Берег мой. Книга 1

За неделю до Дня Физика Наташка угодила в больницу — "на обследование". Думали, аппендицит, но обошлось. Сказали — хронический. Но домой не отпускали, что радовало всех четверых, считая Таньку. Нет, нельзя им жить вместе. Дружить получается, а жить — увы.

В первый день Наташкиного отсутствия они, что называется, "отрывались". К тому же вечером пришли ребята и предложили участвовать в предвыборной кампании — непременным мероприятием Дня Физика были выборы президента физфака. Девушкам поручили шить буденовки и знамя, их команда решила изображать красноармейцев. В результате легли спать в пятом часу утра. Это в ночь со вторника-то на среду! Немыслимая беспечность.

Саша безжалостно раздирала расческой спутанные волосы, шипя не столько от боли, сколько от злости и обиды на свою дурость и слабость.

Так ей и надо, баиньки захотелось, да? Вот и поспала. В результате жалкий еженедельный паек счастья от созерцания Кулигина сократился на четверть, и то, если Саша успеет на вторую половину пары. Растерзанная и запыхавшаяся. Замечательно, просто чудесно!

— Да не ходи ты, — пробормотала Ольга, прячась от света под одеяло. — Дался тебе этот матан, пропустишь один раз, ничего страшного.

Легко сказать! А как потом жить — аж до субботы? При том... при том, что в субботу занятий не будет на физфаке из-за праздника. Полный мрак!

Но объяснить это невозможно... да и некому: Ольга уже снова спала. Саша подхватила дипломат и бегом отправилась в университет.

Звонок на вторую часть пары застал ее в коридоре. К двери аудитории Саша подошла одновременно с преподавателем. Хотела подождать, пока он пройдет, но Кулигин, увидев ее, остановился и кивнул, приглашая идти вперед. Она, краснея, пробормотала "Здрассьте" и повиновалась, в который раз позавидовав Ольге. Или той же Наташке. Хоть и толстая, да миниатюрная. Но Саша почти одного роста с Кулигиным, и никак нельзя про нее сказать, что "проскользнула" куда-нибудь. А как бы ей хотелось, чтобы это было так! Вот сейчас — "проскользнула мимо него в двери", ага... Ладно, проехали.

Место-люкс, разумеется, было занято. И все более-менее приличные места — тоже. Чтобы сесть, пришлось вскарабкаться под самый потолок, на предпоследний ряд, откуда не видно толком ни доски, ни лектора. "Ладно, хоть послушаю", — подумала Саша. Но и этого ей не дали: откуда-то появился Ренат и попросил тетрадку по матану — списать домашнюю работу. Саша надеялась, что он возьмет тетрадь и исчезнет, но Ренат мало того, что уселся рядом, так еще, переписывая, задавал вопросы. Разобраться ему захотелось, нашел время! Самое правильное, наверное, было послать его подальше. Но Саша так не умела. Она отвечала сквозь зубы, а сама все глядела вперед, туда, где у доски ходил и рассказывал что-то Кулигин. Выражения его лица Саша не различала, но ей казалось, что он то и дело взглядывает на нее осуждающе: еще бы, кому понравится, что на его лекции разговаривают.

Услышав звонок, она едва не расплакалась. Спускалась, как в тумане. Мимо бежали люди, кто-то что-то даже спросил у нее, — ничего она не видела и не слышала. Выйдя в коридор, остановилась, глядя, как ребята из первой группы заходят в небольшую аудиторию.

Сейчас у них начнется семинар по матану, и вести его будет Кулигин. И вряд ли кому из них приходит в голову порадоваться такому неслыханному везению! Для них — рядовой семинар, поди, не самый интересный. Монстровая группа, все — бывшие фымышата, самые-самые. И девушек нет. Любопытно, что за задачки они там решают... олимпиадные, наверное. А ей... ей сейчас на молекулярку, к Патрацкому.

В глазах подозрительно защипало. Саша поскорее достала платок и отвернулась к окну. Ничего, пережить завтрашний день, потом в институт, а там суббота и... ничего ведь не будет в субботу-то!!!

Ну и ладно. Какая, к чертям, разница.

