Онтологически человек: вода и ветер

Капсула, собственно, изначально не была рассчитана на человека. Изначально капсулы создавались для того, чтобы удерживать дану от развоплощения, привязав дух к телу. Сейчас ими пользовались, в основном, целители, но сама технология брала начало из каких-то военных разработок незапамятных времен и заточения врагов в какой-то определенной форме. Поговаривали, что Круг держит в тайных подземельях легионы заточенных демонов, а Вран — так вообще на каминной полке. Мирддин в этом сомневался — Вран производил на него впечатление того, кто будет держать врага в кабинете исключительно в виде чучела. Впрочем, у Нимуэ он не уточнял.

Некоторое время ушло на то, чтобы навести порядок в стандартном домике, в котором когда-то останавливался Энгус.

Мирддин настоял, чтобы убрать все мелкое, хрупкое и бьющееся, и извел стопку листков с клейким краем, развешивая инструкции и указатели с надписями типа "жать сюда — будет свет" и поясняющими картинками.

— Ты уверен, что это не слишком? — спросила Нимуэ, рассматривая налепленный на кувшин листок с надписью "питье" и налепленный на тарелку с бутербродами листок с надписью "еда".

— Щеночек у нас в доме все-таки был, — сказал Мирддин. — Я, конечно, сомневаюсь, что человек начнет жевать тапки, но хочу минимизировать ущерб. И потом, не забывай, он из каменного века. Я не хочу ему лично объяснять, что такое ионный душ.

— Но ты уверен, что читать он умеет.

— Да, Мэлгон отдельно хвастался всеобщей грамотностью... там все стены были в наглядных пособиях. Как ты думаешь, если на стенке начертить теорему Пифагора, это будет воспринято как знак доброй воли?

— Скорее, как изощренное издевательство.

Мирддин покачался с пятки на носок и гордо обвел взглядом достигнутое.

— Как мне первое время в Срединных землях такого не хватало, кто бы знал!

— Например? — заинтересовалась Нимуэ.

— Например, "Мерлин, принеси копарульку, там, в сарае за тяпками". А когда ты пытаешься уточнить, что это такое, они пытаются изобразить это... сельскохозяйственное оборудование с помощью мимики и жестов. Незабываемое зрелище.

— Если он будет с нами так изъясняться, у нас будут проблемы, — заключила Нимуэ.

— Проблемы будут в любом случае, — вздохнул Мирддин. — Ну что, начинаем?

— Знаешь, мне кажется, что ему лучше по пробуждении первым увидеть не тебя. Исходя из предыстории, — задумчиво произнесла Нимуэ.

— Пожалуй, — подумав, согласился Мирддин. — Но мне нужно знать, что происходит, — Он огляделся. — Если вон в тот угол воткнуть камеру, будет как раз обзор на всю комнату.

— Нет, — решительно сказала Нимуэ. — Я оставлю комм включенным, и ты увидишь весь разговор. А следить за ним постоянно — это точно слишком.

— В Каэр-Динен следят.

— Тут не Каэр-Динен! Мирддин, кто бы ни был этот человек — он не больной, не младенец и не домашнее животное. За ним не нужен круглосуточный присмотр.

Мирддин покачал головой:

— Ты не видела, откуда он родом. Помесь дурдома с зоопарком — это еще мягко сказано.

— Вот и не будем уподобляться.

— Уж прости, но представления о людях у тебя самые идеализированные.

Нимуэ подняла брови:

— И на кого ж я, интересно, в своих представлениях ориентируюсь?

Мирддин мысленно извлек кубический корень из 317, выдохнул и махнул рукой:

— Убедись сама.

Он набрал код открытия на капсуле и вышел.

Капсула чуть слышно зажужжала, провода и трубки, оплетавшие человека, пришли в движение, расплетаясь и скрываясь в гладких стенках, разомкнулись контакты, присоединенные к его нервной системе, скользнули прочь ленты, удерживавшие в одном положении тело. Последними раскрылись, на миг сделавшись видимыми, печати. Судя по почерку, накладывала их сама Эурон.

