— И что тебе нужно? — спросил я, стараясь, чтобы голос звучал как можно уверенней, но вряд ли это получилось. Получеловек-полукозел захохотал, распахнув зубастую, отнюдь не с козлиными зубами, пасть:

— Сам явился — и спрашивает! Так вот, — грозно сказал он, прекратив смеяться. — Запомни, утоп-ленник: здесь мой лес и земля. И ходить тут ночью дозволяется лишь по моему слову и разрешению. А непрошеных гостей я... — и леший характерно и очень вразумительно сжал когтистые пальцы. Когти за-скрипели, и я вздрогнул от этого звука. Говоря, лесовик смотрел прямо в глаза, и кустистые брови двигались в такт словам. — Запомни и передай водяному: еще увижу его прихвостней в своем лесу — ноги вырву! А теперь уходи. Я не убил тебя потому только, что эти за тобою гнались, и не по своей воле ты в мои владения попал. Если Упырь тебе враг и мне, то не значит еще, что мы приятели. Ха.

Я вдруг вспомнил, что говорил Ковров. Леший, Упырь и Водяной — каждый из этой троицы мог знать, как можно ожить до истечения сороковин. Водяной мне этого не скажет, Упырь и подавно. Вот теперь с Лешим повстречался... И все они ненавидят друг друга.

— Погоди-ка, — Леший махнул рукой и обернулся в прежнего старичка. — Что-то я не разглядел... Так ты не мертвяк еще? Сколько дней осталось, знаешь?

— Знаю, — пробормотал я, ошеломленный невероятной прозорливостью Лешего. Как он увидел?

— Так вот почему ты по суше ходишь, хоть и утопленник. Неприкаянная душа, — заключил он то-ном бесстрастного судьи. — И все равно ты Слизня прихвостень, а Слизня я терпеть не могу: он столько мне гадил!

— Я не прихвостень! Плевать мне на Слизня, я его ненавижу! — вырвалось у меня. Лешак склонил косматую голову набок и прищурил пылающие зеленым огнем глаза.

— Ишь ты, чудной утопленник попался, — сказал он. — С упыренышами не в ладах, и хозяина ненавидит. Как же жить думаешь? Ха! Повеселил ты меня. Что еще скажешь, чудило? Вижу, просить что-то надумал!

— Хочу! — набравшись смелости, заявил я. Эх, семи смертям не бывать, а одна случилась! — Ска-жи мне...

— Молчок! — прервал Леший. — А ведомо ли тебе, бестолковина, что издревле за добрый совет Лешему подарки приносили, а уж потом спрашивали? В лесу просто так и ворона не каркнет!

Я замолчал. Какие еще подарки? Откуда? И что у меня есть?

— Ты вот что, — подойдя ближе, доверительно сказал старик, — сбегай в магазин, да купи водки. И хлеба. Давно я хлеба не ел. А потом приходи, побалакаем.

Я растерянно пошарил по карманам: денег почти не было. На бутылку водки точно не хватит.

— У меня денег нет.

Леший вновь склонил голову:

— Укради, — проникновенно сказал он. — Что, ума не хватит? Давай, быстрее, парень, так рассве-та дождешься, а днем я сплю.

Я выбрался из Таврического и пошел по Кирочной. Где-то здесь есть круглосуточный магазин. Во-ровать не хотелось. Я не боялся быть пойманным, просто так меня воспитывали. Брать чужое нельзя. Но если не возьму, леший ничего не скажет! Правда, он и не обещал... И все же я чувствовал: у меня появился шанс, и пока он есть, я должен его использовать!

Магазин располагался в полуподвале. Свет его вывески был, пожалуй, единственным ярким пятном на слабо освещенной улице. Я увидел парочку, поднимавшихся из полуподвала, и задержал свой взгляд на женщине. Мне, взъерошенному, измазанному в грязи, водку не продадут, а вот ей... Парочка села в припар-кованную у магазина 'Ауди', и уехала.

Я посмотрел на свою сексапильную грудь и быстро спустился по лестнице. Продавец уставился на меня:

— Вы что-то забыли?

Надеюсь, лампы дневного света не влияют на морок, подумал я и ответил:

— Бутылку водки и буханку хлеба.