Она мотнула головой, прогоняя слезы, и шагнула к лестнице — в среду физика была на четвертом этаже. И увидела перед собой Кулигина. Откуда он взялся? И почему не прошел мимо?

— Вы что-то спросить хотели?

— Нет, то есть, да... хочу спросить, — забормотала она и вдруг выпалила одним духом: — Сергей Валентинович, можно мне сегодня у вас на семинаре по... поприсутствовать?

Вот это да! Вот это она сказанула. Ну все, сейчас что-то будет... страшное.

Саша обреченно приготовилась выслушать суровую отповедь на тему, как нехорошо приставать со всякой ерундой к занятым по уши людям. Достаточно того, что она и так после каждой почти лекции достает преподавателя вопросами, а теперь...

— Конечно можно!

Саша вскинула изумленный взгляд. Он что, обрадовался?! Чему?!! А Кулигин продолжал, как ни в чем не бывало:

— Мы проходим локальные экстремумы. Вы в курсе дела?

— В курсе, — пролепетала она.

— Занятие здесь, — он указал на аудиторию, ту самую. — Идите пока, а я приду чуть позже.

На ватных ногах Саша добралась до заветной двери и робко отворила ее. Пять человек, все незнакомые, с легким любопытством поглядели на нее. Она слегка кивнула им и села за парту, самую дальнюю от преподавательского стола. Чувствовала она себя диверсантом, провернувшим крайне ловкую операцию. И не миновать скорого разоблачения.

Хотя, по большому счету, какие у нее причины так волноваться? Обыкновенная реакция преподавателя на интерес к его предмету. Почему он должен сердиться? Это Патрацкий злится, когда вопросы задают, ну так он, поди, и физику свою знает соответственно. А Кулигин сам без ума от матана, для него, напротив, пренебрежение оскорбительно. Вон как честит этого беднягу!

— Что же вы, Горелов, на лекции не ходите, дома не занимаетесь. Неужели вам все это настолько неинтересно? Ни разу не захотелось разобраться хоть в одной задачке? Ведь шанс есть сейчас, а потом не будет ни времени, ни... Ладно, садитесь, нет сил смотреть на ваши мучения.

Слушая это, Саша смотрела в стол. Горькие слова адресовались не ей, но стыдно было до невозможности. Мельком она глянула на "мучителя" — высокого светловолосого парня, она бы даже сказала, симпатичного, если бы лицо его не было таким красным и злым. Еще бы! Шевельнулась жалость, но ее тут же погасила волна куда более горячего сочувствия к Кулигину: мается тут, бедный... Так и от Наташки страдал. "И от меня, на экзамене", — вспомнила она и совсем сникла.

— Так, для Горелова задачка оказалась слишком сложной, — сказал Кулигин и поднялся, подошел к доске, взял мел, но тут же снова повернулся к студентам. — Слушайте, — сказал он жалобно. — Ну не хочется мне самому ее объяснять. Может, все же кто-нибудь рискнет? Честное слово, ничего тут страшного нет... если материал знать, конечно, — он усмехнулся. — Теоремку одну с прошлой лекции. Ну, кто помнит?

Саша помнила теорему, больше того: она хорошо знала, как решать задачу. Именно эту, которая на доске. В субботу они такие решали у себя, и сегодня, час назад, она разъясняла Ренату, вот эту самую... или почти такую, с другими числами.

Она недоуменно обводила глазами аудиторию. Почему все молчат? Монстры же! А задачка простая совсем, даже теорема особо ни при чем.

Кулигин тоже оглядывал ребят, ждал, вызовется кто или нет. Саша спокойно смотрела на него, уверенная, что ему не придет в голову глянуть в ее сторону.

— Эдакая тишина, на лекциях бы так, — покачал головой Кулигин и вдруг обратился к Саше: — Ну, а вы не хотите попробовать? Вы были на прошлой лекции, я помню.

Саша онемела. Потрясенно смотрела в глаза Кулигину и не трогалась с места. Все, что она сейчас видела и понимала — это его взгляд. Сначала спокойный, прямой, он становился веселым, вот знакомые лукавые искорки...

