Пока Седрик размышлял, дворецкий провел их по лестнице на второй этаж и привел к двери спальни, учтиво открыв её. Первым вошел Тибольд и все тщательно осмотрел. Только после того, как мнимый телохранитель удостоверился, что опасности нет, вошел Седрик. Он сразу же подошел к кровати и осторожно положил на неё Елизавету. Несмотря на то, что слуг и охранников у принца Абиатти было более чем предостаточно, но все это время он сам носил свою возлюбленную на руках. Уставшая от долгой поездки девушка крепко спала и Седрик жестом отпустил и Тибольда, и дворецкого.
Как и сказал радушный хозяин, горячая ванна и блюдо с ужином уже были в спальне. Молодой человек в нерешительности смотрел то на одно, то на другое. Ему одинаково хотелось и поесть, и смыть с себя дорожную пыль.
— Седрик, — тихо позвала его неожиданно проснувшаяся Елизавета.
Он повернулся и улыбнулся:
— Да, любовь моя?
Девушка расстегивала свое дорожное платье и улыбалась:
— Пусть ванна и еда подождут. Мне ты нужен куда сильнее.
— Как пожелает моя госпожа, — Седрик с разгону пригнул на кровать рядом с Лизой.
Елизавета испуганно взвизгнула, затем рассмеялась и шутливо стукнула его подушкой:
— Ты не исправимый балбес!
Седрик сел на кровати и лишь усмехнулся, помогая ей избавится от одежды:
— Только никому не говори об этом. Моя репутация Буревесника будет загублена.
— Ну... не знаю, не знаю,— протянула она, сделав вид, что задумалась. — А что мне за это будет?
Молодой человек прошелся коротенькими поцелуями вдоль её шеи, поцеловал ключицу и плечо, и полным страсти голосом сказал:
— Все!
— Все? — переспросила Елизавета, позволяя себя целовать.
— И даже больше, — пообещал Седрик, ложась и увлекая любимую за собой. Мысленно отмечая про себя, что вряд ли им удастся выехать с самого утра, потому, что они с Лизой вряд ли выйдут из этой спальни раньше девяти.
* * *
**
Путешествие, в которое советник Фальче отправил Женевьеву было довольно долгим и утомительным. Особенно для девушки находящейся на четвертом месяце беременности. Не спасало даже то, что в пути постоянно делали привалы, а маршрут пролегал таким образом, что каждую ночь карета останавливалась в каком-нибудь поселке или захолустной усадьбе.
Конечно, в таких местах роскошью, к которой с детства привыкла принцесса даже не пахло. Но Оскар объяснил, что в целях безопасности придется ехать тем путем, на котором опасность того, что её узнают, будет минимальной. И действительно, в течение более чем двух недель, которые потратил небольшой кортеж, сопровождающий Женевьеву на преодоление пути к храму, никто не узнал в богатой путнице принцессу Абиатти.
Впрочем, никто из спутников принцессы не слышал от неё жалоб.
Женевьева никогда и никого не любила так, как полюбила Дайона. И никто никогда не смотрел на неё так, как он. В его глазах она была идеалом не потому, что сестра короля. В его глазах Вив видела только красавицу с глазами невыразительного мутно-зеленого цвета, пышными ресницами и невероятно кудрявыми волосами, как у матери. С ним Женевьева была счастлива, даже понимая, что это счастье не продлиться вечно.
Девушка снова положила руки на едва округлившийся живот, который окружающие воспринимали как полноту. А сердце наполнилось теплотой.
Несмотря на все обстоятельства, Женевьева любила малыша не меньше, чем любила его отца. И знала, что Дайон тоже будет обожать его.
