Отдала в штабе полученные вчера в бомбардировочном полку и выписанные в отделе бумаги, загрузила вместе с вещами Панкратова в пассажирскую кабину, вещей он набрал на ещё одного пассажира, не меньше. Попросила его сесть назад, чтобы лучше почувствовать изменение центровки самолёта. Ручка немного потяжелела или отупела, но управляемость сохранилась в полном объёме. Вообще, из-за такого малого веса самолёта, даже один пассажир это фактически десять процентов от массы Барбоса, с двумя — ещё больше, а смещение центровки даже в десяток миллиметров уже отражается на ручке управления. Вроде бы бомбардировщики берут по весу даже больше, но у них бомбовый груз стараются разместить на уровне центра подъёмных сил крыльев, чтобы не сильно страдали от груза лётные качества, а не так как пассажиров, ведь им же комфорт нужен. Даже устанавливаемые на крылья кассеты для перевозки раненых позволяют взять больше веса, но они то как раз на крыльях. Дорога до нового места базирования потребовала полнейшей сосредоточенности для ориентирования, но добрались, фактически с хода зашла на посадку, определившись по деревне, где нас поселили и присмотренным вчера ориентирам. Нам определили капонир, разместили в казарме моего техника... Восхитила реакция встретившего нас Ивана, который сходу обозвал Барбоса "верблюдом". Ну, уж если за всего лишь чуть крупноватую кабину наши штурмовики окрестили "горбатыми", то не стоит сомневаться, что монструозная двухместная кабина на достаточно изящном фюзеляже У-двасика вызовет весьма резкие ассоциации. Уже по дороге к дому осознала, что я сегодня весь день в полноценном статусе лётчика и ничего, нимб на уши не давит...

Верочка познакомилась с соседскими детьми, и даже вроде возник контакт, настроение у неё хорошее, рассказала кучу новостей. У меня от сердца отлегло, ведь я оставила её в новом месте с практически незнакомыми людьми. Но, к сожалению, служба не предполагает вращение на орбите вокруг сестрёнки и мы с ней обе знали о трудностях, которые нас могут ждать... В принципе, я с ней даже проговаривала ситуацию, что если так сложатся обстоятельства, что не смогу за ней присматривать, то я без возражений отправлю её к бабушке с дедушкой. И она, хоть и набычилась, но вынуждена была на эти слова согласиться...

А дальше начались мои лётные будни. Первые три дня мы с Иваном почти не расставались. Во-первых, я практически по новой изучала район полётов, и не только по карте, но и в полётах с ним, когда мне большинство ориентиров он показывал на месте. Кроме просто изучения полётов мы возили какие-то пакеты, Иван сказал, что это ради моего знакомства с частями и площадками мы взяли на себя на эти дни бОльшую часть почты штаба фронта, что обычно полётов меньше. Зато теперь я знала и садилась на два десятка площадок, которые и аэродромами то назвать язык не повернётся. В одном месте у штаба армии под взлёт и посадку назначили бывшее футбольное поле, на котором никто и не думал убирать деревянные ворота со старыми драными рыбацкими сетями. Некоторые площадки оказались удобными, другие с сюрпризами, довольно неприятными, если о них не предупредили. В одной бригаде я вообще, чуть заикой не стала. Когда стали вылезать из самолёта Ивана и я увидела перед нами обозначения минного поля, судя по которым мы сейчас на этом самом поле находимся. Оказалось, что заминирована только середина, а полоса вдоль посадки шириной метров в двадцать чистая, а табличками огородили всё поле с запасом, чтобы на него местные коров не гоняли, ведь коровам не объяснишь, куда можно, а куда нельзя, проще их вообще удержать в стороне от всего поля. Вот и вышло, что мы сели на минное поле, если верить обозначениям. Да и с точки зрения дезинформации противника тоже не плохо.

