The Immortality

Я уже не помню, какие оскорбления бросали нам в спины. Мы ушли с твердым намерением больше не появляться ни на Введенском, ни на Донском. С этого дня местом наших встреч стала моя комната. Впрочем, я этому даже рад.

Весна.199...+4 год.

Свет и Тьма. Сколько раз я пытался расшифровать смысл этих понятий, проникнуть в саму сущность, отделить одно от другого, исключая полутона и фальшь видимых прикрытий.

Что есть Свет? Это спокойствие, безмятежность бытия и гармония. Свет не нуждается ни в чем, кроме тишины и легкости. Это облака, вальяжно плывущие по небу, демонстрируя невесомость, это цветы, позволяющие живым существам наслаждаться своей красотой и вдыхать ароматы, это воздух, дающий нам возможность жить.

Что есть Тьма? Это жажда. Безумный поиск загнанного волка с перебитыми лапами. Тьме необходимо движение. Вперед, назад — не важно, главное — без остановки. Тьма — это ураган, сметающий все на своем пути, это пытка голодом, необходимостью заполнить Пустоту. Тьма синоним Пустоты. Почти.

Свет — это все, Тьма — это ничто.

Люди называют готику — Мраком. И-Д-И-О-Т-Ы! Готика — это Свет. Потому что лишь светлые внутри чувствуют покой и безмятежность кладбищ, ищут ответы на вопросы самопознания и упиваются темными оттенками, как отсутствием цвета.

По-настоящему темные люди бегут за светом, поскольку своего нет. Рэпперы — культура униженных обществом и законами — окружают себя роскошью и золотом, доказывая право находиться на высшей ступени. Сатанисты греются в лучах их всепозволяющего, разнузданного и порочного Дьявола. Примеров множество, но всех этих, с виду различных и абсолютно непохожих людей объединяет одно — Тьма.

Конечно, нельзя человечество разделить на две четкие группы. Потому что есть еще люди-зеркала — эгоистичные осколки общества, считающие себя независимыми от событий и мнения окружающих. Те, кто отражает чувства близких, не поглощая их, а принимая как должное; те, кто стоит особняком от Мира; те, кто не нуждается в свете, даже не имея его.

Я задавался вопросом: "Разве человек, рожденный быть светлым, может переметнуться на противоположную сторону?". Теперь я могу ответить. Да. Потому что Внутренний Свет ослепляет, а Внешняя Тьма поглощает. Теперь я это знаю. Знаю точно, ведь сейчас меня окружает Тьма. Я сам стал ею.

Это сделала Женька. Она была моим наставником и неосознанно, не желая этого, сумела научить отличать белое от черного.

Она просто умерла. Умерла от рака легких. Небыстро и болезненно.

Свет любви ослепил, не способный больше литься наружу, он сжег меня внутри. Не оставив ничего. Лишь пустоту Тьмы. Я сделал то, чего ты так боялась, Женька. И мне горько. Мне страшно и холодно. Но я все еще жив. Смешно писать сейчас эти слова, обращаясь к тебе. Но я стану сильным. Я нарекаю себя Младшим Адептом Растраченного Света. МАРС — мое имя, мое клеймо, моя жизнь отныне.

Все. Мыслепись закончена. Я ухожу искать Свет. Я ухожу в мир. Искать. Может, себя?

Весна.199...+5 год.

Не хотел возвращаться к дневнику, но перечитал записи и стало смешно. Какая наивность, какая детская непосредственность, сколько глупости. Неужели я настолько изменился? А ведь прошел всего год. Что ж, оставлю эпилог.

Жизнь после смерти существует. Мне казалось, что я не переживу уход Женьки, но, как ни странно, сумел. Да, было больно, чертовски больно, просто невыносимо, до ночного воя в подушку. Иногда мне казалось, что мир рушится, медленно, по кирпичику превращается в груду бесформенных обломков. Но смириться можно даже с безвозвратной потерей. Хотя я ждал появления черных крыльев и изменения цвета крови на фиолетовый, но сказка об Ангелах Земли так и осталась сказкой, а жизнь — жизнью.

