Часть 3. Испытание

...нет, нет, простите меня... Я не смог. Прощай...

Тело его рывком проволокло по дну, когда последний изо всех, неузнанный — потому что был теперь не в черном, но в ослепительно-белом — подал тонкую, длиннопалую руку, и в глазах его, за ресницами цвета злаков, полыхнула серая сталь.

— Кретьен...

...Трава умопомрачительно пахла травой. Он раскрыл глаза. Ветхий человек, кажется, утонул, а тот, кто лежал, слабый и нагой, на потрясающе пахнущей траве, звался, должно быть, человеком новым. Мокрое тело его холодил утренний ветер — не осенний, нет, ветер конца прекрасного мая. Пробежал по лицам, узнавая и не узнавая каждое из них, попробовал улыбнуться. Светлые глаза его задержались на одном — и широко распахнулись от удивления.

— Так ты и впрямь...

— Конечно, здесь, — Персеваль улыбнулся, выглядел он лет на семнадцать, не старше. Даже волосы, кажется, светлые не потому, что седые, а просто белокурые. — Где ж мне и быть?.. Ты же знал...

Он хотел покачать головой, но не смог. В ушах шумела вода. Он просто опустил ресницы вместо ответа.

— Ну, зато теперь знаешь. И там, еще по пути — ты меня разве не узнал?

Карие глаза, светлые глаза. Кретьен ответил — снова взмахом ресниц.

Из-за спин склонившихся людей пришел новый голос — такой прекрасный, такой узнаваемый (так вот кто это был... Как же я не узнал ТЕБЯ, ведь это все время был ТЫ...), что Кретьен почувствовал себя в силах воспрянуть навстречу. И остальные, повинуясь сказавшему — так, как повинуются из восторженной любви, — отступили, следуя словам:

— Отойдите, братья, дайте ему увидеть.

И, приподнимая с истинной травы запрокинутое лицо, Кретьен посмотрел. И увидел, как над головами белых рыцарей, над стенами белого замка, над холмом, над купами юных деревьев, в раскалывающем смертное сердце утреннем благословенном сиянии восходит Солнце.

Во славе и радости своей.

— Смотри, пришедший.

И он оглянулся.

Конец третьей части.

Эпилог.

Пели птицы на рассвете, и пробудился друг, который и есть рассвет; но допели птицы песнь свою, и умер друг на рассвете за господина своего.

Раймон Луллий, "Книга о Друге и Господине"

...Мне снились люди, стоящие за рекой. Стояла ночь, кажется, полнолуние, и я стоял у реки, дрожа от холода ее несущихся мимо темных вод. Сердцу моему было очень больно и одновременно очень радостно, так что я думал — оно может расколоться на куски. Люди молчали, только смотрели, и в ясном сиянии огромных, неправдоподобно ярких звезд, а может, то падал свет от городских стен, — я видел их лица, белоснежные (кажется, седые) волосы. Они все были одеты в длинные белые котты или какие-то плащи, одного вроде бы возраста, лет тридцати — (рыцари, рыцари, это рыцарский орден), но при этом среди них различались старшие и младшие, это читалось ясно даже с другого берега. И одного из них, того, кто казался старше двоих, стоящих от него по сторонам, я, кажется, узнал. Он опирался на копье и стоял легко, как человек очень радостный среди своих братьев; он был поэт — не говорите мне, что я с кем-нибудь перепутаю поэта!.. Не знаю, узнал ли он меня, но он окликнул, и голос его прозвучал очень красиво, и я обрадовался тому.

— Кто ты?..

...Да, то светила луна, и полная луна, и в ее ярком, белоснежном свете я увидел, как дрожат мои колени. Горло мне сдавило — не страхом, но печалью, ибо я не знал, как ему отвечать.

— Кто ты? — повторил он, и я в смятенье закрыл глаза, которые наполнялись горячей влагой, и сжал кулаки до боли, чтобы собраться с силами и ответить... Но боль оказалась слишком резкой, и она разбила сон, и я проснулся в слезах — а на мою подушку светило яркое зимнее солнце.

...Зато теперь я знаю, что надо делать. Отец говорил мне, когда я был мал — если сразу, то не больно. Только не забыть перекреститься, когда придет время, и нас всех, наверное, соберут там по зову трубы, ибо вострубит. А пока дай руку, друг, мы будем идти и ждать, и не будем останавливаться.

Как говорил мессир Анри, плашмя ударяя вассала мечом по плечу — будь храбр и честен. Все остальное — вода.

КОНЕЦ.

Балкон (loiges) — верхняя галерея замка, проемы которой были обращены не во внутренний двор (как у нижних галерей), а наружу.

"О разорении и завоевании Британии", 6 в.

"Пророчества Мерлина", первая из книг Гальфрида Монмутского. Написана предп. около 1120 г.)

В XII веке вместо черных фигурок были красные.

"Много говорить грешно", "Персеваль", реплика учителя Горнемонта.

Суета сует (лат.)

Туаза, туаз — старофр. мера длины, около двух метров.

"Нищие во Христе", одно из названий Добрых Людей. (лат).

Осенний катарский праздник. Ни с каким католическим по времени не совпадал.

"Младший сын", название младшего из двух приближенных учеников катарского епископа. (лат.)

"Дующий Ветер", лат.

Этьенчик Русый (Ок).

— Господь с тобой.

— И со духом твоим.

— Да благословит тебя всемогущий Бог, Отец, и Сын, и Дух Святой.

"О, приди к нам, Дух Святой,

И небесный луч пошли

Света незакатного..."

"О, приди, отец сирот,

О, приди, податель благ,

О, приди, сердечный свет..."

"Утешитель истинный,

Светлый Гость смиренных душ

И отрада нежная!..

...О блаженный свет небес,

Озаряй сердца Твоих

Верных почитателей!..

О, приди к нам, Дух Святой..." (лат).

Брат (лат.)

Кретьен сказал — diz, это "повествование", такой жанр. Этьен говорит в ответ — chanГon de geste, это вид героико-эпического романа, например, "Роланд".

Хлеба и зрелищ (лат).

Епископ из "Песни о Роланде", который сражается вместе с рыцарями и ободряет их своим примером и речью. Нередкое явление.

Отче наш, сущий на небесах... Да придет Царствие Твое, да будет воля Твоя.

Верую в Духа Святого, отпущение грехов, воскресение плоти, жизнь вечную. (Из апостольского "Символа Веры")

Немногим меньше пяти метров.

Sang real.

Былого и грядущего (лат.), эпитет Артура.