Продавец замер, и я догадался, что голос мой отнюдь не женский. Я закашлялся и произнес на пол-тона выше:

— Поскорее, пожалуйста!

Мужик вышел из секундного транса, повернулся, и через три секунды бутылка и хлеб лежали на прилавке.

— И бутылочку воды, — сказал я окрепшим от наглости голосом. Гулять, так гулять!

— Двести двадцать, — сказал продавец. Я скорчил радостную мину и позвал воображаемого спут-ника:

— Миша, иди, заплати!

Я как мог обворожительней улыбнулся продавцу, схватил бутылки и хлеб и побежал наверх по ступеням. Видно, что-то заподозрив, мужик побежал за мной.

— Эй, заплатите сначала!

Я выскочил на улицу и сделал ноги. Метров сто продавец бежал за мной, потом отстал, и я благо-получно проник в сад сквозь решетку. Удалось!

— Принес? — спросил Леший. Он возник бесшумно и неожиданно, в своем настоящем облике, и я невольно отшатнулся. Еще не привык. — Давай сюда!

Я сунул в мохнатые лапы водку и хлеб.

— А это что? — указал он на воду. — Водка?

— Вода.

— Зачем она мне?

— Это мне.

— Тогда пей и будь здоров, — усмехнулся Леший. Он умело открутил пробку, запрокинул голову и одним духом вылил все в пасть. — Хорошо!

Острые клыки мигом откусили полбуханки.

— М-м, не тот стал хлебушек, не тот... Ладно, — жуя, заметно подобревшим голосом произнес хозя-ин парка. — Излагай, чего желаешь? Помогу. Чего хочешь? Силы, чтоб урожай взошел? Или в лесу кого найти?

— Мне этого не надо, — срывающимся голосом произнес я. — Я живым быть хочу! Я знаю, еще есть время! Я слышал: ты знаешь, как это сделать! Помоги мне, леший, пожалуйста, помоги!

— Живым стать? — переспросил лешак. — Хе-хе. Никогда еще такого не слыхивал! Зачем? Жизнь людей коротка, а тебе долгий век отмерян — так пользуйся! Иной бы за счастье почел, а ты, дурак, ерепе-нишься!

— Иной в говне жить согласен. А я не хочу! Помоги мне.

Терпеть не могу: кого бы то ни было о чем-то просить. Есть в этом что-то... рабское. Не люблю. Но сейчас надо засунуть гордость куда подальше.

— С какой стати мне... тебе... помогать? — с грубой презрительностью выделяя каждое слово, спро-сило чудище. — Кто ты такой, чтоб я помогал тебе? Если б ты мне слугой был или родичем, тогда другое дело. А ты Слизню служишь...

Повисла тяжелая, злая тишь.

— За водку спасибо, — сказал Леший. — Угодил. А что просишь... Сам, верно, не знаешь, чего про-сишь! Никто мертвых оживить не может. Так уж заведено. Умер, и умер. А ты ерепенишься...

Я стоял, как врытый в землю болван.

Леший вновь стал стариком:

— Не печалься, парень. Не ты первый, не ты последний. Думаешь, смерть — самое страшное? По-живи с мое, узнаешь, что по-настоящему страшно.

— Хватит сказки рассказывать! — злобно выкрикнул я. Мне все равно, пусть убивает, черт с ним! — Сам, небось, умирать не хочешь!

— Не могу, — сказал Леший. — Потому что никто, кроме меня, дела моего не исполнит. А если нет дела, то и жить незачем.

Дело? О чем он говорит?

— А теперь ступай.

Это было сказано, как 'уходи'. Я мертвец, я не мог плакать, но внутри стало нестерпимо горько. Я ожидал иного. Я думал, он поможет мне. Наивный труп! Я чувствовал себя никчемной оболочкой, воздуш-ным шариком, воображавшим, что умеет летать, в то время как ветра играют им в свое удовольствие...

И если при жизни не задавался вопросом, зачем живу, то сейчас я не знал, зачем существую? Чья глупая шутка выдернула меня из речной могилы? Почему все свалилось на мою голову? Ведь тысячи людей тонут и лежат себе спокойно. Почему я?! — взывал я к темным небесам, шагая прочь из парка.

