герцога.

— О Боже...

— Ты закончила? — поинтересовался Теодор.

— Я умоляю тебя, не ходи на дуэль.

Теодор, как и герцог, чуть приподнял бровь.

— Невозможно, — ответил он так же, как и герцог.

"Опять мужская гордость, — в отчаянии подумала Эмма. — Откуда она только берется?"

— А любовника своего ты так же за меня просила?

— Я...

— А знаешь, — прервал он ее, — я почти поверил, что твой ребенок от меня.

Она растеряла все слова... Медленно опустилась в кресло.

— Но это твой ребенок.

Он мрачно улыбнулся и отвернулся, ничего не сказав.

— Я обманул тебя, — его голос внезапно разорвал тишину. — Дом, поместье, деньги — все принадлежит тебе. Мне только надо было как-то надавить на тебя. Завтра утром я отдам тебе все документы. В случае споров Клермонт и Понсонби подтвердят, что я совершил подлог. Джонас тоже. Без средств к существованию после моей смерти ты не останешься, если тебя это беспокоит.

Эмма грустно улыбнулась. Меньше всего ее сейчас беспокоили деньги. Но... она вдруг поняла, что Теодор говорит о смерти очень равнодушно. Он уже умер. И странное выражение в его глазах — пустота. Осталась только телесная оболочка. И в этом виновата только она. О, как хочет каждая из юных девушек, выходящих в свет, поймать какого-нибудь богатого распутного повесу в свои сети и перевоспитать его, каждая верит, что только она может пробудить в нем любовь... Она может гордиться собой: она совершила прямо противоположное. Даже хуже: она убила в Теодоре желание жить.

— Теодор, я сделаю все, что захочешь... Если хочешь, давай разведемся. Все, что угодно, только откажись от дуэли.

Теодор с ленивым интересом посмотрел на нее. Эмма сидела, склонив голову, а по щекам ее текли слезы.

— Интересно, — заметил он. В душе Эммы вспыхнула надежда, она взглянула на него, но не увидела в его лице ничего обнадеживающего, лишь холодную насмешку. Что еще она могла сделать? Только просить... И она встала на колени, схватив его за руку.

— Я умоляю тебя, откажись от дуэли.

Он выдернул свою ладонь из ее цепких рук, рассердившись.

— Встань, это не поможет, — сказал он и отвернулся. — Иди к себе. Оставь меня.

Эмма в отчаянии закусила губу и поднялась на ноги.

— И не вздумай завтра появляться на месте дуэли, если ты вдруг его знаешь, — приказал он. — Ты беременна, помни об этом.

Эмма кивнула, но Теодор этого не видел. Он неподвижно стоял возле окна и смотрел в темноту.

Подходящая романтическая обстановка для дуэли, отрешенно думал Теодор, поджидая ранним утром герцога на Клерифилдском поле. Солнце еще не взошло, туман, тишина...

Герцог приехал вовремя. Вслед за его каретой следовала карета хирурга. Клермонт холодно поздоровался, потом его секунданты подошли к Джонасу Хоупли, очевидно, вновь передавая извинения герцога. Теодор отрицательно покачал головой. Честно говоря, он не понимал уже, зачем эта дуэль, знал даже, что выстрелит мимо, но какое-то упрямство побуждало его пройти это до конца.

Секунданты проверили пистолеты и вручили их дуэлянтам. Когда герцог и барон стояли лицом к лицу, готовясь отсчитать по пятнадцать шагов, Клермонт сквозь зубы процедил:

— Эшли, я настоятельно прошу вас принять мои извинения. Между мной и Эммой никогда ничего не было, нет и не может быть. Эта дуэль — совершеннейшая глупость.

Теодор в ответ коротко улыбнулся. Что верно, то верно — совершеннейшая глупость.

— Начнем, — сказал он, поворачиваясь к герцогу спиной.

— Раз, два... — считал один из секундантов герцога, — пятнадцать.

Они развернулись. Джонас тяжело сглотнул. Теодор мрачно улыбался. Герцог был зол. Хирург ворчал.

— Стрелять на счет три.

Клермонт и Эшли подняли пистолеты, прицеливаясь. Герцог, по обыкновению, целился в ногу, Эшли — в правое плечо.

— Раз, два, три.

Первым выстрелил Эшли, через секунду — герцог. Но за эту секунду к Теодору вернулось желание жить.

После второго выстрела Джонас осмелился открыть глаза. Его пробирала крупная дрожь.

— Тео... — севшим голосом позвал он.

— Я здесь, — охрипшим голосом отозвался он. Его тоже трясло.

— Никто не ранен? — осведомился хирург.

— Нет, — процедил герцог надменно.

— Нет, — нервно усмехнулся Теодор.

Хирург удалился, ворча что-то насчет чудачеств благородных господ, из-за которых ему не дают выспаться как следует.

— Полагаю, вы удовлетворены? — презрительно осведомился герцог, подойдя к противнику.

Теодор глубоко вздохнул, успокаиваясь.

— О да, вполне.