Не знаю, что вытащило меня из ямы. Может, поддержка матери, может пришедшее понимание скоротечности и ценности человеческого существования. Не я должен решать, когда уйти. Одна мысль о последствиях моей смерти для матери приводит меня в ужас. Разве такую благодарность она заслужила за заботу и любовь? Нет, конечно. Я вовремя понял, что оставлю после себя лишь скорбь и горе. Не в этом заключается смысл существования.

Когда-то я хотел стать великим музыкантом, раздарить свои мелодии людям, но сейчас это желание превратилось в мечту, скорее всего несбыточную, хотя чем черт не шутит. Зато другое желание, маячившее на заднем плане всю жизнь, исполнилось неожиданно легко — я стал оператором. Работаю в маленькой креативной студии, делаю рекламные ролики. Платят немного, но на музыкальные диски мне хватает.

Кстати о музыке. Мои вкусы не изменились, разве что сдвинулись в сторону более тяжелого звучания. Теперь в фаворитах "Therion", "Tiamat" и еще одно явление, но о нем позже. Самое смешное, что после такой трансформации пристрастий большинство бывших "друзей" от меня отвернулись, заявив, что "я предал old-scool (новый термин в дурацкой градации) и уподобился херкам". Что ж, ребята, флаг вам в руки, упивайтесь дальше своей олдовостью, а мне абсолютно наплевать на ваше мнение и субкультурные критерии. Я ничего не потерял, распрощавшись с этой компанией. Постоянное пережевывание при встречах популяризации готики и риторических вопросов бытия меня достали, а с теми, кто пять лет назад (Господи, как летит время!) встретился мне у музыкального отдела "Сельпо" я до сих пор общаюсь. Иногда мы собираемся за бутылкой вина, обмениваемся новой музыкой и болтаем о женщинах, работе, литературе. Этих людей я действительно могу назвать "друзьями", мы по-прежнему понимаем друг друга. Может, потому что готика для нас не протест против "устоев общества", не смысл и стиль жизни, а ее дух? Мы так же встречаемся у меня дома или в баре и лишь раз в год приезжаем на кладбище — чтобы положить цветы на могилу Женьки.

Такова сейчас моя жизнь — размеренное течение времени. Я редко задаюсь вопросами, о которых писал пять лет назад, потому что ответы стали очевидны. Почему я остался жить? Потому что это многим нужно, потому что причинять боль близким — верх эгоизма и самолюбия. Зачем я остался жить? Чтобы оставить после себя что-то стоящее. Кто я? Человек с очевидными достоинствами и недостатками. И не важно, кем считают меня окружающие, если внутри таится готика, не обязательно выставлять ее напоказ, она сама пробьется во взгляде, голосе и поступках. Как мне жить? Достаточно посмотреть вокруг, чтобы найти решение. Я упомянул о новом явлении и сейчас самое время рассказать о нем.

Я встретил их в подземном переходе, выскочив за обеденным гамбургером. Парень и девушка в две гитары пели о любви. Меня привлекли не удивительное сочетание голосов или черные одежды (простые, без тени позерства), а потрясающие строки их песен, поразительная близость незамысловато-красивой музыки моему мироощущению. Никогда ранее я не слышал столь откровенного описания трагедий, вызывающего не чувство обреченности, а надежду на лучшее. Словами описать ощущения мне сложно, разве что сравнить с увиденной однажды картиной. За несколько кварталов от моего дома шел дождь, и часть неба покрывали темные тучи, но не сплошным пластом, а пухлыми сгустками, между которыми образовалось несколько дыр. И сквозь эти отверстия пробивалось яркое солнце, словно напоминая о своем присутствии. Золотые широкие лучи света сквозь черную пелену грозы — вот чем стала для меня музыка ребят из перехода. Каждый день я специально прихожу туда, чтобы услышать солнце, которое в дождливую погоду греет еще сильнее. И каждый раз борюсь с желанием присоединиться. Может зря? Может, стоит воскресить мечту и попытаться рассказать другим, как нужно жить?

