"Свой день я провел рядом с прилежной грызуньей английского языка, Надеждой Михайловной Плец, а также ее учительницей и слушательницей Бестужевских курсов Верой Михельсон. В основном меня они и гоняли по всему курсу английского"

"И?"

"И вконец измучили. Но Вера все-таки поставила мне твердую четверку"

"А у Нади какие успехи?"

"Пока на троечку, но тоже твердую. Во всяком случае, грамматику и глаголы она освоила, только словарный запас позорно мал"

"Хорошо, я доволен. Про себя скажу, что с Макаровым мы посидели плотнее, чем с кем либо. Очень основательный мужик и схватывает на лету. Идей у него тоже полно, приходилось рубить и отсеивать. Дай бог, чтобы к нему всерьез прислушались власть предержащие. Иначе придется вселяться к царю, но мне почему-то не хочется"

"А завтра что будем делать?"

"На завтра у меня намечено посещение Народного дома и ее главы, графини Паниной. Пойдем втроем: мы с тобой и Татьяна. Попробуем заинтересовать Софью Владимировну своей пьесой"

"Ох, к ней, наверно, каждую неделю профессиональные труппы на постой просятся, а тут мы, смешные любители..."

"Идя на встречу с влиятельным лицом, никогда не умаляй своих достоинств. Оно враз твою слабину почувствует и настроится на отказ — даже не зная еще, о чем пойдет речь. Компрэнэ?"

"Уи, мсье. Пардон, мсье. Пойдем спать, мсье?"

"Что толку мне здесь спать? В своем времени все равно не проснешься. А надо бы: очень интернета не хватает"

Татьяна весьма удивилась, увидев поутру рожицу Городецкого в гостиной дома. Впрочем, это для дам семейства Плец десять часов считалось утром — господин же Плец ушел в присутствие к девяти часам.

Еще более она удивилась, когда узнала, что Сергей явился в этот раз по ее душу и с твердым намерением устроить ее артистическое будущее. Надежда, впрочем, попыталась составить им кампанию, но была отправлена непреклонным женихом изучать русско-английский словарь и читать английские газеты. Про Народный дом, в котором есть масса полезных помещений и в том числе театральный зал, Таня читала в газете и даже намеревалась его посетить после открытия, но отпугивало его положение посреди рабочих кварталов.

— Зато его устроила настоящая графиня! — горячо напирал Городецкий. — С чего бы она стала попусту выбрасывать деньги?

— Я же не отказываюсь, пойдем, — вяловато соглашалась Таня. — Мы с тобой знаем, чудеса в жизни случаются...

— Что ты имеешь в виду?! — вспыхнула Надин. — Смотри у меня, Городецкий!

— В оба глаза буду смотреть, сударыня! А на что?

— Вот оба глаза тебе и подобью, если что! И Татьяне фингал поставлю, не посмотрю, что сестра...

— Итак, цель поставлена, наказы получены, ветер, вроде, попутный — вперед?

— Вперед, — рассмеялась Таня, и они резво ссыпались с бельэтажа по беломраморной лестнице.

Софья Владимировна, не заходившая в Народный дом три дня и полагавшая, что без нее подготовка к его открытию продвигается через пень-колоду, была приятно удивлена: все, что она со своими помощниками намечала, выполнялось безукоризненно. Что, несомненно, было заслугой ее главной помощницы, Александры Владимировны Пошехоновой. Побывав во всех узловых центрах подготовки, Софья Владимировна поняла, что ей тут, в сущности, и делать то нечего. Посему она со спокойной совестью поднялась в свой кабинет и в который раз стала просматривать записи, посвященные будущим проектам и, прежде всего, устройству театра.

"Что там мне внутренний голос-то говорил: нужна свежая пьеса с общечеловеческим сюжетом? Это о любви, что ли? Пожалуй, но сейчас таких и нет. То есть любовные линии есть почти в каждой пьесе, но чтобы она была основной и даже единственной? Нет, не пишут. А кстати, куда этот внутренний голос подевался? Всю меня переполошил и пропал... Странно"

Тут в дверь кабинета постучали. Панина по стуку поняла, что это Пошехонова с каким-то важным сообщением: по пустякам она ее не беспокоила.