Он на мгновение закрыл глаза.

— И вы, надеюсь, тоже, — сказал он герцогу. Герцог коротко кивнул и направился к своей лошади. Теодор медленно прошел к своей лошади, сопровождаемый братом.

— Ты же не хотел убивать его, Тео, я видел, что ты целился мимо. Так почему ты не принял его извинения сразу?

— Хотел приобрести ценнейший опыт, — криво улыбаясь, ответил Теодор.

— Ценнейший опыт!!! — в ужасе воскликнул Джонас, и это восклицание донеслось до герцога и его секундантов. Они обернулись.

— Совершеннейшая глупость, — пробормотал герцог, разворачивая своего коня.

— Совершеннейшая глупость, — подумал Теодор, щурясь глядя на восходящее солнце.

Некоторое время Эмма бесцельно слонялась по дому. Ее разбудили шаги Теодора, выходившего из своей комнаты, и больше она не смогла заснуть. В конце концов она оказалась в его кабинете. "Господи, не допусти!" — взмолилась она, не в силах представить, что муж больше никогда не войдет в эту комнату и... не прогонит ее. Она рассеянно провела рукой по книгам. Вытащила какой-то журнал. На пол упал листок бумаги. Эмма нерешительно подняла его, развернула и тут же узнала. Это была та самая записка, которую Теодор написал три года назад, когда она впервые видела его пьяным и когда он впервые отверг ее. Только это была не любовная записка, как она тогда предположила. Это была расписка. Начиналась она со слова "обещание" — тогда Эмма приняла его за имя. Текст записки гласил: "Я, Теодор Хоупли, обещаю, что моя жена, Эмма Хоупли, леди Эшли, получит от меня все, что я получил от нее." И дата.

Сердце Эммы болезненно сжалось. Очевидно, речь здесь шла не только и не столько о деньгах, сколько о чувствах и о поведении. Если бы она с самого начала была любезна с ним, то он, несомненно, ответил бы ей тем же. А ее обещания! Она нарушила брачную клятву. Она нарушила клятву, которую дала ему у реки. Она нарушила обещание не делать глупостей по отношению к Теодору. А кончилось все этой проклятой дуэлью...

Растерянная Эмма неподвижно сидела в своей комнате и со страхом, леденящим сердце, ждала известий об исходе дуэли. Почему-то ей казалось, что кто-нибудь непременно будет убит. Кто бы это ни оказался, она себе никогда этого не простит, ибо ни Теодор, ни Клермонт этого не заслужили. Всему виной ее безответственное поведение, когда она пыталась наказать Теодора: сначала — за то, что он якобы подстроил ловушку, затем — за то, что не верил ей и обвинял в изменах. А в результате кто-нибудь из двух дорогих ей людей должен был пострадать...

Она услышала, как хлопнула дверь в комнате Теодора, и вздрогнула. Она направилась было к нему, но тут ей в голову пришло, что он вовсе не желает ее видеть. Он не говорил ей об этом прямо, но, в общем, и так было понятно. Но она должна узнать, чем все закончилось.

Эмма вышла в коридор и постучала в его дверь.

— Войдите, — откликнулся Теодор. Эмма нерешительно шагнула в комнату. Загадочная полуулыбка, игравшая на лице Теодора, вмиг сменилась холодностью. Эмма внимательно осмотрела его. Никаких следов крови. Но это значит, что пострадал герцог... Она подняла на него расширенные от страха и стыда глаза, не осмеливаясь спросить...

— Твой драгоценный герцог жив и здоров, мы оба промахнулись, — сухо проинформировал ее Теодор. Эта новость слегка ошеломила Эмму: по ее мнению, ни одна дуэль не могла закончиться столь безболезненно.

— С-спасибо, — сказала она.

— Не за что, — Теодор приподнял брови. — А теперь извини, мне надо собрать вещи. Будь любезна, оставь меня.

— Ты уезжаешь?

— Да, я уезжаю. И в этот раз не имею намерения возвращаться, — он бросил полный сожаления взгляд на ее живот.

И не вмешивайся в мои дела, мысленно закончила она за него фразу.

— А... что мне делать теперь? — растерянно спросила она.

— Что угодно, — пожал плечом Теодор. — Весь мир в твоем полном распоряжении.

Она села на край его кровати. Теодор собирал вещи. Он так и не обзавелся камердинером. За одеждой его присматривала одна из служанок, а одевался он всегда сам.

— Куда ты едешь? — невыразительным голосом спросила она.

— В Эшли-парк.

— Один?

— Разумеется.

Она хотела попросить, чтобы он взял ее с собой, но не могла найти убедительных слов. В голове вертелась только жалобная мольба: "Теодор, возьми меня с собой..."

Теодор уже почти закончил сборы, а она так ничего и не придумала.

— Теодор, — заговорила она, когда он направился к выходу.

— Да?

Он был отвратительно равнодушен.

— Возьми меня с собой.

Она постаралась, чтобы в голосе ее не прозвучали жалостливых ноток, и, кажется, ей это удалось.

