Отсюда вывод: срочно привести в порядок вещдоки и катать вату. Тянуть время.
ГЛАВА 5
Звезды падали
Моросили дождем, даже не метеоритным, а обыкновенным грибным. Только вместо капель воды с опрокинутой чаши небосвода сыпались маленькие огненные сполохи. Почему-то тот факт, что звезды — это небольшие, величиной с кулак сгустки пламени, а не громадные гелиево-водородные шары, как учит наука астрономия, удивления не вызывал.
Звезды искрились, шипели, разрезая воздух полосами дымных хвостов, сливались и разделялись друг с другом и впечатляли мощью многотонных авиабомб. Однако, вонзаясь в землю, звезды не причиняли почве вреда. Не взметался песок, не валились деревья, не загорались листья, с которыми соприкоснулись огненные капли, не появлялись воронки от особенно сильных ударов. Достигнув земли звезды тихо гасли и исчезали упавшими в море медными монетками. Словно падали не на твердую почву, а как минимум в жидкую хлябь болота. Лишь слегка шевелилась трава, когда на зеленый ковер падали особенно крупные сгустки звездного вещества.
Зато кожа горела. Струйки звездного дождя кислотой щипали руки и лицо, капли стучали свинцовыми шариками по темечку, били раскаленными бичами по животу. Огонь карябал острыми когтями ребра, тыкал раскаленными иглами в диафрагму, проникал в легкие, сжигая кислород, и душил, душил. Звездные капли, падая в рот, испаряли влагу и, погаснув, превращались в бетонную массу, которая закупоривала горло.
Воздуха не хватало.
С каждым ударом сердца его становилось все меньше. Последний вдох втянул в глотку мизерную дозу — буквально молекулы кислорода, которой не хватило бы и для муравья.
В горло залетела стая железноклювых ворон и принялась раздирать плоть на части.
А звезды все падали...
* * *
Артём очнулся не сразу, какими-то медленными рывками, словно всплывая с аквалангом со дна глубокого темного омута на поверхность. Мрак редел, истончался, свет становился ближе, где-то вверху расползалось белое пятно, и, наконец, глаза открылись.
Картинка слегка подрагивала и расплывалась, будто зрачки были камерой в руках пьяного оператора. Сфокусировать взгляд на любом предмете дольше нескольких мгновений не удавалось. Но Артём попробовал.
Белое пятно оказалось потолком. Стандартного молочного окраса. Кроме потолка в поле зрения имелась сложная металлопластиковая конструкция, опутанная проводами, как Лаокоон с сыновьями змеями. Недоуменно скользнув трясущимся видоискателем 'камеры' по композиции, Стрельцов с трудом узнал в ней капельницу или нечто схожее — жидкость в полых 'проводах' микроскопическими порциями скатывалась вниз, в район левого локтя. Только почему-то еще один прибор непонятного назначения перед глазами маячит, на столике, что ли?
Больница?..
И как он здесь оказался?
И где?.. И кто?.. И когда?..
Вопросы кружились огненными сполохами из сна, а то, что видение с падающими звездами было сном, Артём принял для себя без колебаний. И даже припомнил, что белый потолок вкупе с металлопластиковой конструкцией ему тоже снились. До огненного звездопада.
И снились неоднократно...
Вопросы кружились, но вяло, словно огненные шары растеряли большую часть мощи. Как-то неактуально кружились, ненастойчиво. Кружились и подрагивали вместе с кефирным потолком в треморных пальцах похмельного кинолюбителя.
Хотелось пить. Нет, не так. Катастрофически, ужасно, безумно хотелось пить. Не иначе — добрый десяток столетий во рту и росинки не было. Не маковой, а простой, предрассветной. Сухой шершавый язык безуспешно скреб небо в потугах добиться слюноотделения. Предложи сейчас добрый самаритянин стакан воды в обмен на все нажитое имущество: квартиру, машины, мебель, бизнес, Стрельцов согласился бы. Не раздумывая. И в придачу еще накинул бы последние штаны и пару годиков каторжных работ. Подойдет даже отрава из ближайшей лужи, главное, чтобы воды в ней было больше, чем грязи.