Часть пятая.

Воскрешение.

1.

Открывшееся слишком бурно пиво залило пеной джинсы, Брюс выругался и достал салфетку. Взгляд упал на стопку свежих газет.

"...В автокатастрофе под Москвой погиб Алекс Лав — бывший лидер финской группы "Sacrament" и несостоявшийся гитарист российской готик-группы "Истерика". Обгоревшая машина была найдена..."

— Молодец Белянин, — сказал Брюс, усевшись на краю сцены "Невского" рядом с Лестатом. — Не бросается словами. Представляю, если журналисты узнают подробности смерти Алекса...

— Это и в его интересах, — откликнулся Лестат, — уже остановили попытки самоубийства нескольких девчонок. Это только в Москве. Да и зачем нашей доблестной милиции еще одно нераскрытое публичное убийство.

— Думаешь, не раскроют?

— Нет. Все, что у них есть — записка этого отморозка.

— Придурок даже не поленился написать ее от руки, — со всей скопившейся злобой процедил Брюс. — Не думал, что найдут.

— Ну нашли и что толку? Почерк никто опознать не может. А они только психологический портрет составить сумели.

Брюс тяжело вздохнул, сказать было нечего. Да и нужно ли? Пустое сотрясение воздуха разговорами о трагедии изнуряло беспомощностью. Замолчал и Лестат, углубившись в табулатуру соло-партии Лилит на одну из новых песен.

Сквозь тяжелые бордовые портьеры лениво пробивалось скупое солнце, оставляя маленькие оранжевые дорожки на гладком полу.

События минувшей недели врезались в память продолжительным кошмаром. Больше всего Лестат беспокоился за подругу. Лилит, только пришедшая в себя, улучила момент, когда они остались вдвоем в белой тишине палаты, и неестественно спокойно сказала:

— Его нашли. Он погиб. Я чувствую.

Лестат не смог солгать ей, лишь кивнув. Он смотрел на беспомощное тело подруги, укутанное в больничную сорочку, сквозь предательски выступившие слезы. Она не любила мужские слезы — крайнюю точку отчаяния, сломившего сильных. А в тишине медицинского запаха боль чувствуется еще сильнее. Лилит легонько коснулась его ладони слабыми пальцами.

— I look like I'm dead but when you look at me I am still alive 8.

Ее вымученная улыбка говорила лучше слов. Больше никогда не будет прежней Лилит. Вместе с Алексом погибли ее чувства. Погибла она сама. То, что осталось и лежало, подключенное к капельницам, разучилось улыбаться искренне весело. Оно не сможет жить "ради", оно будет существовать "вопреки". Родятся новые песни и рекламные слоганы, возобновятся безумные гонки на автомобилях и мотоциклах по ночным трассам, вернутся восторги от новых книг и фильмов, придут новые мужчины и женщины, появится жажда жизни. Но исчезнувшая, скрывшаяся под толстым слоем боли, дверь в сердце никогда не откроется. В этот момент она повесила на нее замок, ключ от которого позже вложила в холодную руку Алекса, оставляя свою чувственность зарытой в землю финского кладбища.

Из пытки воспоминаний Лестата выдернуло легкое прикосновение к плечу. Ника сзади обняла мужа.

— У нее все будет хорошо, — прошептала жена, как всегда без слов, с одного взгляда прочитав мысли. — У всех нас все будет хорошо.

Лестату хотелось верить, он поцеловал нежную ладошку и прижался шершавой от щетины щекой к тонким пальцам.

— Кто сейчас у нее?

Ника обошла Лестата и опустилась на дерево сцены.

— Лекси, конечно. И Лилит это жутко раздражает, — Ника улыбнулась. — Она перебирает вещи, а Лекси тараторит без умолку о записи альбома. Кстати, у тебя как дела с ее партиями? Лилит еще некоторое время играть не сможет. Руки слишком слабые, но она тренируется.

