Путешествие на восток

* * *

" — Благословите, отче.

— Бог благословит, сын мой. Твой страх понемногу проходит?

— Да, отче. Ваши молитвы помогли.

— А новости из Столицы?

— И новости помогли, но меньше.

— Уже объявлено, что государь женится, но не сказано — на ком?

— Господин Дин пишет, что на иноземке.

— А отец не прислал тебе письма?

— Нет, эргр Инай, он не прислал. И не пришлет. Моя жизнь вообще его очень мало заботит.

— Нехорошо говорить так о родном отце. Быть может, ты не знаешь...

— Я знаю, отче. Что есть — то есть. Я привык так жить.

— По крайней мере, с кирэс Таани ты можешь заключить брак без спешки и не боясь огласки. Это не так уж плохо.

— Когда иноземка родит настоящего наследника — все может снова стать плохо. Говорят, она — женщина невероятной красоты.

— Господин Дин об этом написал?

— Нет, просто во дворцах ходят разные разговоры...

— А что пишет господин Дин?

— Простите, отче, он не велит рассказывать.

— Ну, мне-то можно.

— Пишет, что в Столице после смерти кира Энигора стало неспокойно. Что свадьба необходима, чтоб хоть немного разрядить политическую обстановку.

— Господин Дин прав, как всегда..."

* * *

На самом деле далеко отправляться за приключениями Джу в ту ночь не пришлось. Выйдя со своей половины дома, он стукнул в соседский ставень и, после нескольких слов, выражавших раскаяние по поводу инцидента с курицей, был милостиво приглашен внутрь. Прямо в окно. Чем и воспользовался в полной мере, вначале довольно бессовестно и торопливо, затем уже с бОльшим чувством и тактом. А после, уже под утро, они разругались в пух и прах. Соседка закинула удочку насчет замужества, Джу попрекнул, что она ему досталась уже не девушкой (незнакомка подсказала хорошую мысль), и, слово за слово, покатилась ссора. Девица разревелась, Джу побыстрее оделся и выбрался наружу тем же путем, каким до этого проник внутрь.

Собственные мысли не баловали его разнообразием. Во-первых, он думал о своей гостье — что она там поделывает одна? Во-вторых, о соседке — рожа у нее, конечно, как кислотой потравлена, зато все остальное гладенько и мягенько. В третьих, о себе. Смутная тоска от недовольства собственной персоной на этот раз выражалась единственной повторяющейся в голове фразой, звучащей, как эхо: "Я все-таки сволочь... Я все-таки сволочь..." Из мучительных сожалений о неудачности собственного происхождения и о доставшихся ему в наследство старых родовых распрях Джу успешно выкарабкался, но пока нельзя было сказать, что от этого ему стало легче. Наверное, так же неловко чувствует себя ящерица, потерявшая хвост, или змея, весной сбросившая кожу. Вместе с прошлым семьи он втоптал в грязь собственную жизнь. А начинать жить заново не так-то просто. Если не верить больше прошлому — как можно надеяться на будущее?..

Рассвело. За приреченскими заборами пробовали голос осипшие от плохой погоды петухи. Дождь перестал, но в воздухе повисла неприятная мутная морось. Джу заглянул в открытый спозаранку трактир на соседней улице. Всякую мелочь там отпускали в долг. Взял кулечек риса с морской крапивой и пирожное — с дальним расчетом пойти с ним к соседке мириться — и отправился домой.

Постоял немного на крылечке — будто не к себе пришел, а к чужим людям, и не хозяйничать, а милостыню простить. "Я сволочь", — вернулось эхо. "А что, собственно, я стесняюсь, — подумал он. — Разбудить ее жалко, что ли? Я себя жалеть должен, а не кого-то. Вот у меня действительно жизнь по-дурацки устроена, не то, что у некоторых. Для кого жить, если не для себя? Кого любить, если не себя? Сам себя не пожалеешь — никто тебя не пожалеет..." — Джу вздохнул и развернул фунтик с рисом. Поверх лежало медовое пирожное. Он еще секунду посомневался и откусил половину. Полюбовался на остаток и доел. Велика важность — мама была убийцей, а папа предателем. Джу и в Каменные пристани, наверное, знающие люди определили именно потому, что у него наследственность дурная. Но — если отец лук, а мать чеснок, нельзя же ждать от чада, что оно вырастет розовым вареньем. "Да, я сволочь, сказал себе Джу. — И это хорошо. Сволочам жить легче", — толкнул дверь и вошел в квартиру.