Стенки капсулы скользнули вниз и в стороны, находя себе опору. Антиграв отключился, капсула окончательно сменила конфигурацию, превратившись в подобие низкой кушетки.

Человек открыл глаза.

— Я умер? — спросил он в воздух.

— Нет, — ответила Нимуэ.

— Жаль, — сказал он и опустил веки.

Нимуэ подождала. И еще подождала. И еще подождала. Потом бесшумно встала и вышла.

Мирддин сидел на пирсе, свесив ноги в воду, и строгал ножиком яблоко. Перед ним в воздухе парила голограмма с комма.

Нимуэ подошла и села рядом.

Мирддин молча протянул ей дольку.

— Починили его хорошо. Тело, во всяком случае, — задумчиво произнес он. — Значит, проблема не аппаратная, а программная. Мнда, задачка...

— И что теперь? — спросила Нимуэ.

Мирддин поднялся.

— Очевидно, угрозы, интриги и шантаж.

[1х14] озеро: нож

Человек так и лежал по стойке смирно и очень старательно дышал носом. Видимо, он надеялся, что если еще немного полежит, то все как-нибудь рассосется само собой. Зря.

— Ты, говорят, жизни не рад, — сказал Мирддин вслух. От звука его голоса Гвальхмаи как подбросило. Он сел.

— Ты, — выдохнул он с отвращением.

— Я, — согласился Мирддин.

— Ты не дал мне умереть, — сказал человек. — Зачем?

— Сам поражаюсь, — сказал Мирддин. — Но, если хочешь, я могу добить тебя обратно, только скажи. Правда, — он сунул в рот кусочек яблока, — не гарантирую, что на этом для тебя все закончится. Человеческий дух, видишь ли, бессмертен. Так что единственный, кому твоя смерть точно облегчит ситуацию — это я, — он дожевал и добавил. — Кстати, проклятие уже рассосалось, так что если хочешь выразить свое мнение во всей полноте — не стесняйся.

Гвальхмаи был уже весь багровый.

Мирддин просто видел, как весь небогатый словарный запас рвется из человека наружу, сталкивается на языке и закупоривает легкие. Он понадеялся, что Помона свою работу знает, не хватало еще, чтоб его тут удар хватил.

Мирддин перестал подпирать стенку.

— Думай. Надумаешь — скажешь ветру.

Он вышел, нарочито громко хлопнув дверью.

— Ну вот, — с мрачным удовлетворением сказал он Нимуэ, ждавшей снаружи. — Если я его раздражаю хоть вполовину так, как он меня — со скалы он теперь не бросится хотя бы из вредности. — Он подумал и добавил. — По крайней мере, первое время.

— В общем-то, это его право, — задумчиво сказала Нимуэ.

Мирддин пожал плечами:

— Как человек он все равно помрет лет через семьдесят. Не вижу смысла эту дату как-то приближать.

Это было ни на что не похоже. Ни на солнечный рай, страну, куда уходят Дети Солнца, чтобы сражаться и охотиться бок о бок во имя своего Отца. Ни на ледяной ад, куда отправляются грешники, чтобы вечно блуждать во тьме.

Он очнулся в огромной комнате и понял, что остался один. Совсем один. И что все еще не закончилось. Он надеялся, что это пройдет, но оно не прошло. Потом явился колдун и стал насмехаться.

Он решил, что колдун не увидит его слабости.

Он нашел еду (сыр, мясо, какие-то фрукты), одежду — не хитон, а штаны и рубаху вроде тех, что носят варвары, но ничего, похожего на оружие. У штанов не было пояса, чтобы сделать из него пращу. Отломать ножку от стула не удалось. Наконец, он вспомнил про тарелку, на которой была еда — такую тонкую и прозрачную, что страшно смотреть. Разбить ее удалось не с первой попытки, но в итоге он получил несколько осколков с достаточно длинным и острым краем. Это было, конечно, немного, но лучше, чем ничего. Смешно было надеяться, что удастся раздобыть настоящий нож.