— Ну что же вы напугались? — он шагнул к ней и протянул мел.

Саша, как под гипнозом, поднялась, сделала шаг, другой... Кулигин меж тем продолжал, отходя к доске:

— Если забыли, я подскажу, это не то, что совсем не знать. Как вас зовут?

— Са... Александра, — выговорила Саша.

— А по отчеству?

Он уже откровенно улыбался, в группе тоже кто-то начал хихикать.

— Михайловна, — сказала Саша и взяла мел.

— Итак, Александра Михайловна, покажите нам, как справляться с такими задачками. Сначала...

Но Саша уже пришла в себя, она стерла невнятные каракули Горелова и уверенно начала писать хорошо знакомое решение.

— Ага, — услышала она позади. — Ну, вот, это совсем другое дело. Только вы не молчите, рассказывайте, тут кое-кому непонятно.

Саша повернулась к группе и стала объяснять, мысленно благодаря матанщика Попова, который все же многому ее научил, во всяком случае, выступать у доски. Краем глаза она видела, что ребята записывают за ней, и никто не насмехается, только один парень, кудрявый, темноволосый и темноглазый, смотрел на нее с нескрываемым высокомерием, полные губы его кривились.

— Подождите, — он небрежным жестом прервал ее. — Не совсем понятно, вторая строка снизу, она откуда взялась?

Саша поглядела, куда он показывал.

— А... это я пропустила часть вычислений. Надо подробнее писать? — обратилась она к Кулигину.

Тот вздрогнул, будто ее вопрос отвлек его от каких-то раздумий, далеких от предмета.

— Что? Да... а почему, собственно, разве что-то не так? — он перевел на группу насмешливый взгляд. — В общем-то квадрат разности там, прочие... правила сокращенного умножения, так в школе называлось? Тут, конечно, таблицы нет большой, как в классе, но кому надо, напишите себе карточку, что ли, а то правда, забывается, давно проходили, да?

Парни смеялись, чернявый без смущения возразил:

— Если через строчку писать, запутаться легко, особенно на доске.

— Это верно, затем остальные и пишут в тетрадках, чтобы поправить, если что. Вы, Дробовой, конечно, опять все в уме, ну так мы не виноваты, что путаетесь.

Дробовой, перед которым в самом деле не лежало ни листка бумаги, пожал плечами. Саше стало неловко. Вопрос, конечно, глупый, но... мало ли. Это Патрацкий вечно фыркает, противно. Она быстро дописала недостающую строчку сбоку, где было свободное место.

— Вот, — сказала она, извиняющимся тоном. — Я, правда, спешу зачем-то...

Черные глаза парня потеплели. Саша продолжала решать. Кулигин слушал ее с полминуты, и затем — она не увидела, почувствовала — снова ушел в свои думы. Но Сашу это не обидело. Она была счастлива. Опять все оборачивалось не так, как ждала, думала, боялась. Господи! Хорошо-то как!

13

Оксана ненавидела утро. А вместе с ним — все. Все, на что падал взгляд, что подворачивалось под руку.

Сегодняшнее утро было особенно отвратительным. Предстояла поездка. И неблизкая. В одиночку.

Вообще-то Оксана очень надеялась, что проспит. Накануне до трех читала молитвы и каноны, как положено перед причастием и исповедью. И потом долго ворочалась, в голову лезла всякая муть, хотелось пить, есть, — все, что угодно, как заснула — непонятно. Еще непонятнее, как проснулась: словно толкнул кто, за пять минут до звонка будильника. Тут же снова закрыла глаза, но испугалась, что звонок разбудит мужа, выключила будильник. И поняла, что вставать придется.

Одевалась в маленькой комнате, вздрагивая от озноба и стараясь не смотреть в сторону чайника. За стенкой скрипнул диван, зашлепали босые ступни. Проснулся все-таки!

— Едешь? — Дмитрий вышел в блок, смотрел, сонно моргая.

— Еду, — сквозь зубы ответила Оксана.

— Может, не надо? Потом как-нибудь?

— Да нет уж, сколько можно откладывать. Мама третий раз напоминает.