Теодор криво усмехнулся.

— Кажется, когда-то мы это уже проходили.

Она на мгновение прикрыла глаза.

— Пожалуйста.

— Зачем тебе это?

Эмма задумалась. Ах, ну хоть бы одна, ну самая неважная причина, ну хоть что-нибудь!.. Взгляд ее упал на собственные руки, сложенные на едва выступающем животе. Она вспомнила полный сожаления взгляд Теодора.

— Ради ребенка. Я не хочу разлучать его... или ее с отцом. С тобой.

Он отвернулся, что-то обдумывая. Эмма затаила дыхание. Он в сомнении посмотрел на нее, словно прося привести еще какие-нибудь доводы в ее пользу.

— Клянусь, я не буду тебе мешать.

Теодор улыбнулся, опустив глаза. "А ты и не сможешь," — подумал он.

— С отцом, говоришь... Хорошо, миледи. Вы поедете со мной. Можете спокойно собираться. Мы выезжаем завтра утром.

— Спасибо, — сдержанно поблагодарила Эмма, стараясь забыть его слова об отцовстве, и поспешно выскользнула из его спальни. Ей уже не в первый раз приходится собираться для поездки с ним. Она знает теперь, чего ожидать.

Эмма вспоминала весь их разговор, когда присматривала за служанками, собирающими вещи. Она вдруг поняла, что из глаз Теодора ушла пустота, и грустно улыбнулась. Может, ей уже никогда не удастся завоевать его расположение, как не удастся заставить его поверить в то, что он отец ее ребенка, но по крайней мере она может быть спокойна за него и его душевное равновесие. Все, что ей теперь остается, так это не делать ничего, что могло бы его нарушить. Уж она постарается. И еще ей оставалось молиться, чтобы ребенок родился в срок. Если он родится 9 апреля, тогда, может быть Теодор поверит ей. Хотя бы в этом.

Глава 25

Ноябрь этого же года. Эшли-парк.

Эмма сложила руки на своем округлом животе, задумчиво глядя в окно. Шел снег. В ее комнате было жарко натоплено, да и за окном было не так уж морозно, но ей уже несколько дней подряд было холодно. Эмма поплотнее закуталась в пуховую шаль.

Она поселилась в апартаментах баронессы — то есть в спальне, смежной со спальней Теодора. Это крыло теперь было отремонтировано на славу. Сейчас ремонтные работы велись в другом крыле дома, и поэтому она почти не видела Теодора. Она и не стремилась к этому. Эмма действительно старалась делать все, чтобы не мешать — то есть, не делать ничего. Домом в сущности управляла миссис Кэмп. С самого первого дня в поместье у нее установился своеобразный режим. Подъем, легкий завтрак, прогулка, если погода была хорошей, потом "домашние дела", обед, снова "домашние дела", прогулка, ужин, сон. Эмма могла хотя бы управлять домом, но она поклялась ни во что в поместье не вмешиваться, и потому ей оставалось только развлекать себя чтением, вышиванием, музыкой.

Хотя сам Теодор все-таки постоянно помнил о том, что у него в доме гостья. Он обедал вместе с ней, разговаривал, постоянно докладывал о состоянии дел в поместье, о том, куда он собирается или что сделал недавно... Но так общаются с сестрой, а не с женой. Он не делал попыток ухаживать за ней, не проявлял ни малейшего внимания к Эмме как к женщине. Хотя, похоже, не чувствовал и какой-либо натянутости в общении с нею.

Несколько раз им приходили приглашения. Первый раз это случилось в середине ноября — на бал по случаю дня рождения баронессы Понсонби.

Эмма сидела за вышиванием очередной детской рубашечки, когда пришла Джейн, одна из горничных, и сообщила, что барон желает поговорить с леди, когда ей удобно. У Эммы екнуло сердце: вдруг он предложит начать все заново? Она попросила горничную проводить ее к мужу.

Теодор сидел в библиотеке и разбирал письма, накопившиеся за несколько дней. Он удивленно посмотрел на дверь, когда вошла Эмма.

Она остановилась, не пройдя и двух шагов.

— Теодор... Ты хотел поговорить?

— Да, — он обернулся к столу, взял одно из писем и протянул его Эмме.

Надежды Эммы мгновенно умерли, и так же мгновенно проснулись страхи. Может, это письмо от одного из ее старых поклонников — верный шанс пасть еще ниже в глазах Теодора. Хотя куда уж ниже... Она нехотя взяла послание. Теодор слегка улыбнулся, дивясь ее реакции.

— Это приглашение от Понсонби.

Эмма успокоилась и открыла послание. Оно было адресовано лорду и леди Эшли. Эмма быстро прочла его и задумалась. Первым ее порывом было отказаться ехать куда бы то ни было. Даже повод был: женщины с таким животом, как у нее, в свете не появляются. Но Понсонби — друг Теодора. Не обидит ли она его, отказавшись? А может быть, он, наоборот, предпочитает навестить друга и соседа без нее?