— Заходите, Александра Васильевна, — приветливо крикнула мэтресса. Но в дверь вместе с ее библиотекаршей вошел молодой человек, еще юноша с приятным, внимательным лицом, и вполне взрослая миловидная девушка — оба, что называется, из "общества".

— Вот, Софья Владимировна, — начала делать представление Александра Васильевна, — эти молодые люди желают переговорить с Вами по важному делу. Какому — мне не сказали, но обещали, что денег просить не будут.

— Хорошо. Я вас слушаю.

Карцев-Городецкий чуть промедлил.

— Ну, я пошла, Софья Владимировна, — проявила деликатность ее помощница и удалилась.

— Дело у нас, как мне кажется, простое, — начал Карцев, — но у многих вызывает отторжение. Я сделал перевод пьесы малоизвестного английского автора и ее поставили с успехом в одном из провинциальных театров России. Пьеса о любви во времена викторианской Англии. В первой постановке главные роли сыграли мы: я, Сергей Городецкий, и вот Татьяна Плец. Недавно мы переехали в Петербург и хотели бы возобновить этот спектакль, но нам никто не хочет дать сцену. Мы искренне надеемся, что Вы, Софья Владимировна нам эту возможность предоставите. Разумеется, после ознакомления с пьесой.

— Как она называется?

— Немного вызывающе: "Любовница французского лейтенанта". Так у автора. Но можно переиначить: например, назвать "Превратности любви".

— В каком театре, говорите, ее поставили?

— В Красноярском театре драмы. Вот афиша.

— Ого, издалека вы к нам пожаловали. Действительно, афиша, все как положено. Автор Джон Фаулз? Мне неизвестен, хотя я небольшая театралка. Наконец, еще вопрос: сколько Вам лет, господин переводчик и, видимо, постановщик?

— Скоро будет двадцать.

— Из молодых и ранних. Тем больше чести. И более вероятен талант.

— Я, на самом деле, всего лишь переводчик.

— И также исполнитель главной роли... Так пьеса имела успех?

— Она и сейчас его имеет, но уже с другими исполнителями.

— Интересно. У меня есть в Красноярске один знакомый, с которым я раз в год переписываюсь. Иннокентий Петрович Кузнецов, знаете такого?

— Довольно хорошо: наш единственный "гробокопатель", по меткому выражению его сестры. Очень интеллигентный человек.

— А вы остры на язычок, господин Городецкий. Не боитесь вызвать неудовольствие сиятельной дамы, к которой пришли с просьбой?

— Мне кажется, наша просьба Вам придется весьма кстати: ведь театральный зал у Вас есть, а ни труппы, ни пьесы эффектной нет. Так вот она, вот два актера, остальные приложатся.

— Ах, как Вы бойки! А Ваша спутница тоже языката и просто ждет удобного момента для словоизвержения?

Сергей толкнул скрытно Татьяну, и та тотчас включилась в разговор:

— У меня так много слов в этой пьесе, что я успеваю выговориться на сцене. В кулуарах же отдыхаю, предпочитая выслушивать других. Особенно из числа восторженных почитателей, прорвавшихся за кулисы.

— У Вас было много почитателей?

— Цветы некуда было складывать, я не преувеличиваю. Но отношу их восторги не к своей игре, а к тексту этой гениальной пьесы.

— Что ж, в этой беседе вы были убедительны. Теперь очередь текста: он у вас с собой?

Татьяна открыла ридикюль, дождавшийся своего часа, и подала пьесу Паниной.

— Обещаю дать завтра свое заключение, — милостиво сказала графиня. — Кстати, сколько времени она идет на сцене?

— Около 3 часов, с двумя антрактами, — сообщил Городецкий. — Но сибирские зрители не жаловались и еще минут по десять хлопали.