— Ей же запретили! — возмущенно воскликнул Лестат.

— А то ты Лил не знаешь! Когда ей было не начихать на чьи-то запреты?

— Ты права.

Насколько он помнил, Лилит всегда на "нельзя" отвечала "хочу". И лишь однажды ошиблась. Когда вернулась из Хельсинки. Не позволила себе остаться рядом с нахлынувшей любовью, бросить все. В последнее время Лестат часто задавался вопросом: "А что если..." Никто не стал бы выбирать между "Истерикой" и "Артом", новый "Невский" можно было построить и в Финляндии, писать новые песни на чужой земле не столь страшно. Многое могло не случиться. Алекс остался бы жив, Лилит — мертва любовью, как и хотела. Но не смогла, не позволила себе решать за других и теперь мается воскрешением. Живое одиночество в мире мертвых любящих.

* * *

Перешагивая через груды вещей и бумаг, Лекси пробралась к противоположному углу комнаты.

— Этой дряни здесь тоже делать нечего.

Она швырнула в мусор снятую со стены ксерокопию приговора Алекса — ехидной записки, найденной в окоченевших пальцах финна. Лилит обернулась, подняла брошенную блондинкой бумагу и долго разглядывала два предложения.

— Верни на место, — сухо сказала она, протянув подруге лист.

— Нахрен тебе это надо?

— Я сказала, верни на место.

Лекси недовольно прикрепила листок к стене канцелярской кнопкой. Спорить с Лилит было бесполезно, особенно теперь, когда болезненно затягивались шрамы на руках и сердце. Решив не сыпать соль на раны, блондинка села в уголке на стул и дотянулась до сигарет.

— Ты хоть поплачь, что ли. Легче станет.

Лилит не ответила. Организм противился слезам. Она ФИЗИЧЕСКИ не могла плакать, как ни старалась. Лишь редкими одинокими ночами, когда из-за непредвиденных обстоятельств рядом не оказывалось переехавшей в ее квартиру Лекси или кого-то из друзей, ампутированная часть сердца отзывалась острой болью, и скупые слезы парой капель скатывались из уголков глаз. Не более. В такие моменты Лилит казалось, что смерть имеет явное преимущество перед инвалидностью. Но она прогоняла подобные приступы саможалости, коря себя за слабость и эгоизм.

Единственный раз с ней случилась истерика — когда Алекса опускали под землю. Это было неожиданно. Как будто кто-то невидимый ударил по всем болевым точкам одновременно. Слезы вырвались бурным потоком, и Лилит уткнулась в грудь Лестата, словно так могла укрыться от слепящего даже сквозь очки солнца. От дрожи тела и судорог было физически больно. Воспоминания и несостоявшиеся диалоги душили сильнее жесткого ошейника. Она чувствовала, что отдала бы все за возвращение потерянной любви. Только бы подарить себя без остатка, стереть моменты непонимания и отчуждения. Только бы сказать все, что не хотела говорить, строя из себя независимую. Она слишком мало уделяла ему внимания. Она бы бросила все — работу, сцену, амбиции и гордость к его ногам. Она бы уехала за ним на край света. Только бы он вернулся. Только бы...

Разбирая пухлую стопку черновых текстов и табулатур, Лилит нашла записку Вика. Послание, брошенное на сцену, просьба прислушаться, мольба обратить внимание.

"Когда-то у меня было лишь одиночество..."

Она пробежала глазами строки и невольно улыбнулась наивности слов.

"Эх, мальчик", — воспоминания о единственной ночи больно ударили по голове обухом раскаяния, Лилит отложила помятый временем листок в сторону, бросив последний мимолетный взгляд на неровные строки. И тут же глаза обожгла молния чернил. Она почувствовала, как задрожали мелкой дрожью руки. Порывистые, резкие линии букв вырывали из общего рисунка отдельные символы — сильно круглая "о", иероглифическая "ж", стрелой бросающаяся вверх "д".

— О, Боже! — прошептала Лилит и выскочила в ванную.