Она села на кровать, взяла лекарство. Пальцы слушались плохо, таблетка выскользнула и покатилась под шкаф. Оксана чертыхнулась, хотела достать другую, но Дмитрий поднял упавшую, протянул ей.

— Спасибо, — машинально пробормотала Оксана и сунула таблетку в рот.

— Ты что, нельзя же, поешь что-нибудь!

Она замотала головой:

— Нет, нельзя. Воду тоже... но я иначе не доеду.

— Чушь какая-то, — скривился Дмитрий и воткнул в розетку шнур от чайника. — Кофе попьем и поедешь.

— Говорю тебе, нельзя! — едва не простонала Оксана.

Еще немного, и она сдастся. Всегда так. Нет! Она решительно поднялась.

— Дима, — сказала жалобно. — Ну не соблазняй меня! Я вот-вот останусь дома. А потом — опять сначала? Лучше помоги куртку надеть.

— Суеверия это все, — проворчал он, — и грех. Раз не веришь, то зачем? Лицемерие получается.

Оксана скрипнула зубами. Еще какое лицемерие! А что делать? Может быть, когда-нибудь она и перестанет ездить в эту церковь. Но пока не хватает духу сказать матери твердое "не поеду!"

Она проверила, взяла ли платок, глянула в зеркало, привычно поцеловала мужа, улыбнулась. "Как ни в чем не бывало!" — тоже привычная мысль последних месяцев. Дверь захлопнулась. Все! Главное — выйти из дома, дальше все пойдет само собой.

Если бы!

Еще никогда путь в церковь не был таким трудным. Трудным? Кошмарным просто! Только устрашающая толпа народа, набившаяся в автобус к третьей остановке, удержала Оксану от того, чтобы выскочить на полпути. Она и не подозревала, сколько по дороге соблазнов! Магазины, какие-то парки... да что там парки — она вдруг подумала, что ни разу, сколько живет в Новосибирске, не гуляла по лесу. А чего проще — выйти вот сейчас... или на следующей остановке. И — гуляй себе. Чихать на весеннюю грязь, можно по шоссе идти, оно сухое относительно. Хоть как, хоть куда можно идти — только не в церковь!

Но нет. Сила воли пока с ней. В окно смотреть не надо, лучше зажмурить глаза... вот так, правильно. И подумать, что говорить на исповеди. Было бы, о чем думать, и так ясно. Но — как, как, черт возьми, или кто там? Господи помилуй? Кого просить, кто есть, кого нет? Ничего непонятно... Ни-че-го.

Какие все-таки отвратительные слова придумали эти люди. "Прелюбодеяние" — ну надо же так обозвать. Скажешь — сразу будто и вправду что-то плохое. А что плохого в их жизни с Сергеем? Вранье, разве. Ну да, оно достает все сильнее. Они и рады бы жить в открытую, да кто ж позволит? Приходится ждать... так разве в этом — грех? Вины-то она за собой не чувствует. Ну вот ни капельки! Перед людьми еще — может быть. Перед мужем, сыном, Кулигинской семьей. А вот перед Богом — не-а.

Внутренняя Маша могла бы, наверное, что-нибудь подсказать. Но она молчала. "И правильно", — удовлетворенно хмыкнула Оксана. Злая она сейчас, ух какая злая! На всех злая. Даже... даже на Павла, отчима покойного — и то зла. Это ведь из-за него, ради его придури, они с матерью маются вот уже сколько лет. И мать... Ведь не верит! А нет, талдычит: надо, надо, Паша завещал. Надо оно ему, Паше-то? И где он? Если, как и говорил, есть загробная жизнь, то наверняка должен быть в раю сейчас. И все видеть и слышать. Почему же не уговорил до сих пор своего Бога послать любимой дочке исцеление? Хотя бы такую малость, а? Жалко, что ли? Да нет, не жалко. Нет там никого... кто бы видел или слышал.

Раньше Оксане нравилось в церкви. Интересно было подпевать хору, некоторые молитвы и песни она наизусть выучила. И за службой всегда пыталась следить. Странно, за год должно было бы забываться, но — помнилось вот. И сейчас — словно каждый день сюда ходит, буднично все и привычно. И раздражает, ух как раздражает!