Гостья спала на его постели, по-детски свернувшись и обняв подушку. Не такая уж распрекрасная красавица, как ему показалось ночью, но все равно хорошенькая. С милым личиком, с округлым, выглянувшим из-под простыни плечом... Ничего не украла, никуда не смылась. Ждет его возвращения, и с ее стороны это не очень умно: не будь у Джу помешанной на замужестве соседки, кто знает, чем бы завершилась эта ночь?.. Подушка и простыни будут теперь пахнуть женщиной — день, а, может два. На память Джу останутся несколько золотистых волос на наволочке и красивое воспоминание о том, как она раздевалась вчера.

Он сглотнул опять подступающий к горлу комок, вернулся на порог, захлопнул дверь и демонстративно громко поставил чайник на не успевшую еще остыть плиту. Вот. Нечего на нее смотреть. Пусть уходит. Дрова, дверца топки, посуда для риса — все это своим шумом давало ей понять, что хозяин вернулся и ей пора освобождать пригретое местечко.

Она проснулась, спросила почему-то, сходил ли Джу в префектуру. До префектуры ли ему было, когда он убегал? Разумеется, нет. Он ответил, что и не собирался. Дальнейший их разговор ничего не значил. Погода, время, дорога до Улья... Джу хотелось поскорее от нее избавиться. Она, вроде бы, тоже торопилась. Ни поесть, ни попить чаю не захотела. И только потом, когда они, обойдя почти все Приречье, приближались к Прудам, она вдруг спросила:

— Скажи, а ты — честный?

Джу не сразу понял, что это продолжение вчерашней ознакомительной беседы о том, кто из них кто. Уцепившись за его локоть, женщина, прикрытая полой плаща, семенила рядом. За всю дорогу она ни разу не посмотрела Джу в лицо, а Джу не смотрел на нее.

— Не думаю, — ответил он и покачал головой. — Нет. Скорее всего, нет.

— А тебе не стыдно быть нечестным?

— Нет.

— Почему?

Джу безразлично повел плечом:

— Наверное, я жалкий и противный человек.

— А мне стыдно, — призналась она.

— Ничего, — утешил Джу. — К этому быстро привыкаешь.

За поворотом Рытой улицы показалась ограда Большого Улья, женщина узнала места, придержала Джу за локоть и сказала:

— Постой. Дальше я пойду один, не надо, чтоб тебя там видели.

Джу равнодушно остановился, она выскользнула из-под полы плаща и на секунду остановилась, впервые за утро поглядев ему прямо в глаза.

— Спасибо, — сказала она. — Ты очень мне помог.

— Не стоит благодарности, это мой долг, — холодновато ответил Джу. Он почему-то не испытал ожидаемого облегчения от того, что миссия выполнена им достойно. Джу представил, как притащится на службу: сапоги в грязи, одежда в сухих прошлогодних репьях, как будто ночевал в овраге, руки чешутся и в волдырях от гиффы. Мараш будет подозрительно коситься на мятую физиономию и покрасневшие глаза, а Шан посмеется и спросит "Всю ночь с бабой воевал? И кто кого? А сколько раз? Ну, понятно, дело молодое..."

— Прощай, — услышал Джу напоследок.

Она слегка дотронулась нежными пальчиками до его ладони и побежала прочь.