Кроме этого Иван учил меня некоторым приёмам и хитрушкам придуманным уже на фронте или приспособленным под возникшую необходимость. Прежде всего, понимание, что малая скорость — это почти главное средство обороны небронированного фанерного самолётика. То есть у истребителя против нас скорость выше раза в четыре-пять, даже у тихоходного лаптёжника почти в три раза. А это значит, что по отношению к нам эти самолёты имеют разницу в скорости больше сотни километров в час, а дистанция эффективного прицельного огня не так велика, то есть фактически у противника есть секунда на то, чтобы вести уверенный прицельный огонь в нас. А для этого лётчик должен на глаз рассчитать свою и наши скорости, возможности маневрирования и вывести себя в точку, откуда сможет дать прицельный залп. А вот здесь, если для истребителя основная защита это широкоамплитудный манёвр, то у нас можно сказать основное это манёвр безамплитудный. Хоть на У-двасике действительно можно выполнять практически все фигуры высшего пилотажа, в противоборстве с истребителями противника они ничем не помогут. А вот при формально прямолинейном полёте, за счёт резкого снижения скорости или увеличения, можно существенно сбить прицеливание врагу. А теперь представьте, что я могу менять скорость в два раза. Для истребителя со скоростью под шесть сотен километров в час это диапазон от трёхсот до шестисот, что для него во время боевого маневрирования невозможно. А вот для меня семьдесят и сто сорок вполне приемлемые режимы.

Но нельзя действовать однотипно и шаблонно, даже в одной стычке. Да и менять скорость только изменением работы винто-моторной группы нельзя (нет, вы заметили, как я выражаюсь, вот, что значит с техниками столько общаться), вернее, это не столь эффективно, как требуется с подобной ситуации. Особенно он заставил с ним отрабатывать "скольжение", это когда ноги работают в одну сторону, а элероны в другую, в результате самолёт неожиданно для врага начинает лететь не прямо, а в сторону, при этом не поворачивая корпус, то есть боком. А ещё этот манёвр великолепно съедает скорость, что между прочим можно использовать при заходе на посадку, но нужно учитывать, что при проведении этого манёвра не очень аккуратно, самолёт может здорово просесть по высоте. То есть, при изменении скорости нельзя ограничиваться только изменением мощности работы двигателя, для торможения подходит ещё и набор высоты, то есть размен высоты на скорость, который возможен и в обратную сторону, когда для ускорения можно использовать пикирование. Но в противостоянии с противником все эти манёвры должны быть чёткими, неожиданными, быстрыми, решительными, но не слишком заметными в исполнении. Вообще, Иван ужасно хотел, чтобы в нашем с ним полёте на нас попробовал поохотиться какой-нибудь немец, чтобы показать мне практическое использование всего, что он рассказывает теоретически. И мы даже видели несколько раз в небе немцев, пару раз это были бомберы в сопровождении своих истребителей, один раз лаптёжники четвёркой, и дважды пары мессеров, возможно как раз охотники, как немцы любят. Один раз летела большая группа из двух пар звеньев, то есть восемь машин распределённые по высоте и в ширину. Пара впереди и две пары уступом по бокам, этакий клин, причём первая пара ниже всех, а четвёртая пара выше на полторы тысячи над ними и между самолётами этой пары разница в высоте была больше полукилометра, так, что я вначале решила, что вверху только один, пока не разглядела последнего.

Вообще, эта последняя группа очень сильно напугала, не своим количеством, а тем, что мы их встретили, когда они шли почти на нас пересекающим курсом, то есть видны были во фронтальной проекции и я их заметила только из-за мелькнувшего в небе блика, словно звезда в сумеречном небе иногда так вспыхивает, и только потом разглядела точки самолётов. И "точки" в этом случае не формальность, их действительно было видно, словно маленькие тёмные мошки висят в воздухе. Если бы не блик, то не знаю, как скоро бы я их увидела, и стало страшно, что небо совсем не так миролюбиво и ласково, как выглядит и что однажды оно меня может не отпустить на родной аэродром, чтобы я выполнила любимый тост лётчиков про равенство взлётов и посадок. Только после этой встречи в небе у меня окончательно сложилось понимание опасности во время полётов. Но дело даже не в смерти, как раз не о ней речь, а о том, что я подведу этим мою любимую Верочку и как она будет без меня такая маленькая, родная и уязвимая?