Иногда в карете, когда приставленные к ней фрейлины умолкали, утомленные вынужденным бездельем, или занятые чтением, Вив представляла, какой будет жизнь Дайона и их ребенка. Она представляла, что если будет мальчик, то они с отцом будут ходить на рыбалку и на охоту. А когда малыш подрастет и придет время учиться воинскому искусству, Дайон сам возьмется за обучение. И научит сына не только тому, как держать оружие в руках, но и тому, против кого поднимать оружие, а на кого ни при каких обстоятельствах нельзя использовать острие клинка. Женевьева была уверенна, что её сын вырастет в сильного и справедливого молодого мужчину. А когда придет время — сам выберет себе жену. Он не будет скован правилами и условностями, как его мать и сам сможет ковать свое счастье.
А если родиться девочка... Вив смотрела в окно и воображала, как Дайон будет её баловать, покупая всевозможные игрушки и сладости. Естественно, он найдет ей лучших учителей. Но если дочь будет хоть немного похожа на мать, то единственное, что она будет делать с удовольствием — это читать рыцарские романы.
Когда Женевьева думала о том, что у неё может родиться дочка, её сердце наполнялось невыносимой печалью. Она сама выросла фактически без матери и знала, как бедняжке придется тяжело. Ведь есть вещи, которые не пойдешь спрашивать у отца. Есть вопросы, на которые может ответить лишь любящая мать.
Вив так хотелось стать любящей матерью малышке с карими отцовскими глазами и каштановыми кудряшками, как у мамы, что сердце просто разрывалось от тоски и боли. Ей так хотелось ездить в город к портнихе и заказывать у неё небольшие платьица для подрастающей дочурки, покупать украшения и заплетать первые косы. Иногда, забывшись, она представляла, как встает к малышу по ночам и гуляет с ним по тенистой аллейке возле дома. Или как подросший карапуз, в которого уже не влезает ни ложки супа, спокойно уплетает десерт и ещё несколько конфет сверху.
А потом приходило осознание того, что этому никогда не быть и Женевьева начинала заливаться горькими слезами. Фрейлины начинали кудахтать вокруг своей принцессы. Но никто не знал ни причину этих слез, ни чем можно помочь в данной ситуации. Вив не раз ловила себя на мысли, что по большому счету, этим безмозглым птичкам все равно. Им нравится статус — фрейлины принцессы. Но ни с одной Женевьева так и не сблизилась. И ни одна так и не спросила, почему сопровождает принцессу только до замка Шагри. Да что там! Все знали, что дальше принцесса Абиатти отправится в храм замаливать грехи перед предстоящей свадьбой с королем Марияди. Но ни одна не спросила ни в какой храм, ни какие грехи. А ведь рядом с замком Шагри было как минимум шесть подходящих храмов, и один не подходящий, куда Вив собственно и ехала.
Поэтому, когда кортеж прибыл в замок, Женевьева была рада, наконец, избавиться от своих фрейлин. Да и они весьма плохо скрывали свою радость от того, что возвращаются к развеселой дворцовой жизни.
В течение всего путешествия Вив не раз посещало желание написать записку Дайону, весточку, что она жива, в порядке и чтобы он не волновался. Пока не оказалась в разлуке с любимым, девушка даже и не представляла, насколько любит его и как привыкла к тому, что он рядом, на расстоянии вытянутой руки. А сейчас, когда граф Киприан не мог ни обнять, ни утешить, ни подбодрить, внутри казалось, образовалась пустота, растущая день ото дня. По ночам Вив ворочалась в ставшей слишком большой и холодной постели, сгорая от желания увидеть его, почувствовать ещё хоть раз его прикосновения, ощутить на себе приятную тяжесть его тела. Боги! Как же трудно засыпать на подушке, а не у него на груди, слушая размеренное сердцебиение.
Несмотря на все трудности, несмотря на одиночество, Женевьева была полна решимости безропотно все вынести. Да, ей уже не быть со своим графом. Но Дайон и их ребенок ещё могут быть счастливы. Оскар обещал. И Вив верила, что советник сдержит слово.