— Все, все, я уже вполне заинтересована. Жду вас в субботу, в это же время?

— Да, нам подойдет, — кивнул Сергей. — Мы пока бьем в Питере баклуши.

Вечером в семействе Плец (с примкнувшими к нему Городецким и Карцевым) ждали припозднившегося Михаила Александровича. Наконец он энергично вошел в квартиру, и по этой энергии все поняли, что он явился с какими-то неординарными вестями.

— Еду от Куропаткина, — с еле сдерживаемым торжеством сказал он и посмотрел на Городецкого. — Он очень внимательно отнесся к нашим с тобой, Сергей, предложениям, потом мы вместе изучили диспозиции в местах предполагаемых сражений и почти все, что было намечено, он обещал принять к сведению. Все материалы я оставил у него. Уф, гора с плеч! А ведь в прошлую встречу, когда я говорил ему то же самое, хоть и второпях, он мимо ушей все пропустил. Что значит правильная подача материала: в нужное время, в нужном месте. Еще он обещал привлечь меня к организации перевозок людей и техники по Сибирской и Квантунской магистралям. От их бесперебойной работы будет очень много зависеть, почти все.

— А что он сказал по поводу обеспечения маскировки при перевозках? — спросил Городецкий-Карцев, почуяв, что железо надо ковать, пока горячо. — А также по поводу обилия шпионов в этих районах?

— Станут маскировать в том стиле, что ты предлагал, то есть подо что-то другое. А для борьбы со шпионами усилят подразделение контрразведки.

— Ага, аж на целых пять человек, — пробурчал Сергей себе под нос, но сенатор услышал:

— С организацией во всех центрах Дальнего Востока отделений контрразведки. Отдельно сказал ему про публичные дома, где наши офицеры привыкли молоть языками.

— А про поддержку Витте он что-нибудь сказал?

— Да. Витте сам на него вышел и пообещал усилить финансирование именно армейских нужд на Дальнем Востоке. Удивительно, как они все вдруг прозрели насчет предстоящей русско-японской войны. Будто их кто за веревочку дернул...

В субботу, в условленный час графиня встретила их с распростертыми объятьями.

— Я в восторге от вашего Фаулза и его пьесы, — заявила она сходу. — Трудно себе представить что-либо более подходящее для дебюта нашего театра. Конечно, количество сцен в ней превышает мыслимые пределы, но вам повезло: в нашем театре сценическая площадка может вращаться, так что пока на одной ее половине будет идти действие, другую можно готовить к действию следующему.

— Здорово! — взбодрился Городецкий. — В Красноярском театре эти перестановки с закрытием занавеса все-таки существенно расхолаживали зрителей. Но Вы подумали о подборе актеров на второстепенные роли? Да и нормальный режиссер нам бы не помешал...

— С актерами, я надеюсь, проблем не будет: большинство их занято далеко не в каждой пьесе театрального репертуара. Так что мы сможем даже выбирать. А кандидатура режиссера у меня уже есть. Это мой давний знакомый из Малого театра, как раз режиссер, который сейчас остался не у дел — не сошелся во взглядах с Сувориным. Надеюсь, он с вами поладит. Впрочем, и я буду, конечно, участвовать в репетициях, хотя бы из любопытства, и вас, в случае чего, мирить. На читку пьесу я ему пока не дам, расскажу на словах, завтра мы и вы встретимся, все обговорим и устроим конкурс актеров на оставшиеся роли.

— Что ж, мы теперь в Вашей власти, — намеренно "прогнулся" Карцев. — Но на режиссера будем еще посмотреть: вдруг Суворин не зря на него ополчился?