Небо молчало. Оно всегда молчит. Потому что мы — не его дети, вдруг понял я. Земля породила нас, в землю мы и уйдем. Ее слушать надо.

Я старался, чтобы меня не заметили. Я крался водными путями, как вор, прижимаясь к илистому дну и холодным выщербленным камням набережных. Я боялся Слизня и не хотел встречаться с Анфисой.

Я хотел найти Дарью.

Она приснилась мне этой ночью. Она парила в сумеречной воде и улыбалась. Видя ее жалкое, по-лупрозрачное тело, я чувствовал вину. Ведь Ковров просил, очень просил, чтобы я показал Дарье медаль-он. Но я ничего не сделал. Конечно, ведь осталось шестнадцать дней до того, как я исчезну...

Я проснулся и понял: все оставшиеся дни буду паниковать и метаться... Затем исчезну и стану при-зраком. Мои последние шестнадцать дней пройдут так же глупо и бесцельно, как двадцать лет моей недол-гой жизни.

Я должен ее найти! Я уже знал, чувствовал лучше Коврова, что это она, та самая Дарья. И еще знал, что времени мало. Так мало, что я дрожал от страха, от боязни опоздать, хоть и не знал, чем вызвана эта боязнь.

Вот и Охта, а скоро будет и мост.

— Дарья! — закричал я изо всех сил, приближаясь к источенным временем и водой опорам. — Да-рья!

Тишина. Опоздал! Слишком поздно!

— Я здесь, — раздался тихий голос. Я мигом обернулся. Дарья была рядом. Тоненькая и прозрач-ная, она притягивала взгляд странной необъяснимой красотой. Да что же в ней такого, подумал я, почему хочется обнять ее, прижаться и назвать сестрой...

— Вас Слизень послал? — кротко спросила она.

— Нет! — торопливо воскликнул я. — Не Слизень! Я сам пришел. Мне нужно... отвести тебя в одно место... к одному человеку... Он ждет тебя.

Я запоздало вспомнил о медальоне, но ничуть не стушевался. Я уже знал, что она — это она. Но Ковров просил, и я протянул руку: старинный медальон тотчас проявился на раскрытой ладони.

— Павел просил отдать тебе...

Дарья подняла руку, и медальон лег в ее узкую, хрупкую ладошку. Она смотрела на него долго и так, что внутри у меня все сжалось.

— Это он! Это он! — вдруг сказала она звонким и чистым голосом. — Я знала... Знала, что еще увижу Павла! Я иду с вами! Идемте немедленно! Где он?

Я хотел сказать: на кладбище, но мой язык не повернулся, хотя умом понимал, что она должна все знать. Не может человек прожить столько. А любовь прожила...

— Идем! — кивнул я и протянул ей руку. — Только быстрее. Он ждет. Он все время тебя ждал! — вдруг добавил я от себя.

— Подождите, — она остановилась, глядя испуганно и тревожно. — Я ничего уже не боюсь. Но... Слизень накажет вас, если узнает...

Страх обжег изнутри. Крошечный Слизень поселился во мне, десятками щупалец сжимая сердце.

— Если узнает, — как можно спокойней произнес я.

Дарья заколебалась.

— Я не могу погубить вас. Передайте Павлу...

Она не договорила и заплакала. Я не мог этого вынести:

— Если вы сейчас же не пойдете, я потащу вас силой! Обо мне не думайте, думайте о нем!

Необъяснимая, яростная решимость овладела мной. Я намеревался отвести Дарью к Коврову, чего бы это не стоило! Я обещал, и сделаю это! Семи смертям не бывать, а одна уже случилась!

Я взял Дарью за руку, и мы поплыли. Путь назад был еще страшнее. Если нас заметит кто-то из сви-ты Слизня, наше путешествие закончится. Я знал о вечной вражде Слизня с живущей на суше нечистью, и понимал, что делаю, сводя русалку и мертвеца... Но пробираться темными окольными каналами и грязными протоками с Дарьей я не мог. Я стыдился своего малодушия. Даже она, хрупкая девушка, не имея сил, имела волю держаться и верить до конца.