А он стоял на берегу огромной лужи и, как последний дурак, смотрел вслед. "Подумаешь, какая-то вертихвостка", — мысленно одернул себя Джу. Но от того, что она сказала "прощай" и уходит, ему стало немного не по себе. А может, даже не немного. Что-то он в этой истории упустил. Что-то потерял. Ведь все могло быть иначе. Все могло быть...

* * *

Рано утром еще один доверенный человек явился к государю отчитаться, как он выполнил срочное и тайное задание. Помощник Первого префекта, господин Мур узнал всю подноготную о настоятеле монастыря Бдящих Сил в Эгироссе эргре Инае, и сомнительные эпизоды из его жизни доложил императору. Там было, чем заинтересоваться. Эргр Инай, например, слыл среди энленского духовенства наилучшим знатоком всеразличных ересей, и уже это одно подозрительно. Ведь ересь — смола. Только прикоснись к ней, даже из простого любопытства, а она тебя тут же замарает надолго и всерьез...

Господину Дину о начатом расследовании по делу Иная было неизвестно, а то бы он не радовался заговорщицким успехам прежде времени. Потому что в своих расстановках и раскладках он, конечно, предусмотрел много всяких "если". Что Инай окажется предателем — предусмотрел. Что у принца Ша могут быть собственные взгляды на государственный переворот — предусмотрел. Что заговорщики-северяне в первые же несколько минут после исчезновения императора обнаружат кардинальное различие во взглядах с заговорщиками-царедворцами — предусмотрел. Но вот что булавочное колдовство безукоризненно работает — не предусмотрел. Иначе Дин вообще не стал бы затевать эпопею с переменой власти. Бороться с колдунами простым смертным не дано. Это могут делать только сами колдуны, да и то — не всем им сопутствует успех.

* * *

" — Фай... Он... вернулся. Нагулялся, наверное. Кого из нас ты будешь посылать к государю?

— А я что говорил. Покапризничает и на все согласится. Другому бы дорого обошлись такие капризы, а этому все нипочем. Под звездой Хма родился... Ну, ты что же?.. Что тебе опять не нравится? Успокойся, пожалуйста, Ли. Я тебе уже говорил неоднократно: на Нэля я полностью полагаться не могу, а оставить миссию совсем без переводчика не имею права. Неужели тебе настолько скучно со мной, что хочется на сторону?..

— Фай...

— Ну что такого я опять сказал? Да, да, давай, заплачь.

— Ты ничего не понимаешь...

— Конечно. Я никогда ничего не понимаю. Не понимаю ни Нэля, ни тебя. А ты не задумывался — может быть, вам это только кажется?..

Стук каблуков, звук захлопнувшейся двери, тяжелый вздох того, кто остался в комнате и его слова, обращенные, скорее всего, к самому себе:

— Как же мне с вами всеми трудно..."

Государь отключил звук. Потом вынул из уха "каплю" Иная, молчащую уже более стражи, и покатал ее перед собой на столе. Никаких полезных и новых мыслей по поводу услышанного у него в голове уже не появлялось. Гуляла только тупая боль — от висков к затылку и обратно.

Судя по времени на часах, за стенами Ман Мирара рассвело. Необходимо было срочно сделать несколько письменных распоряжений: насчет свадьбы, учений в Курганах и эргра Иная с его товарищами по заговору. Рука не поднималась, а заставить себя не находилось сил. Хорошо бы еще написать письмо сыну в Эгироссу, пока Инай не поговорил с ним напрямую. Ша письма не ждет — значит, удивится. Какое-нибудь хорошее письмо... Оставалось только вспомнить, умеет ли таргский государь писать хорошие добрые письма, и, если умеет, — как это делается. Обидно, что тут говорить. У него просто не было возможности проводить много времени с сыном, самому воспитывать, учить и опекать. Он был занят делами огромной и поначалу совсем чужой для него страны. Он сам учился в это время — воевать, управлять, властвовать. Но ведь он переживал, заботился как мог, тщательно подбирал учителей и воспитателей, искренне решив для себя, что ребенка все равно не сможет воспитать человек, сам выросший без родителей и совершенно случайно ставший отцом в семнадцать лет. Вероятно, он ошибался. Вероятно, ошибался много, часто, и на протяжении долгих лет. Но он же старался делать, как лучше. Он любил Ша, он много думал о нем. Его сын должен был научиться различать добро и зло. Должен был знать с рождения, что такое справедливость, долг, и что означает слово "нет". Государь сам так рос и подобная воспитательная система не казалась ему ущербной. Он судил по себе, по своей склонности быть одиноким, ни в ком и ни в чем не нуждаться, добиваться в жизни не любви и приятного общества, а всего лишь умения профессионально выполнять свою работу. И вот — вырастил принца, но не воспитал друга...