К счастью, они нас не заметили, ведь заметить маленький самолёт на фоне земли очень не просто, а мы с Иваном летали не просто низко, а очень низко. Это была ещё одна хитрость, которой он меня учил. Вообще, его советы и умения очень хорошо дополнили то немногое, что пытался мне показать Данилов. А ещё у него на всех маршрутах были несколько мест, которые он называл "норками", не в смысле дырок в земле, а в том смысле, что здесь он мог спрятаться. Вы думаете, что лес сверху выглядящий ровным однородным массивом таким на самом деле и является? Никому из лётчиков летающих на скоростях больше трёх сотен километров в голову не придёт снижаться над лесом с риском зацепить высокие деревья. И это не потому, что они трусы, просто при их скоростях физиология зрительного восприятия возникшего на курсе препятствия и время необходимое обработать это сигнал и передать его мышцам больше, чем требуется самолёту, пролететь расстояние до препятствия. А ведь в ответ на осознание наличия препятствия, на движение рук и ног пилота ещё и самолёт должен отреагировать и изменить курс, а это тоже время, так, что никакой Чкалов не в состоянии на таких скоростях уклониться от возникшей по курсу сосны или берёзы. Наверно понятно, что даже самый твёрдый и железный самолёт не переживёт (и пилоту не даст), встречу с обычным деревянным деревом... А вот при наших скоростях мы можем себе позволить даже слалом между верхушками самых высоких деревьев. И хоть, как сказал Сосед, Иван явно адреналиновый наркоман, и такие змейки на предельно малой высоте это щекочущее нервы развлечение, где любая даже малая погрешность становится фатальной, но тут вопрос выживания. Он меня учил, и показывал всё на малой скорости и учил знакомиться с каждой новой "норкой" постепенно, составляя в уме воображаемую карту расположения высоких деревьев и не пытаться летать между ними, а сначала отрабатывать маршрут, не снижаясь ниже верхушек, над ними. И только убедившись в верности всех своих расчётов начинать снижаться, ведь тут на отработанном маршруте могут оказаться деревья, которые тоже достаточно высоки, но их высоту не смог оценить правильно заранее и посчитал меньше. А когда такой подросток появится у тебя на курсе неожиданно, можно и мяукнуть не успеть. Пару "норок" он особенно хвалил, что на них есть продольные прогалы и просека, направление которых он знает и в одной даже как-то спрятался от приставшего мессера, просто снизившись и пролетев на малой скорости над самой землёй пока немец пытался его обнаружить и потерял в результате, когда Иван вынырнул из просеки в стороне и тихонько ушёл. Ещё повезло, что просека шла в поперечном направлении, и был не виден не только летящий по ней У-двасик, но и она сама. У меня руки чесались попробовать самой поизучать свои "норки", что-то в этом занятии было такое исконно женское, не просто хитрость и ловкость, а ещё изящество какое-то...