Мы плыли, не скрываясь, в темно-зеленой полупрозрачной мгле, недалеко от поверхности. Тогда я понял, что чувствуют поднимавшиеся в атаку, под пули, солдаты. Стайки рыбешек равнодушно скользили мимо, и впервые за эти дни я думал не о своей участи, а о Коврове и Дарье. Как они встретятся? Что скажут друг другу? Предстоящее настолько захватило, что я не думал об опасности, о десятках глаз, возможно, следящих за нами сейчас, и о черных щупальцах Слизня...

— Подожди меня здесь! — сказал я. Мы остановились в Обводном, у какого-то моста. — Я быстро!

Она кивнула.

Помня об Упыре, на кладбище я хотел пройти с другой стороны реки Монастырки. Так называлась протока, с давних времен отделявшая комплекс Лавры от города. Я всегда думал, что это рукотворный ка-нал, но это была река, если верить карте. Она протекала под дорогой и впадала в Обводный канал. Если идти по территории Лавры вдоль Монастырки, видно, как река исчезает в черной, непроглядной дыре под дорогой. На карте это место значилось как Казачий мост. Неприятное место, хотя напротив высится здание духовной академии. Я всегда проходил в Лавру по дороге через ворота, как и все. Но сейчас следовало быть вдвойне осторожным. Дарья ждала меня, и я не имел права на ошибку. Мы пройдем здесь.

Черный, непроницаемый для солнца и света тоннель под мостом вел на территорию Лавры. Не-смотря на приобретенные навыки, я с трудом мог что-то различить в мертвой воде. Сюда стекались воды со всего кладбища и растворялись в Неве. Я двигался против течения, впрочем, оно здесь почти не ощущалось. После встречи с Упырем я знал, что эта вода мертва. Сотни лет она впитывала в себя останки похоронен-ных, ее берега сложены из костей и мяса, превратившихся в землю и в корни кладбищенских деревьев. Она была черной и тягучей, совсем неживой. Несмотря на отсутствие обоняния, я чувствую, насколько она гни-лая. Какая-то водоплавающая дрянь касалась тела отвратительными бархатными пальчиками, и я вздраги-ваю. Стены черной протоки заросли бесцветным мхом, заглушавшем любые звуки. Казалось, я не плыву, а падаю в бездонный колодец. Или в чью-то глотку. Даже размытое серое пятно выхода не справлялось с этим наваждением. Наконец-то, выход! Я вздохнул свободнее, но подумал, что теперь надо быть вдвойне осторожным. Не хотелось бы встретиться с Упырем снова. Тем более что со мной Дарья. Но, раз она не ис-пугалась пойти со мной, не испугаюсь и я.

Я выбрался из ручья и, спрятавшись за склепом, надел магическую одежду. Сейчас день, и на клад-бище много людей. Место, где я выбрался на берег, было мне незнакомо, и пришлось побегать по аллеям, пока не нашел Коврова.

— Павел Иванович! — закричал я, подбегая к могиле. — Она здесь, она ждет вас!

Ковров обернулся. Его глаза сверкнули:

— Идем!

— За мной, — сказал я, и мы побежали. Вернее, бежал я, а Ковров стремительно обогнал меня, про-носясь сквозь деревья и надгробия.

— Где она, где? — лихорадочно повторял он.

— Здесь, за ручьем!

Мы достигли моста, и Ковров остановился перед черной водой. Лицо его потемнело.

— Дальше я не могу идти! — он умоляюще посмотрел на меня. — Приведи ее сюда!

— Конечно, Павел Иванович! Ждите! — я нырнул в воду и понесся вперед. Черный тоннель про-мелькнул так быстро, словно я моргнул чуть дольше обычного. Дарья ждала на дне.

— Идемте, — я взял Дарью за руку и повлек за собой. Она без слов подчинилась.

Я подумал, что в тоннеле ей станет страшно, потому что было страшно и мне — и от страха без перерыва болтал, рассказывая что-то о себе и Коврове...

Еще не доплыв до конца речки, я увидел силуэт Коврова. Он спустился в Монастырку и стоял по пояс в воде, полупрозрачный, в старомодном костюме и шляпе, откуда ни возьмись, оказавшейся у него на голове.