Надо поискать воду...
Артём попробовал привстать, но накатила такая необоримая волна слабости, что он провалился в нее как в колодец.
* * *
Повторное — или, возможно, десятое-двадцатое по счету — пробуждение было более комфортным. По крайней мере, умопомрачительная жажда Стрельцова не мучила. Пить он по-прежнему хотел, но не настолько всепоглощающе. Чудовищная жажда трансформировалась в ненавязчивое желание опрокинуть стаканчик-другой холодного кваса. Да и сил несколько прибавилось; слабость уже не туманила взор.
Артём провел визуальную рекогносцировку.
Белый потолок, допотопная люстра с одной горящей лапочкой, кажется, капельница, непонятного назначения приборы. Помним, видели.
Больничная палата, без вариантов. Стрельцов повертел головой и выяснил, что палата (или бокс) не одноместная. В помещении помимо самого Артёма покоились — самое верное слово, иначе не скажешь — еще два товарища. С правой стороны обзор загораживала окрашенная в тот же колер, что и потолок, стена, а слева на кроватях загорали те самые товарищи. Ближний — с перевязанной головой, вылитый герой гражданской войны из песни, тот, который поник головой с пробитым комсомольским сердцем, а дальний, у окна, — без видимых повреждений. Хотя о повреждениях судить очень сложно, когда из-под одеяла торчат только нос, глаза и лоб. Замерз он, что ли?
Оба товарища лежали на кондовых кроватях с железными спинками и признаков жизни не подавали. То ли спали, то ли пребывали в бессознательном состоянии. Учитывая то, что в руку 'бойца' впилась игла капельницы, тот, безусловно, находился ближе к отключке, чем 'мерзляк', рядом с кроватью которого медицинские причиндалы отсутствовали. Одна полуразвалившаяся тумбочка красовалась.
С мебелью вообще в палате было не ахти. Три кровати, три тумбочки и два столика — полный гарнитур. 'Мерзлявого' типа столиком почему-то обделили. Может, места не хватило — его кровать стояла у единственного, но по-настоящему фундаментального окна. Три на два метра. Прямо скажем, панорамная вещь. Окно прикрывала ленточная лапша жалюзи, как ни странно, приличная, сквозь которую пробивались тонкие лучи света. Лунного?
На дворе — ночь или раннее утро. Крайний вариант — поздний вечер. Интересно сколько он здесь провалялся?
Артём приподнялся и с удивлением обнаружил, что это у него получилось. Не то, что в прошлый раз. Слабость, правда, снова набросилась на члены, но с гораздо меньшим энтузиазмом. И под грудью неприятно кольнуло. Но не вырубился, как сгоревший телевизор, что весьма отрадно. Осмотрев уже не палату, а себя, для чего пришлось откинуть одеяло, Стрельцов обнаружил, что помимо локтевого сгиба, откуда торчала игла капельницы, медицина занималась и туловищем — к нижней части грудной клетки и к животу грибами-симбионтами присосались притянутые бинтами тампоны. С подсохшей кровью по краям.
От одного взгляда на тампоны стало нехорошо. Затошнило, и слабость навалилась с прежней, недетской силой. Именно в этих местах проснулась боль и принялась вгрызаться в плоть, терзая нервные окончания своим садистским инструментарием. И как только Артём ее до сего мгновения не замечал? Ведь даже дышать вдруг стало тяжело -будто сбежавший из труппы Дуровых дрессированный слон по команде укротителя послушно уселся на грудь. Ни вздохнуть, ни... охнуть.
И хотя с ногами, руками и прочими членами, включая то место, в которое отдельно взятые боксеры едят, ничего не произошло — ни бинтов, ни ран, ни швов на них не было и неприятными ощущениями они не донимали — Стрельцову и того хватило. Он смотрел на тампоны, представлял, насколько глубокие отверстия находятся под ними, и трясся от боли и ужаса, лишь сейчас осознавая, что чудом остался жив. И как ему удалось сбежать от тех беспредельщиков?