Он еще раз обошел помещения — огромную комнату, которую чуть не всю занимала низкая площадка, застеленная какими-то тканями, и гигантскую комнату со столом, стульями и койкой, почему-то стоящей посередине, и комнату, в которой из стен и потолка била вода. В комнатах были окна — чуть не во всю стену. За окнами была тьма. Может быть, там вообще ничего не было.

Тем лучше, подумал он. Тем лучше.

Но оказалось, что в них невозможно вылезти, на пути возникала невидимая преграда. Ее не удалось разбить кулаком, и не удалось выломать стулом. Выплеснутая вода стекала по преграде вниз, не оставляя следа.

Он еще раз обошел здание, в этот раз внимательно осматривая двери, и на одной из них заметил тонкий листок из чего-то похожего на папирус с надписью "выход".

Он решительно толкнул дверь плечом — и с размаха вылетел наружу, в синие сумерки. Она была незаперта.

Воздух был как влажная простыня и пробирал до самых костей. Вокруг склонялись деревья. Он никогда не видел столько деревьев сразу. Они были кудлатые, неровные, и обступали дом, как охотники — зверя.

Между деревьев была тропа. Он зажал осколок в кулаке и пошел по ней, стараясь двигаться как можно беззвучней.

Тропа свернула несколько раз, и он вышел к озеру.

Она сидела у воды. Кожа у нее была белая, почти светящаяся, серое платье почти сливалось с сумерками, в воздухе будто отдельно парили лицо, открытые плечи и кисти рук.

Он замешкался. Он ожидал встретить колдуна или диких зверей, а не деву из лунного света.

Дева обернулась, поднялась одним гибким движением и склонила голову на бок.

— А зачем тебе кусок тарелки? — спросила она.

Он глянул на сжатый в кулаке осколок, немедленно показавшийся нелепым.

— Вместо ножа, — сказал он.

Дева вскинула темные брови. На белом лице они выглядели как прорези в папирусной маске. Зрачки у нее светились опаловым.

— Тебе нужен нож? Пойдем, — она сделала приглашающий жест и скользнула мимо него по тропе.

Она была совсем тонкая и невысокая. Он подумал, что очень странно, что женщинам и детям здесь позволяют в одиночку ходить по ночам, а потом, с запозданием — что она, наверное, фея, а у них свои законы.

Фея привела его обратно к сооружению и завела внутрь. Подошла к шершавому, молочно-белому квадрату на стене.

Фея приложила к стене ладонь, и та вспыхнула изнутри, как зарево за облаками. Фея обернулась и протянула к нему руку, он отшатнулся.

— Тсс, — сказала она. — Не бойся.

Он заставил себя оставаться на месте. Фея коснулась его виска, прикосновение было легким, почти невесомым.

— Закрой глаза, — сказала она.

Он закрыл.

— Представь себе нож.

Он представил. Самого лучшего железа, длиной две пяди, с костяной рукоятью, отполированной прикосновениями. На два пальца от рукояти засечка на лезвии — ему так и не удалось зашлифовать ее до конца. Нож, дарованный при наречении имени, когда мальчик становится мужчиной, так хорошо, так ловко ложащийся в ладонь. Если бы он ударил... как бы оно все повернулось тогда... но колдун слишком походил на человека, и он не успел ударить, а потом стало уже поздно. Слишком поздно...

Что-то тоненько звякнуло. Он открыл глаза. Фея смотрела на него, склонив голову к плечу. По ее лицу ничего невозможно было прочитать.

В стене открылась ниша. Фея вынула из нее пояс с ножнами и протянула ему. Они были совсем такие, как он помнил.

— Ты читаешь мысли? — спросил он.

Она покачала головой и улыбнулась:

— Не все. Только некоторые.

— Спасибо... госпожа.

— Я тебе не госпожа. Меня зовут Нимуэ и ты мой гость. Как тебя зовут?

Он хотел ответить ей и не смог. Он вынул нож и посмотрел на него — но это не успокаивало, как раньше.

Гвальхмаи, Гвальхмаи — имя осыпалось, как шелуха. Не было уже того, кому вручали этот клинок. Да и сам он был фальшивый.

— Никак, — сказал он.

— У тебя нет имени?

— Было. Больше нет.