Неделя, отведённая мне на ознакомление, подошла к концу, и дальше я уже буду летать сама. Николай Евграфович тоже не сидел на земле без дела. Он вылизывал нашего Барбоса и я совсем не удивилась, когда на третий день встал вопрос о том, что его бы хорошо покрасить заново. Здесь Сосед снова влез, и мы стали рисовать схему покраски. Камуфляжными пятнами уже никого не удивишь, а вот рассыпанные всюду треугольники разных размеров и цветов в полнейшем беспорядке, это было незнакомо и непонятно. Но Сосед упирал, что это самая лучшая схема, которая в его время называется "цифровой камуфляж", что издали благодаря линиям излома сторон треугольников глаз сам начинает их успешно привязывать к более структуированным линиям окружающего ландшафта. То есть не объект покрашенный камуфляжными пятнами пытается скрыться на общем фоне, а глаз наблюдателя сам от себя прячет неприятный для его восприятия объект на окружающем фоне. Самое нелепое, что он потребовал не ограничиваться двумя-тремя оттенками зелёного, а использовать в общей сложности целых восемь цветов, среди которых были даже яркий жёлтый, красный, синий и голубой. Правда, эти цвета были в самых маленьких треугольниках и наносились группами вместе. В результате цвета словно поглощались друг другом. Бомберы ходили смотреть на моего Барбоса как в цирк, но Панкратов стоически исполнял поставленную задачу и я удивилась потом вместе со всеми, когда после покраски стоящий на фоне леса самолёт нельзя было рассмотреть уже со ста метров, а лётчики сразу перестали смеяться. Панкратов же рассказал, что он мне не поверил и нарисовал на фанерке точную уменьшенную копию предложенной раскраски и удивился, что поставленная вертикально фанерка пропала из глаз на расстоянии всего в четыре метра. Хотя при желании и волевом усилии он смог заставить себя разглядеть отдельные треугольники, но стоило сделать ещё пару шагов и уже даже усилия не помогали. Кроме всего, покрасили стёкла пассажирской кабины, но тоже с хитростью, перед покраской тонкой кисточкой была нанесена мелкая сетка из растопленного с маслом воска, поверх которой уже проводилась покраска. Когда краска уже схватилась и перестала липнуть, но не отвердела окончательно, стёкла протёрли намоченной в горячей воде тряпкой, и краска над восковыми полосками слетела. Когда краски высохли кабину помыли и если снаружи она вся была теперь закрашена, то изнутри было неплохо видно, что делается снаружи, если снаружи был день, а ночью и при чистых стёклах ничего не видно... Даже заикаться не буду, что Николай Евграфович отрегулировал и выставил всё в Барбосе настолько качественно и точно, что мне даже стало как-то стыдно за то, что так невзлюбила в первую встречу Барбоса и имя ему дала, в общем то, со зла. Но с другой стороны, вполне собачье имя, а пёс с таким именем имеет право быть верным и надёжным другом...

Со следующей недели уже меня одну стали гонять по освоенным с Иваном и новым маршрутам. Перед полётами Иван комментировал мой предстоящий полёт, уточнял ориентиры и особенности площадок. К слову, часть площадок либо были новыми, либо Иван на них не летал. Но, мой личный опыт набирался. И далеко не всегда простой и положительный. Так совершенно расслабленно вылетела в артиллерийскую бригаду с пакетами приказов из штаба, ведь по военным правилам приказ, конечно, могут отдать и по телефону, но в кратчайшие сроки командир, получивший устный приказ должен получить его в бумажной форме и подшить в свои документы. Да и десятки распоряжений по всему фронту, вплоть до приказа по изменению учёта хранения старых покрышек используемого автотранспорта нужно доставлять во вверенные части и подразделения. Конечно, в роты и батальоны я не летала, с этим уровнем разберутся штабы вышестоящих дивизий и корпусов. Лечу, деревня, где они размещаются мне известна, не раз мимо пролетала, с восточной стороны к ней примыкает большой выпас, который зелёным пятном великолепно виден и я его тоже хорошо помню. Вот на этот выпас я и должна сесть, в чём могут быть проблемы? А проблемы притаились на земле, как оказалось, знающие лётчики-связники прекрасно знают, что средняя часть красивого луга заболочена и её по весне заливает половодье, а коровки по весенней первой травке уже бегут туда пастись прямо в воде и по грязи, и делают это с удовольствием. А ещё часть луга заросла болотной осокой, а эта травка имеет могучую корневую систему позволяющую спекать в крепкий непрерывный ковёр даже поверхность топких болот. Но здесь ведь ходят коровы, а весят они гораздо больше зайчиков, поэтому в многолетней борьбе осоки и коровьих копыт сформировалась любопытная поверхность из кочек, на которых угнездились матёрые многолетние кусты осоки и провалов по колено между ними, которые вытоптали себе коровы. Сверху это всё выглядит как совершенно ровный зелёный травяной ковёр, который просто манит на него приземлиться...