Глава девятая. Та самая Татьяна

В воскресенье Наденька потребовала, чтобы Сергей "сопроводил" ее по местам массовых гуляний. Для начала они втроем (то есть еще и с Татьяной) отправились в Летний сад и на Марсово поле. Народу везде была прорва, и часа через три та же Наденька попросила ее "пощадить". Тем более что ничего особенно экстравагантного они не увидели. Карцеву же вообще места массового увеселения Петербурга показались устроены непрофессионально и просто убого. Но он смиренно терпел и даже не раз "вылетал" на разведку в поисках чего-нибудь мало-мало интересного, а потом "вел" туда Сергея и девушек.

В порядке "пощады" они зашли в элитный ресторан на Итальянской улице и не спеша насладились обедом, включившим суп из трюфелей, форель, запеченную с артишоками, и минипорции различных пикантных салатов, а также распили в процессе обеда бутылку белого рейнского. После чего захмелевшая Наденька захотела ехать "домой", имея, впрочем, в виду квартирку на Гороховой...

В итоге на встречу с Паниной и неведомым пока режиссером отправилась одна Татьяна. "Я тебе вполне доверяю!" — категорически сказал ей Городецкий-Карцев, покидая с невестой извозчичью коляску возле своего дома. — "Езжай, удиви их своей компетентностью". Затем Карцев втихомолку проник в облюбованное местечко в голове отданной на заклание сестрички.

— Где же наш герой, Городецкий-Смитсон? — ожидаемо удивилась госпожа Панина, бывшая в своем кабинете в компании с худощавым, артистического вида мужчиной лет сорока, встретившись взглядами с которым, Таня ощутила явственный укол в сердце. Артистичность его сквозила во всем: в нарочитой небрежности одежды, в гриве темных, слегка вьющихся волос, в мгновенно ускользающем и возвращающемся взгляде, в мозаике беспрестанных движений: вот он берется за подбородок, тотчас трогает ухо, вздымает вопросительно бровь, чуть кривит насмешливо губы... Все это было манерно, игра на публику, но Татьяну именно такое поведение мужчины почему-то завораживало. Впрочем, вопрос прозвучал и требовал ответа.

— У него неожиданно образовалась важная встреча, и он делегировал меня. Я, в общем-то, в курсе всех нюансов нашего спектакля.

— Вот до чего нас доводит демократия! — с деланным возмущением обратилась Панина к компаньону. — Его ждет в условленное время целая графиня, а он пренебрегает ею ради нежданной встречи.

— О, ужас, ужас, — в тон ей ответил артист. И тотчас обратился к Тане: — Так вы та самая Татьяна? То бишь Сара Вудраф?

— Я — да. А Вас как звать-величать?

— Перед Вами Андрей Изметьев, бывший актер и бывший режиссер Малого драматического театра на Фонтанке.

— Ваше представление прозвучало с большим трагизмом. Но солнце все еще весело бежит по небосводу, в глазах Ваших полно жизни и огня, девушки при встрече с Вами наверняка трепещут ресницами — значит, многое еще впереди, не так ли?

— Как она тебя отбрила, а, Андрюша? А ты сомневался, может ли провинциальная актриса стать подлинной Сарой Вудраф. Они там с Сергеем фурор произвели и вовсе не среди полуграмотных аборигенов, а вполне интеллигентных людей. Думаю, вопрос об исполнителях главных героев поднимать больше не следует.

— В отношении Татьяны склонен с Вами согласиться. Жаль все-таки, что здесь нет Сергея Городецкого.

— Нет сегодня, будет завтра, — легкомысленно отмахнулась Софья Владимировна. — Скажи лучше, где твои клевреты?

— Я их оставил ожидать в фойе. Не хотел создавать толпу на встрече штаба нашего предприятия.

— Ты все-таки умничка, Андрей Изметьев. За то я тебя и люблю.

— Кабы вправду любили, Софья Владимировна...

— Не лукавь, Изметьев. Тебе ведь мало любви одной женщины, ты как истый артист жаждешь любви всех... И оделяешь, судя по слухам.

— Как можно верить слухам, Софья Владимировна? Из одного-двух увлечений они создают десятки. И вот честный, в сущности, человек вынужден на каждом углу оправдываться, доказывать, что он не верблюд.