— Тогда как мне тебя называть?

Он пожал плечами.

По ее лицу прошла мимолетная рябь, она нахмурилась и тут же ее просияла снова:

— Я буду звать тебя Ланс, хорошо? Это от слова "копье". Ты так держишься, — фея засмеялась. — Но если хочешь другое имя — только скажи.

Он попробовал имя на вкус. Ланс. Не лучше и не хуже любого другого.

— Хорошо, — сказал он.

— Ты уже обустроился? — спросила она. — Если тебе что-то нужно — приложи сюда ладонь и представь. А если не получится — скажи мне, я тебе помогу.

Ланс помедлил и спросил:

— А когда придут остальные?

— Кто остальные?

— Кто здесь живет.

Она улыбнулась:

— Это домик на одного. Здесь живешь только ты.

Такой большой...

— А где живут другие?

— Другие кто?

— Другие люди.

— Здесь нет и не было других людей. В твоем смысле, — у нее заискрились глаза, будто он удачно пошутил.

Она танцующим шагом обошла комнату — переступила через осколки на полу, присела на стул, валяющийся боком, качнула босой стопой. От этих движений рябило в глазах, как от солнца на воде.

Ланс зажмурился, чтобы унять головокружение.

— Госпожа... зачем я здесь?

Она пожала плечами. Ткань тоже рябила, как струи фонтана.

— Зачем озеро? Зачем лес? Они просто есть. И ты просто есть. Этого достаточно.

— Что мне делать?

— А что ты хочешь делать?

— А что надо?

Фея засмеялась:

— Ничего не надо.

— А что можно?

Она опять засмеялась:

— Все можно. Можешь жить. Можешь умереть. Можешь остаться здесь. Можешь вернуться к людям. Только реши, что именно.

Прежде, чем он нашелся, что ответить, она исчезла.

— Как прошло? — спросил Мирддин.

— Неплохо, — сказала Нимуэ. — Сняла кое-какие данные.

Она сделала неуловимый жест. "Сибилла" выпустила длинное синее полотнище, скользнувшее вокруг Нимуэ спиралью и ушедшее в потолок.

Мирддин уставился в планшет, на котором замельтешили строки.

Нимуэ присела на стол рядом.

— Почему ты не сказал, что он на тебя кидался? — спросила она.

Мирддин поднял голову:

— Ну, кидался. Обстановка располагала, — рассеянно ответил он. — А что?

— Вы с ним похожи, — задумчиво сказала Нимуэ.

— Ну спасибо, — оскорбился Мирддин.

Нимуэ тихо засмеялась.

— Знаешь, какая между вами главная разница?

— Просвети меня.

Глаза ее оказались близко-близко.

"Ты умеешь радоваться".

Это чувство было как голод, только от него не помогала еда. И питье не помогало.

Ланс не понимал, почему ему так плохо. У него всего было вдоволь, и, наверное, надо было за это быть благодарным, но он не мог. Он будто падал куда-то в пустоту, только эта пустота была не снаружи, а внутри.

Один мучительно долгий день тянулся за другим, не принося облегчения.

"Ты можешь все, что угодно", — сказала фея. — "Только реши".

Но он не мог решить.

Умереть? Но колдун сказал, что этим ничто не кончится.

Вернуться назад? Он вспомнил тошнотворный вкус лжи на своих губах. Слова, которые застревают в горле, превращаются в хрип и бульканье. Лицо, которое превращается в маску мумии.

Нет, нет, нет. Он бы вернулся назад, только чтоб засыпать руины солью.

Ложь, ложь, ложь. Все ложь.

Остаться здесь? Он представил, как год за годом бессмысленно бродит вокруг волшебного дома. Один, совсем один. Ему захотелось завыть.

Когда стало совсем невмоготу, он вышел на берег озера.

— Приди, — прошептал он. — Приди, пожалуйста.

Волна чуть слышно плеснула в ответ. Ланс стал ждать, считая про себя удары сердца. У времени появился смысл.

Он досчитал до тысячи, когда она появилась, ступая по поверхности озера, как по земле. Казалось, будто она опирается на свое отражение.