Механически прокручивавшиеся в голове события того дня (вчерашнего? позавчерашнего? недельной давности?) разбередили раны душевные. Артём вспомнил, что в сточную канаву кошмарного криминального сюрреалистического абсурда судьба макнула не только его. В эту странную, безумную историю попала и Настя.
Ее же использовали в качестве заложницы...
Господи, что с ней? Отпустили ее эти подонки или нет? Что там они говорили, обещали? Стрельцов принялся лихорадочно восстанавливать в памяти свои переговоры с безымянным главарем и толстомордым 'курортником'.
Воспоминания всплывали фрагментарно, по кадрам, словно при замедленном воспроизведении старой кинохроники. То один кусок пленки попадет в проектор, то другой. Накладываясь и переплетаясь. Почему-то все время в памяти всплывали дурацкий сон про падающие звезды и драка в автомобиле. Все-таки показал он тогда этим негодяям кузькину мать.
Между тем воспоминания о славном подвиге сейчас больше мешали, чем повышали эмоциональный тонус. К сожалению, Артём забыл, что именно главарь и мордастый 'отпускник' говорили ему о собственных действиях в отношении Насти. То, что обещали отпустить и не трогать, если он будет себя правильно вести — несомненно, но в остальном? Что сулили в противном случае, обсуждался ли вопрос не совсем 'правильного' поведения? Ведь его поведение в машине оставляло желать...
А что прикажете делать, если вас на убой волокут? Как борову вылупить зенки и покорно подставлять шею под топор? Увольте! Сами напросились. Еще и подрезали, сволочи! Конечно, ожидать в подобной ситуации от бандитов благородства не стоит. А с другой стороны, в своей части он требования похитителей выполнил до конца.
Может, и отпустили.
Что же бандиты обещали?
Впрочем, как можно верить их лживым обещаниям, буде таковые и звучали. Даже если бы похитители клятвами страшными воздух сотрясали, землю-матушку ели, в груди себя били и договоры кровью подписывали, этой братии верить нельзя. Ни на йоту. Родного брата продадут за понюшку дешевого самосада. А о прочих и говорить не приходится. Ведь его отморозки тоже обещали отпустить. На все четыре.
И что в результате?
Больница, капельница. Едва костлявая не прибрала.
А Настю?..
Зубы скрипнули, и из горла Артёма вырвался протяжный глухой стон. Страшно! Боже, страшно!
В груди лопнула стеклянная емкость и миллионы острых осколков вонзились в легкие. Дыхание перехватило.
Перед глазами неожиданно возникло встревоженное женское лицо. Неопределенного возраста.
— Очнулся? Ай-ай! А зачем подниматься. Нельзя ведь пока, швы разойдутся. Ну-ка, ложитесь обратно. — Медсестра, а, судя по характерному белому халату и, главное, требованиям, это была именно она, принялась аккуратно укладывать Стрельцова на подушку. — Опять потекло.
Артём опустил взгляд и увидел тянущую из-под тампона щупальца темно-красную кляксу. Грудь разламывалась от боли, но в данный момент Стрельцова куда больше волновало иное.
— Простите, мне срочно нужно... обязательно нужно узнать, как там моя супруга, что с ней? — Вопросы получались не вполне связными.— Телефон, мне нужен телефон... Да, точно, позвонить...
— Позвонить? Спят все уже, и вы ложитесь. Я кому говорю?!— Медсестра пыталась привести Артёма в горизонтальное положение, но он сопротивлялся, хватал ее за руки, за халат и хрипел:
— Мне обязательно нужно... дайте телефон! Где мой сотовый? Куда его дели? Там же бандиты. В милицию...
— Милиция была уже у Вас. Заходил следователь, врач не разрешила ему с Вами поговорить. Но не волнуйтесь, он обещал завтра заглянуть. Все запишет, протокол составит.