Свита принцессы Абиатти осталась в замке Шагри. А сама она и несколько служанок, ранним утром, ещё до того, как в замке протрубил рог, извещающий его жителей о начале рабочего дня, уехала в закрытой карете с минимальным сопровождением солдат. Это и все, кто должен был оставаться рядом, пока родиться ребенок.
Женевьева смотрела в окно кареты и молилась. Она молилась за Дайона, чтобы небеса берегли возлюбленного, молилась, в надежде ещё хотя бы раз его увидеть. А ещё принцесса молила небеса облегчить бремя, которое легло на её плечи.
* * *
**
Боадикея пришла к своей матери на чай. Она помнила, что Беатрис была очень приветлива и предложила чашечку ароматного напитка. А после этого в памяти почти ничего не сохранилось, кроме нескольких невнятных отрывков, больше похожих на сон чем на явь. В этих отрывках ей снился что-то говорящий Лиам, мать, заставляющая её что-то выпить. А в остальном темнота.
Когда же Боадикея, наконец, окончательно проснулась, ей казалось, что она заболела. Тело ныло, кости болели, как после сильной горячки, и ужасная слабость. Но самым странным было то, что проснулась она не в той комнате во дворе, которая в течение последнего года служила ей домом, и к которой уже успела привыкнуть. Графиня Боадикея Монтефиор проснулась в той спальне, которая служила ей домом в течение пятнадцати первых лет жизни в Охотничьем домике. Это было настолько удивительно и странно, что девушка не сразу поверила в реальность произошедшего. Но запахи и ощущения быстро убедили в том, что непонятная сила снова забросила её в старый дом.
— Эй, есть там кто-нибудь? — позвала Боадикея.
Прошло несколько секунд и дверь в спальню открылась, впуская лакея. Молодой парень, которого она не видела прежде. Он почтительно поклонился и вежливо спросил:
— Ваша милость, как вы себя чувствуете? Вам что-нибудь нужно?
— Как я тут оказалась? — накинулась на него с вопросами девушка. —
Где моя мать? Где мой брат?
Прежде чем ответить, парень снова тактично поклонился. Видно было, что он ему не хватает опыта, но он очень старается делать все так, как учили:
— Ваша милость, мне не велено отвечать на вопросы. Но если вам что-то нужно — я все принесу.
Ответ лакея мягко говоря обескураживал. Боадикея поздно спохватилась, что не одета подобающим образом, а в её комнату вошел посторонний мужчина.
— Уходите отсюда! — вспыхнув велела она. — И пусть придет моя служанка Марта!
Марту Боадикея позвала даже не задумываясь. Все время, пока девушка росла, рядом была эта дородная женщина, с большим и добрым сердцем. И у неё всегда были ответы на любые вопросы. И сейчас, когда Боадикея не понимала, что происходит вокруг и как она сюда попала, попросить помощи у единственного человека, которого в отсутствие братьев можно было бы назвать близким. Как будто если Марта придет, то непонятная и пугающая ситуация, в которой девушка сейчас оказалась сама собой пропадёт, как одна из тех мышек, которые иногда в детстве забегали к ней в спальню и убегали, стоило няне топнуть на них ногой.
Парень снова почтительно поклонился:
— Сожалею, ваша милость. Но такой служанки в доме нет. Я могу позвать другую служанку...
— Нет, — испуганно пискнула Боадикея. — Мне никто кроме неё не нужен!
Лакей немного растерялся от внезапной эмоциональности девушки. Но быстро взял себя в руки и сделал то, в чем считал себя профессионалом — почтительно поклонился:
— Как пожелает ваша милость, — и вышел из комнаты.
Боадикея проводила его со страхом в глазах, с трудом подавив желание попросить его остаться. Это её дом, её родной Охотничий домик. Но, боги, как же она здесь оказалась? Кто привез её сюда? Зачем? Где братья? Марта? Где хотя бы мать с которой девушка пила чай прежде, чем потерять сознание?