Потом ему пришла в голову еще одна мысль, маленькое злое искушение: не останавливать сейчас Иная. Предоставить тому свободу действий. Посмотреть, что Ша ему ответит. На что решится. Проверить, чего стоит его единственный наследник. Быть может, зря он возлагает на него надежды?..

* * *

За Нэлем приехали скоро — в самом начале первой дневной стражи. Встречал посланников из Царского Города Маленький Ли, с раннего утра ходивший со злым лицом.

Первым из имперских представителей, явившихся в Большой Улей за Нэлем, был остроносый крупный пес черно-рыжей масти, короткошерстый, бесхвостый, на тонких длинных лапах. Пока люди и полулюди церемонно беседовали между собой на лестнице и внизу, пес с деловым видом проник в холл второго этажа, где Нэль ожидал своей участи, прыгнул на диван у другой стены и по-барски там разлегся. Нэля он при этом замечал не больше, чем муравья на потолке.

Через некоторое время, в сопровождении Ли и Фая, на пороге холла появилась женщина. Невысокая, худощавая, с узкой талией и нежным, выразительным лицом. Рыжие волосы уложены в затейливую прическу из множества локонов и косичек, расшитое золотом платье из травянисто-зеленого шелка специально задумано и сшито именно так, чтобы подчеркнуть все те качества, которые как раз и отличают у полулюдей женщину от мужчины. На взгляд таю, выглядело это вопиюще неприлично, но, в то же время, не лишено было своеобразной красоты. Двигалась женщина легко и плавно, словно ткала в воздухе последовательную панораму изящных поз. Легкий цветочный запах поплыл с ее появлением по комнате.

У посланницы государя не было ничего общего с крикливыми и толстыми торговками Зеленного Рынка или грубыми краснолицыми прачками с Рыбных Пристаней, распухшие руки которых непрерывно полоскали и терли белье, а языки перемывали косточки мужчинам. Она словно родилась не в этом мире. Или, во всяком случае, не в этом городе. Таких райских птиц Нэль ни на своих записях, ни на улицах Столицы еще не видел.

— Госпожа Шер Шерилар, старшая наставница государевых наложниц, представил гостью Фай. — Натаниэль, невеста государя Аджаннара.

Нэль не поздоровался и не сделал ни одного движения навстречу. Просто молча сидел и смотрел. Взгляд госпожи Шерилар не очень нравился ему. Он был откровенно оценивающий, с небольшой насмешкой и некоторой толикой снисхождения.

— Ну что ж... — произнесла сладким голоском старшая наставница государевых наложниц. — Государь велел поторопиться. Если вы не возражаете, мы прямо сейчас и начнем.

* * *

Господин Дин трудился в поте лица. Среди ночи он поднял на ноги весь штат собственной канцелярии, а уж его помощники перебудили всех полицейских и министерских архивариусов в городе. Особой необходимости в этом не было, но Дин не желал упустить ни единой самой малейшей детали. К утру примерная картина происшедшего была составлена у него на столе и имела вид мозаики из десятка различных документов официального, полуофициального и совсем неофициального толка.

Все оказалось просто, как дважды два. Связь между покойным министором Энигором и гадателем Даргом отыскалась самая прямая. Гадатель Дарг дважды был записан в журнале личных аудиенций кира Энигора: для какого-то безродного и нищего гадателя неслыханная честь.