— Время уходит, надо, чтобы... чтобы... позвонить...
Мысли путались и терялись.
— Куда звонить в таком состоянии. Вас и без того еле-еле с того света вытащили, спасибо Олегу Петровичу и Анне Павловне. В любой момент... Вот, что наделали. Ложитесь, кому говорю!
Красное пятно на груди расползалось все шире, захватывая уже часть живота и бок. По ребрам потекла теплая струйка.
— Если не успокоитесь, я вам укол поставлю или Олега Петровича позову. С такими ранениями двигаться вообще нельзя! Успокойтесь!
— Вы не понимаете... — прохрипел Артём, пытаясь достучаться до непонятливой медсестры. Голос женщины начал удаляться, а окружающее пространство мерцать и съеживаться. Снулой рыбиной в сознании плеснулась мысль о том, что сейчас он снова вырубится. Дабы избежать этого, Стрельцов подчинился медсестре и улегся.
Полегчало. Не сразу, но ощутимо. Мерцание исчезло, пространство восстановилось в прежних объемах, а звуки приобрели естественное звучание. То ли короткий отдых поспособствовал, то ли обещанный медсестрой укол, который она все-таки сделала. Без возражений или сопротивления.
Наверное, сестра милосердия ввела ему лошадиную дозу, поскольку Артёма почти сразу сморил сон.
Почудилось, Стрельцов закрыл глаза лишь на миг, но когда вновь распахнул веки, то в палате стало заметно светлее. Сквозь жалюзи в помещение протискивались уже солнечные лучи.
День? Утро?
Артём совершенно потерял счет времени. Он не в состоянии был определиться не то что со временем суток, но и с датой, не говоря уже о часах. Какой сегодня день: понедельник, среда, суббота? Или следующий понедельник? Бог его ведает.
И почему-то эмоции улетучились. Голова соображала великолепно. Выкладки и умозаключения, касающиеся в том числе и Насти, в памяти не стерлись, напротив, Артём только и думал о том, отпустили ли бандиты его супругу или нет, но отношение к ним изменилось. Страх пропал, улетучилось жгучее желание выть от бессильной ярости и рвать, грызть зубами глотки, пальцы, кости, что угодно, хоть спинку кровати, хоть дверцу тумбочки. Сошло на нет стремление куда-то бежать, кричать, просить, доказывать, что-то делать.
Остались сожаление, усталость и легкая печаль. И еще малая толика смирения. Собственные злоключения потеряли яркость, поблекли, а вопросы о судьбе Насти сверлили мозг, но не слишком агрессивно. Вообще, сознательная деятельность протекала отстраненно. Словно он обсасывал прочитанный авантюрный роман или мусолил впечатления о новом зарубежном фильме. И случившееся его ни в коей мере не касается. Видимо, поставленный медсестрой препарат еще бродил по венам и капиллярам.
— Доброе утро.
К его кровати подошла дама в белом халате, но не старая знакомая 'добрая укольщица', а другая, то ли медсестра, то ли доктор, рядом с ней возвышался высокий здоровый лоб интеллигентной наружности, что выражалось в наличии аккуратной 'испанской' бородки и лысины. Здоровяк тоже был в белом. Халате. Когда они проникли в палату, Артём, погруженный в свои невеселые думы, внимания не обратил.
Стрельцов перевел взгляд с потолка, которым упорно до этого любовался, на даму. Мужик из поля зрения выпал. Скосил глаза вверх-вниз и автоматически отметил, что дама... вполне. Ничего. Не то 'ничего', которое обозначает отсутствие или ничтожность, а 'ничего' в смысле — хороша. Все при ней, весь джентльменский, точнее, наверное, 'сеньоритский' набор. Прямые черные волосы собраны в хвост, аккуратный носик, ямочки на щеках, большие выразительные глаза — цвет не разглядеть за стеклами очков, стройная фигура. К гадалке ходить не нужно — не одно мужское сердце разбила красавица доктор.