Прежде чем голова совсем запутавшейся в самых страшных и противоречивых предположениях девушки взорвалась, она увидела, что на стуле у изголовья кровати лежит одно из её старых платьев и сопутствующие принадлежности. Боадикея давно их не носила, так как это был наряд подходящий девушке-подростку, а не взрослой леди, коей она считалась с недавних пор. Но ничего другого поблизости не наблюдалось, поэтому она выбралась из-под одеяла и шлепая босыми ногами по холодному каменному полу подошла к платью. Уже возле него Боадикея застыла в нерешительности. Обычно Марта помогала ей одеваться. Но каменный пол, одинаково холодный и зимой, и летом, быстро помог ей справиться с сомнениями. Немного помучавшись, девушка облачилась в платье, которое пахло лавандой. Боадикея невольно улыбнулась, только сейчас осознав, как скучала по этому запаху. Вивьен, старая горничная, убиравшаяся в её комнате, всегда клала пучок сухой лаванды среди вещей, чтобы отогнать моль. Из-за этого вся одежда и постельное белье пропахли этим запахом и никой парфюм был не в состоянии справиться с ним. Но Боадикея и не возражала. Ей этот запах, как ни странно весьма и весьма нравился. Да и не было поводов пользоваться духами, пока девушка не покинула Охотничий дом, как ей казалось навсегда.
Последняя мысль отрезвила Боадикею и вырвав из лап ностальгии вернула в суровую реальность.
Она постояла ещё немного и решительно вышла из своей комнаты. Точнее, открыла свою дверь чтобы выйти. Но там стояла вооруженная охрана. Сомкнув оружие, один из двух солдат сказал:
— Ваша милость, из комнаты никого не велено ни впускать ни выпускать. Вернитесь в свои покои. Если вам нужен лекарь или служанка — мы передадим ваше пожелание.
Боадикее ничего не оставалось, кроме как покорно вернуться назад. Были мысли попытаться сбежать... Но девушка здраво рассудила, что далеко она отсюда не убежит, да и всему происходящему должно быть разумное объяснение. Не могут же в самом деле её держать здесь в плену? У неё мама — королева, а братья — принцы. Да и тюрьмы как правило менее комфортны, чем Охотничий дом.
Успокоив себя подобным образом, Боадикея села в большое кресло у окна. Это было её самое любимое место во всем доме. Отсюда девушка наблюдала за дождем в пасмурную погоду, или читала новые книги, привезенные Лиамом или Седриком. Это кресло всегда ассоциировалось с теплом и уютом, с безопасностью.
Положив голову на мягкую спинку кресла и чувствуя щекой мягкий бархат зеленой ткани, которой оно было обито, Боадикея радовалась тому, что этот островок покоя у неё есть. А сердце бередило смутное предчувствие, что долго этот покой не продлиться.
* * *
**
Несмотря на то, что Седрик точно знал какое расстояние необходимо будет преодолеть, чтобы попасть в порт Мацуи и знал, что будет около восьми переходов от города к городу, между которыми один-два дня пути, дорога все равно казалась нескончаемой. Пейзаж за окном был довольно однообразным: поля, луга, леса. Периодически появлялись большие и маленькие села, где немаленький обоз, сопровождающий принца в путь, запасался провизией. Но в основном путешествие было крайне монотонным и однообразным. Иногда из-за однообразия вида снаружи кареты Седрику начинало казаться, что они не едут, а просто стоят на месте.
Скуку и тягомотину этого путешествия скрашивала Елизавета. Она много рассказывала о своем родном городе, о традициях и негласных правилах населения. И хоть о своем детстве, проведенном там девушка говорила кране неохотно, о городе Мацуи красавица отзывалась с большой любовью.
Когда Седрик в первый раз рассказывал о новом назначении, то очень боялся реакции возлюбленной. Он знал о её отце пьянице, знал, как нелегко ей пришлось и как трудно было выбраться оттуда. Поэтому не удивился бы, откажись графиня Малони вернуться в родной город. Хотя и не был уверен, что смог бы принять такой её выбор.
